История испанской инквизиции. Том I
Шрифт:
L. Инквизитор напомнил ему, что для его спасения важен долг по отношению к истине, даже при сострадании к тем, на кого он донес, что свидетели, показавшие против него, многочисленны, что их показания вполне искренни и заслуживают доверия. Инквизитор умолял его именем Божиим освободить свою совесть от лежащей на ней тяжести и не отягчать своего состояния новой ложью в час смерти. Мельхиор повторил, что все сказанное им против себя и против других лиц было ложью и выдумкой, построенной на изложенных уже им фантастических рассказах, что, впрочем, ему нечего больше прибавить и он готов просить у Бога прощения грехов.
LI. Так окончился незаурядный и несчастный процесс Мельхиора: королевский судья приказал задушить его, и тело было сожжено. Мельхиор Эрнандес мог оставить некоторые сомнения насчет искренности своих последних показаний, хотя его дело не лишено превосходных способов защиты. Но все согласятся с тем, что этот процесс выявил ужасный беспорядок форм судопроизводства, презрение к правилам закона и злоупотребление тайной, окутывающей имена свидетелей. Нельзя также не согласиться с тем, что процесс этот обнаружил кричащие беззакония в области получения от обвиняемого признания, а также недостаток критики, не позволяющий судьям различать обстоятельства, где свидетели и обвиняемый говорят правду и где они умышленно лгут, руководясь частными соображениями. Далее процесс этот показал, что у судей постоянное предположение, что обвиняемый говорит неправду, когда он отрицает какую-либо улику, хотя бы она была незначительна, а признания были бы важны. Затем процесс подчеркнул привычку смотреть как на лжекающегося и виновного в запирательстве на того, кто объявляет свои ошибки и отрицает ошибки других, как будто он уступает чувству сострадания. К моментам, выявившимся в ходе процесса, нужно еще прибавить следующие: 1) мнение, что служба инквизитора не кончается даже после вынесения окончательного
LII. Этих печальных результатов не было бы, если бы не господствовал принцип секретности, скрывающей от обвиняемого опасный ход инквизиционного судопроизводства и прячущей от человеческих взоров пороки, почти всегда вызываемые невежеством, а иногда и преступной игрой человеческих страстей. Указанные мною злоупотребления имели место не только в мурсийском трибунале инквизиции. Вмешательство верховного совета доказывает, что та же система господствовала в других трибуналах, потому что он и одобрял их действия, и пользовался правом отмены и цензуры.
LIII. Однако я признаю, что мурсийский трибунал в своем проекте искоренения ереси имел некоторую причину показывать себя суровым по отношению к иудаизму, который достиг такой степени роста и деятельности, что почти все потомки евреев возвращались к Моисеевой религии. Их число было так велико, что Филипп II, вопреки свойственной ему холодной жестокости, счел нужным предложить папе разрешить специальным бреве всем этим новым иудействуюшим, которые были бы готовы донести на себя, тайное отпущение, примирение с Церковью, с условной епитимьей, а также явить им помилование от других наказаний, особенно от конфискации имущества. Пий V [1145] издал бреве, просимое Филиппом II, 7 сентября 1567 года; но послал новое бреве главному инквизитору Вальдесу, чтобы рекомендовать ему исключать из благодеяния нового закона лиц духовного звания, потому что нельзя одобрить, чтобы они были допущены к исправлению обязанностей службы в орденах, где они были приняты или продвинуты на высшие должности. Замечание, сделанное мною, не может, однако, извинить макиавеллистического поведения инквизиторов по отношению к узникам, как бы значительно ни было число иудействующих и как ни важна была бы необходимость остановить этот род заразы. Я расскажу несколько других событий, происшедших в мурсийской инквизиции и относящихся к этой же эпохе.
