История импрессионизма (Часть 1)
Шрифт:
На этот раз Дюре взял на себя защиту своих друзей в серии отчетов о Салоне, посвященных главным образом "новым пришельцам, у которых, очевидно, будет большое будущее". Он очень хвалил Писсарро, чьи произведения, видимо, не были замечены другими критиками, а также Фантена и Дега, но не упомянул Базиля, Ренуара, Сислея и Берту Моризо. Однако он посвятил специальную статью Мане. "Еще вчера, - говорил он, - считали странным Курбе, а теперь его превозносят до небес и курят ему фимиам. Но стоило к нему привыкнуть, как защитники рутины, накидывающиеся на все новое, и посредственности, ненавидящие все оригинальное, обрушиваются на пришедшего ему на смену Мане. В силу этого мы остановились перед полотнами Мане. Но мы были не единственными.
"Ах, как это плохо нарисовано!" - В течение тридцати лет это говорили о Делакруа.
"Но это совсем не сделано! Это только наброски!" - Вчера еще это был постоянный припев по поводу Коро.
"Ах, мой бог, как эти люди уродливы, какие ужасные типы!
– Это, в сущности, резюме мнений буржуа о Милле и т. д.
И так будет продолжаться с господином Мане до тех пор, пока публика, свыкнувшись с тем соединением достоинств и недочетов, светлых и теневых сторон, которые составляют его индивидуальность, примирится с ним и начнет высмеивать какого-нибудь вновь появившегося художника". 63
Но так как статьи Дюре появились в газете, принадлежащей оппозиции, то они чуть ли не скомпрометировали тех, кого он намеревался возвысить. Арсен Уссей тоже, наконец, написал в защиту Моне, отвергнутого в 1870 году, в то время как примиренный Дюранти посвятил большую и очень хорошую статью Мане. 64
Сезанн, всегда наиболее лихой из всей группы, остался верен своему намерению "скорее оскорблять жюри, чем искать путей быть принятым в Салон". Он дождался последнего дня приемки картин, чтобы принести свои произведения, выбрав два полотна, как бы специально предназначенные для того, чтобы не понравиться "этим господам". Одно из них - огромный портрет его друга Ахилла Амперера (два метра высотой), изображающий карлика с головой мушкетера, покоящейся на хрупком костлявом теле. Эта фигура, странная и гротескная, облаченная в синий домашний халат, из-под которого видны длинные лиловые кальсоны и мягкие красные шлепанцы, сидит на большом цветастом кресле.
Вторая картина Сезанна изображала лежащую обнаженную женщину с формами весьма угловатыми, в которой не было ничего похожего на "шарм", "грацию" или "законченность", так высоко ценившиеся в жюри. Появление этих двух работ было сенсацией. Один журналист поспешил осветить в прессе этот инцидент.
"Художники и критики, которые находились во Дворце промышленности 20 марта - последний день приемки картин, - будут помнить овацию, устроенную двум картинам нового жанра... Курбе, Мане, Моне и все вы, художники, работающие ножом, щеткой, метлой и другими орудиями, - вас всех переплюнули! Я имею честь представить вам вашего учителя: господина Сезанна (sic!), Сезанна из Экса! Это художник-реалист и более того - убежденный. Послушайте лучше, что он мне говорил со своим ярко выраженным южным акцентом: "Да, мой дорогой господин, я пишу, как я вижу, как я чувствую, а мои чувства очень сильные... Те, другие чувствуют и видят так же, как я, но они не осмеливаются... Они делают картины для Салона... а я смею, господин, я смею. Я имею смелость иметь свои мнения - смеется тот, кто смеется последним". 65
Сезанн, предвидевший, что будет отклонен, находился в Париже при открытии Салона и 31 мая присутствовал в качестве свидетеля на свадьбе Золя.
