История инакомыслия в СССР
Шрифт:
Быстрое расширение связей правозащитного движения с другими прослеживается в это время и по «Хронике текущих событий». В первом после перерыва выпуске - 28-м, вышедшем в мае 1974 г., но посвященном событиям конца 1972 г., собраны сообщения из 28 географических пунктов, а в 34-м выпуске, вышедшем в декабре 1974 г., - из 71.
Суд над Твердохлебовым показал, что и в Москве расширился круг открыто сочувствующих правозащитникам: у здания суда собралась большая толпа, много было новых людей. Новым было и появление у этого суда вместе с иностранными корреспондентами представителя посольства США в Москве. Возможно, именно интерес Запада к судьбе инициатора советского отделения «Международной Амнистии» определил мягкий по советским меркам приговор Твердохлебову (5 лет ссылки). [225] Во всяком случае, «мягкость» эту нельзя объяснить лишь вступлением в силу Заключительного Акта Хельсинкских соглашений (с 1 августа 1975 г.), потому что суд над Ковалевым тоже был после этого события.
На это же время, 1974-1975 гг., пришлись первые организационные
И в самые мрачные времена существовали художники-одиночки, творившие не в духе «социалистического реализма», но их творчество было известно лишь близким. Найти друг друга, создать некое подобие творческого сообщества помог Международный фестиваль молодежи и студентов, состоявшийся в Москве летом 1957 г. Во время фестиваля была устроена гигантская экспозиция работ и советских художников, и зарубежных - там экспонировались абстрактные полотна, и работы в других невиданных у нас доселе стилях. Это был не только первый контакт советских художников со своими зарубежными товарищами по искусству - здесь же они познакомились друг с другом. С этого времени центром творческой жизни неофициальных художников стало подмосковное Лианозово. Там родилась Лианозовская школа - ее ядро составило семейство художников: Е.Л.Кропивницкий, его жена О.А.Потапова, их сын Л.Е.Кропивницкий, дочь В.Е.Кропивницкая и ее муж О.Рабин.
В 1962 г. на официальной художественной выставке в манеже были представлены несколько картин и скульптур не в духе соцреализма. Выставку посетил Хрущев и отозвался об этих произведениях, употребив крепкие слова. Это определило отношение властей к художественному поиску за пределами соцреализма до конца хрущевской эры. Ничего не изменилось и после «дворцового переворота» в Кремле, тем более что руководство Союза художников охотно поддерживало официальное неприятие нонконформистов, нарушивших художественную монополию соцреалистов. Однако в начале 60-х годов состоялось несколько зарубежных выставок неофициальных художников, живущих в СССР, - Анатолия Зверева, Оскара Рабина, скульптора Эрнста Неизвестного. 22 января 1967 г. состоялась первая публичная выставка официально непризнанных художников в Москве. Ее организовал в районном клубе «Дружба» на шоссе Энтузиастов инженер Александр Глезер, общественный директор этого клуба. В выставке приняли участие 11 художников. Посетителей собралось много, но через два часа выставку прикрыли, а участников ее О. Рабина и Александра Глезера выгнали с работы. [226] После этого начальство от искусства усилило бдительность - выставки разрешалось организовывать только с разрешения райкома партии и местного управления культуры. Независимые художники продолжали устраивать выставки, но лишь на частных квартирах. К этому времени неофициальные художники «вошли в моду» у иностранных любителей искусства - дипломатов, корреспондентов, просто туристов. Мастерские этих художников стало принято посещать наряду с Третьяковской галереей. Иностранцы охотно покупали понравившиеся им картины. Так создалось сообщество художников, независимое от властей не только духовно, но и материально. В отличие от современных западных художников, отталкивающихся от традиций в поисках чего-то совершенно нового, эти художники видели свою миссию в сохранении тех частиц культуры, которые еще уцелели вопреки усилиям властей стереть их с лица земли, затоптать.
Попытки проведения публичных выставок художники-нонконформисты повторяли несколько раз, но безуспешно - им отказывали в помещении. В сентябре 1974 г. решили провести выставку на открытом воздухе. Для этого выбрали пустырь на юго-западе Москвы, на пересечении Профсоюзной улицы и улицы Островитянова. Обратились в Моссовет с соответствующим заявлением, но не получили разрешения. Однако и запрета не последовало - власти промолчали. Организаторы выставки разослали массу пригласительных билетов на «первый осенний показ картин» - в культурные учреждения, в газеты и иностранным корреспондентам.
15 сентября 1974 г. 24 художника начали показ картин на пустыре, но очень скоро выставка была разогнана под тем предлогом, что на этот день здесь назначены работы по озеленению. Появились бульдозеры и поливальные машины, милиционеры и какие-то типы в штатском - «представители общественности». Они кинулись на художников и на посетителей, били их, выворачивали руки. Картины отняли и затоптали в грязь, давили бульдозерами, которые направили на толпу. Среди избитых оказались иностранные корреспонденты - одному выбили зуб, другую ударили по голове ее же фотоаппаратом. Пятерых избитых художников милиционеры арестовали «за хулиганство». [227] В международной прессе по поводу случившегося поднялась целая буря. «Искусство в кольце головорезов» - так озаглавила корреспонденцию об этом газета «Лос-Анжелес Таймс» (17 сентября 1974 г.); «Искусство под бульдозером» («Крисчен сайенс Монитор», 17 сентября); «Русские громят бульдозерами выставку современного искусства» («Нью-Йорк Таймс», 16 сентября).