1145
Пий V — папа (1566–1572 гг.), родился в 1504 г. в Боско, близ Александрии, и носил имя Микеле Гислиере. Показал себя суровым по отношению к еретикам, которые при нем много потерпели от инквизиции. Для борьбы с турками вошел в союз с Испанией и Венецией и участвовал в вооружении флота, одержавшего победу при Лепанто в 1571 г. Держал сторону католиков во всей Европе: Гизов во Франции, Марии Стюарт в Шотландии, Филиппа II в Нидерландах.
Статья третья
ИСТОРИЯ ДРУГИХ АУТОДАФЕ В МУРСИИ
I. В 1564 году в Мурсии было аутодафе, на котором сожгли одного осужденного живьем и одиннадцать в статуях как заочно осужденных. Епитимийных было сорок восемь. Сохранение особых воспоминаний об этой церемонии обязано жестокому обстоятельству, если только возможно внушить больший ужас к инквизиции, чем внушали его предшествующие аутодафе. Педро Эрнандес был примирен с Церковью в 1561 году как подозреваемый в иудаизме. Он заболел в 1564 году и через посредство своего духовника попросил свидания с инквизиторами. Один из них отправился к нему на дом, и Педро сказал ему: «Когда я был привлечен к суду, я отрицал все на моем первом допросе; затем я подал заявление и для своего извинения в сокрытии истины сообщил, что поступил таким образом, потому что, исповедавшись у одного французского священника, я получил от него отпущение. Это была неправда; но теперь, видя себя в опасности скорого отчета Богу, я пожелал очиститься от этой лжи, вот почему я попросил выслушать меня». Инквизитор представил это заявление в трибунал; последний, жадный до крови несчастного, велел его взять с ложа и перенести в тюрьму. Педро умер там на третий день. Были ли инквизиторы людьми?
II. В том же году трибунал приговорил к епитимье мориска из Ориуэлы, молодого человека двадцати четырех лет, обвиненного в магометанстве и чернокнижничестве. Его доносчики докладывали, что он излечивал больных недозволенными способами, полученными вследствие договора, подписанного с чертом, и для доказательства этого приводили пример одного действия, которым он вернул мужу жену, связанную с другим чернокнижником. Нашлись свидетели, дурные или глупые люди, удостоверившие это безумие, и мориск был отведен в секретную тюрьму. На первом своем допросе он признал факты, только что рассказанные мною, и сообщил некоторые другие, возражая, что он никогда не заключал никакого договора с чертом, он обладал данною ему одним мавром книгой, в которой нашел заклинания дьявола, способные излечивать болезни, если сделать указанные там лекарства, что он вернул здоровье многим лицам, исполняя предписания книги, и слова, произносимые им, исцеляли болезни, быть может, не сами по себе, а благодаря действию лекарств, употребляемых им, или самой природой. Невозможно себе вообразить, к чему только не прибегали инквизиторы, — к пытке, лукавству, ко всякой неожиданности, — чтобы принудить мориска сознаться в том, что он подписал договор с Люцифером или, по крайней мере, дал обещание культа суеверного почитания, признавая его божественность и могущество. Этот последний случай был единственным, когда дело о колдовстве могло быть передано трибуналу веры. Жажда овладеть этим делом привязала к следам несчастного обвиняемого низких приспешников инквизиции. Мориск понял, что выйдет из тюрьмы только для того, чтобы отправиться на эшафот, если не призвать на помощь ложь, что он и сделал. Он сказал, что подчинился власти сатаны; что призывал сатану для придания действенности и необходимой силы своим чарам, читая формулы из своей книги; что демон являлся ему в виде черного безобразного человека, одетого в рыжее, в сопровождении множества других чертей; что они очень шумели вокруг него, но оставались невидимыми; что он приказывал черту доставить куклу, представлявшую больного; черт торопился повиноваться; к этой кукле он прикладывал мази, произнося заклинания и применяя лекарства, предписанные в книге, как будто трудился над человеком, которого хотел исцелить, а затем повторял эти действия над самим больным; что тем не менее он никогда не почитал его и черт никогда ему этого не предлагал; что он всегда довольствовался тем, что советовал ему исповедовать религию Магомета, считать ее истинной и отказаться от веры в Иисуса Христа. Мориск прибавил, что признает теперь преступность своих действий и противность их вере католической Церкви и сильно раскаивается в них, умоляя, чтобы ему позволили примирение его с Церковью и наложили епитимью. Инквизиторы, в восторге от одержанной победы, присудили своего узника к появлению на публичном аутодафе 10 декабря 1564 года с санбенито и в картонной митре, к примирению с Церковью, получению двухсот ударов кнута и пятилетней службе на галерах (без санбенито). Несчастный придумал появления чертей и разговоры о мнимом подчинении злого духа его приказаниям, убедившись, что это было единственным средством избегнуть сожжения. Печальное последствие форм, выдуманных инквизицией для открытия виновных.