Несколько недель спустя, 26 июня, Моне обвенчался с Камиллой. Что же касается Сезанна, то незадолго до этого он встретился с молодой натурщицей Гортензией Фике, которая согласилась разделить с ним жизнь. Он, возможно, еще был в Париже, когда 18 июля 1870 года
Объявление войны застало Базиля в поместье его родителей вблизи Монпелье, где благодаря напряженной работе его большая восприимчивость нашла, наконец, свободное, непринужденное выражение. Казалось, он наконец достиг того единения с природой, которое отличало Писсарро, той легкости выражения, которая была присуща Ренуару, и той уверенности в собственных возможностях, которая была главной силой Моне. Но перед лицом бедствий, грозящих его стране, он не чувствовал желания продолжать работу. 10 августа он записался в полк зуавов, славившийся тем, что обычно выполнял самые опасные задания.
Дега, который писал этюды на побережье, вернулся в Париж. Моне остался в Гавре; Ренуар, зачисленный в кирасирский полк, был послан в Бордо, а впоследствии в Тарб, где должен был объезжать лошадей, в чем он ничего не смыслил. Золя, как единственный сын вдовы, был освобожден от военной службы и собирался поехать в Марсель. Сезанн же, дважды вытащивший несчастливый номер в жеребьевке, но выкупленный отцом, не имел сейчас большого желания надевать военную форму. 66 Он оставил родительский дом в Эксе и отправился работать вблизи Эстака, на побережье Средиземного моря, неподалеку от Марселя, где обосновался с Гортензией Фике, скрывая эту связь от отца. В Эстаке, куда к нему на некоторое время приезжал Золя, Сезанн по преимуществу посвящал свое время пейзажной живописи, пытаясь заменить взволнованные порождения своей фантазии непосредственным и верным наблюдением природы. Работая, он вспомнил, что уже много лет назад Писсарро изъял из своей палитры "черную краску, битюм, сиенну жженую и охры".
"Пишите только тремя первичными красками [красной, синей, желтой] и их непосредственными производными", - говорил он Сезанну. 67
Хотя Сезанн еще не пришел к радикальному изменению своей палитры, он все же начал употреблять мелкий мазок, свойственный его друзьям, и в целом прибегать к более светлой гамме. Новый портрет его друга Валабрега, написанный в этот период, свидетельствует о таком переходе. В то время как лицо моделировано мелкими и яркими мазками, остальное передано в широкой манере и в довольно темных тонах.
Тем временем военные дела с каждым днем становились все хуже. Встретив сопротивление опытного врага, превосходящего своей численностью и снаряжением, французские армии, совершенно неподготовленные, нуждающиеся в самом необходимом, возглавляемые неспособными и даже предательски настроенными придворными фаворитами, вступали в безнадежные бои. Поражение следовало за поражением, пока наконец катастрофа под Седаном не решила судьбу Франции.
2 сентября 1870 года Наполеон III капитулировал. Спустя два дня в Париже была объявлена Третья республика. Виктор Гюго возвратился из изгнания, в Париже он был встречен новым мэром Монмартра Жоржем Клемансо, вернувшимся из Соединенных Штатов, где он жил с 1865 года. А Гамбетта призывал своих соотечественников объединиться против могущественного захватчика, умереть, но спасти честь нации.
Мане был ревностным республиканцем, так же как его друзья Золя и Дюре. Семью свою он отослал в безопасное место на юг Франции. Страстный почитатель Гамбетты, он со своим братом Эженом и Дега начал теперь часто посещать политические митинги в Париже. В то время как двое его братьев и Гильме находились в маневренных войсках, он записался добровольцем в артиллерию Национальной гвардии и стал штабным офицером под началом Мейссонье. Бракмон, Пюви де Шаванн, Каролюс Дюран и Тиссо служили в той же части. Дега хотя и не был республиканцем, записался в инфантерию, но был переведен в артиллерию из-за болезни правого глаза. В полку он встретил своего бывшего школьного товарища художника и инженера Анри Руара, который с тех пор стал одним из его самых близких друзей.