Видимо, этим объясняется, что решение художников через две недели организовать «второй показ» картин на открытом воздухе было принято - выставка состоялась в Измайлове, на поле за парком. В ней участвовали 65 художников не только из Москвы, но из Ленинграда, Владимира, Свердловска и других городах, в том числе и члены Союза художников, но большинство составляли нонконформисты. Около 15 тысяч зрителей посетили выставку. На этот раз власти лишь молча наблюдали
После такого успеха неофициальные художники стали добиваться помещения для выставки - и добились. Они получили разрешение на выставку в Центральном Доме работников искусств. Осенью 1975 г. состоялись десятидневные выставки в Ленинграде и в Москве на ВДНХ. Были такие же выставки и в последующие годы, хотя каждый раз приходилось выдерживать бой за многие картины, особенно неприятные чиновникам из управления культуры, и не всегда все картины удавалось отстоять. Кроме того, была создана живописная секция при горкоме графиков, куда приняли всех нонконформистских художников. Это давало им официальный статус и избавляло от необходимости объяснять милиции, что они - не «тунеядцы». Выставки время от времени разрешались и в конце 70-х годов, и в начале 80-х. Но когда москвичи и ленинградцы надумали провести международный фестиваль «Париж - Москва», организовав одновременно выставки в обоих этих городов, участников фестиваля до его открытия упрятали в милицию административным арестом, и в комнате коллекционера Людмилы Кузнецовой, где были собраны картины для выставки, «организовали» пожар, а саму ее вскоре под угрозой ареста вытолкнули в эмиграцию. Фестиваль не состоялся. [228] (См. также на стр. 267-268 о неофициальных художниках в Ленинграде).
VI. ХЕЛЬСИНКСКИЙ ПЕРИОД (1976-1981 ГГ.)
12 мая 1976 г. на пресс-конференции, созванной Сахаровым, профессор Юрий Орлов объявил о создании Группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР (или, как ее стали называть, - Московской Хельсинкской Группы [229]). Появление МХГ и волна поддержки ее в СССР и на Западе несли правозащитное движение в новый период, который можно назвать «хельсинкским». Этот взлет был достигнут 10-летней жертвенной работой правозащитников, не прекращавшейся и в самое тяжелое время. Но для сторонней публики он был сюрпризом. Из-за репрессий открытые выступления правозащитников в предшествовавшие годы были редки и они привлекали меньше внимания. Описанные выше события 1974-1976 гг. задним числом можно уверенно охарактеризовать как признаки подъема правозащитного движения, тогда же он был заметен лишь причастным к нему.
Видимо, и руководство КГБ полагало, что с правозащитным движением покончено, что оно более не сможет проявиться. Во всяком случае, так скорее всего было доложено вершителям советской внешней политики; иначе нельзя объяснить, почему в августе 1975 г. они предприняли столь необычный шаг - опубликовали в газетах полный текст Заключительного Акта Хельсинкских соглашений, включая гуманитарные статьи - видимо, полагали, что некому уже выступить с критикой несоблюдения этих статей. До тех пор обязательства СССР по правам человека внутри страны тщательно замалчивались. Соответствующие документы публиковались лишь в специальных изданиях, очень ограниченного пользования. Возможно, в данном случае сказалось желание советских лидеров похвастать перед народом своим политическим успехом в Хельсинки. Они много лет добивались такого совещания и были в восторге от его результатов. СССР получил по Заключительному Акту существенные выгоды - прежде всего, признание послевоенных границ в Европе - всего-навсего под посулы соблюдать права человека. Западные партнеры Советского Союза не рассчитывали ни на какие существенные перемены во внутренней советской политике. Тем более не думали об этом советские руководители. Их расчет был: представить Западу существующее положение как благополучное при некотором «выпускании пара» в наиболее чувствительных для Запада пунктах (еврейская и немецкая эмиграция, расширение туризма и т.п.). На Западе общим мнением о гуманитарных статьях Заключительного Акта было, что это ничего не значащий совместный реверанс подписавших его правительств перед общественным мнением демократических стран.
Но советские граждане, прочтя текст Заключительного Акта в газетах, испытали потрясение именно от гуманитарных статей - потому, что впервые узнали о такого рода международных обязательствах своего правительства. Они стали ссылаться на Хельсинкские соглашения при обращениях к официальным лицам, если те отказывали в удовлетворении какого-либо права просителя, подтвержденного в Заключительном Акте.
Большинство правозащитников в оценке Заключительного Акта стояли ближе к западным комментаторам, чем к своим неискушенным в вопросах прав человека соотечественникам. Правозащитники видели в Заключительном Акте шаг назад по сравнению с Всеобщей декларацией прав человека, международными пактами о правах и другими конвенциями. Но нашлись среди них люди, усмотревшие в этом документе новаторский смысл. Прежде всего это относится к профессору Юрию Орлову.
Его многолетние раздумья были посвящены поиску путей диалога о кардинальных проблемах страны между властями и обществом. В таком диалоге он видел единственный путь к либерализации режима, без которой не выйти из экономического, политического и морального кризиса советской системы. Попытки прямого обращения к властям Орлов испробовал дважды - в 1956 г. (см. стр. 201) и в 1973 г., когда он, вернувшись в Москву после 15-летней работы в Армении (где он стал членом-корреспондентом Академии наук), отправил письмо Брежневу. [230] Письмо осталось без ответа, а Орлов снова стал безработным. Этот личный опыт, как и известные Орлову безуспешные обращения Сахарова, Турчина и Медведева, Солженицына и др. в 1970-е годы заставляли искать посредников, которые могли бы склонить советских правителей прислушаться к голосам своих граждан.