III. 10 июля 1564 года брат Паскуал Перес, белец, произнесший обеты в ордене иеронимитов, родившийся в деревне близ города Сан-Фелипе-де-Хатива, двадцати семи лет от роду, был арестован и отведен в тюрьму святого трибунала. Его обвиняли в том, что он покинул свое звание и женился по соседству с городом Эльче, где он жил. Первый вопрос, обращенный к нему, был: знает ли он повод, по которому его посадили в тюрьму. Он отвечал, что, вероятно, из-за женитьбы, на которую он решился, хотя был связан торжественным обетом монашеской жизни. Он признал этот поступок грехом. На вопрос, явилась ли мысль о греховности после брака или же она была у него уже при женитьбе, он отвечал, что в пору брака был занят единственно своей страстью и отвлечен от всего другого. Инквизиторы не были этим удовлетворены, потому что его ответы не позволяли заключить, считал ли он сладострастие вещью дозволенной. Они прибегли к средствам, которыми умели хорошо пользоваться, и обвиняемый сознался 17 сентября 1565 года, что, выйдя из своего монастыря, думал о том, что не может жениться по причине обета, произнесенного им при вступлении в монашескую жизнь; но впоследствии дьявол искусил его и он подумал, что по отказе от монашеского образа жизни его обет уничтожен. Инквизиторы ничего не требовали больше: этого признания было достаточно, чтобы высказаться, что расследование этого дела принадлежало им, — претензия, которую нельзя считать не чем другим, как захватом светской юрисдикции, потому что сознание монаха не представляло верования, противоположного какому-нибудь определенно выраженному постулату веры. Как бы то ни было, они приговорили брата Паскуала к произнесению легкого отречения и передаче в распоряжение приора монастыря с тем, чтобы тот наложил на него в своем братстве епитимьи, установленные против монахов, публично согрешивших, и после четырехкратного отбытия их запретил ему навсегда выход из монастыря и перемену его на другой.
IV. 9 декабря 1565 года справляли в Мурсии новое аутодафе. На нем появились четыре человека, приговоренных в сожжению; двое как заочно осужденные были сожжены в изображении, и сорок шесть человек приговорены к епитимьям.
V. 8 июня 1567 года происходила другая подобная церемония. На ней сожгли шесть человек живьем, сорок восемь подверглись епитимьям.
VI. 7 июня 1568 года в Мурсии было сожжено еще двадцать пять человек как еретики и тридцать пять подозреваемых были присуждены к епитимьям. В числе последних находился Хинес де Лорка, новохристианин еврейского происхождения. Мадридские инквизиторы приказали его арестовать как подозреваемого в иудаизме вследствие сообщения шести свидетелей, которые среди пытки назвали его своим соучастником. Во время его заключения в тюрьме заслушали семь новых свидетелей. Можно предположить, что эти показания были получены от других узников или вследствие жестокости пытки, или по причине страха, пагубные последствия которого мы видели в истории Мельхиора Эрнандеса. Хинес сначала отрицал улики оглашения свидетельских показаний. Однако после, видя их многочисленность и не сомневаясь, что он будет осужден на сожжение, если откажется говорить, он признал истинным все показанное против него и, обнаруживая сильное раскаяние в своих прегрешениях, смиренно просил допустить его к примирению. К саморазоблачениям он присоединил заявление о том, что знал о некоторых других лицах. Он уверял, что не помнит более никаких обстоятельств, и обещал, если вспомнит, сообщить новые обстоятельства. Участь обвиняемого была поставлена на голосование. Судьи не нашли согласия, и верховный совет, к которому обратился трибунал, определил 15 мая 1568 года подвергнуть Хинеса пытке по чужому делу, чтобы он открыл своих сообщников, относительно которых он употреблял умолчание. При начале пытки Хинес объявил половину того, что добивались от него. Инквизиторы вынесли окончательный приговор и присудили обвиняемого к пожизненному ношению санбенито, к заключению навеки в тюрьму, конфискации всего имущества, за исключением других наказаний, по праву связанных с исполнением торжественного аутодафе. В промежутке до этой церемонии Хинес, принимая во внимание недостаточность способов защиты, употребленных им до пытки, признал такую же недостаточность и в показании, данном под пыткой для избежания сожжения, и решил сделать новое заявление, которое доказало бы, что никто из узников не сравняется с ним ни в раскаянии, ни в чистосердечии. Он попросил вызова в суд и назвал несколько домов, где собиралось множество поименованных им лиц, которые беседовали в частности о законе Моисеевом. Если бы он знал, что его участь уже решена, то, без сомнения, не стал бы делать этого разоблачения. Вот-вот готовы были возобновиться сцены процесса Мельхиора, но инквизиторы одни были способны истинно или притворно доверять заявлениям подобных свидетелей. Поведение верховного совета, конечно, не делает чести его умеренности, когда он определяет пытку для обвиняемого, объявившего свои преступления и часть преступлений сообщников. Верховный совет должен был ограничиться заверением обвиняемого, что тот не помнит никакого другого обстоятельства, и обещанием объявить позднее те обстоятельства, которые он в состоянии будет вспомнить.
VII. В 1575 году верховный совет проявил больше уверенности в деле Диего Наварро, дворянина из Мурсии, которого арестовали как подсудимого за преступление двоеженства. Осведомление гласило, что, будучи женат на Изабелле Мартинес, он при ее жизни женился на Хуанне Гонсалес. Внимательное расследование помогло открыть, что дворянин, будучи связан с Изабеллой страстью, в 1557 году имел сильное пререкание с нею и решил предупредить его неприятные последствия шагом, который стал для него источником страданий и печалей. Он сказал ей, что придумал средство все привести в порядок; это значило — жениться на ней. Он прибавил, что расположен к этому и от нее зависит стать его законной женой. Изабелла (которая не была щепетильна, как мы впоследствии увидим) быстро успокоилась при этом предложении и отвечала ему, что она удовлетворена и считает себя его женой, потому что принимала его как мужа. Браки, которые заключали в то время без присутствия священника, считались действительными, и эта декларация была сделана перед несколькими свидетелями. Однако дворянин не поселил Изабеллу у себя. Они продолжали жить в двух отдельных домах, и публика не знала, что они женаты.
Сам он не думал, что взял на себя подобное обязательство, ибо, как заметят это в процессе, сказанное им Изабелле не прилагалось к настоящему, а относилось к будущему. Узнав затем, что она вела и продолжает вести преступный образ жизни, он счел себя свободным от обещания. Чтобы показать, что он совершенно свободен и не связан узами брака, он открыто женился на Хуанне Гонсалес в присутствии свидетелей и своего приходского священника, который дал супругам брачное благословение. Несчастье преследовало этого испанца: Хуанна заболела в тот же день и очень быстро умерла, до совершения брака. Он виделся с Изабеллой во время болезни своей законной жены. По смерти Хуанны он впал в сумасшествие и оставался в этом состоянии несколько лет. Когда его здоровье было восстановлено, Изабелла просила его принять ее в свой дом и считать своей законной женой. Испанец отказался. Изабелла подала жалобу епархиальному епископу семнадцать лет спустя после сделанного ей обещания. Церковный судья потребовал от Наварро исполнения брачных обязательств. Это решение не понравилось дворянину: он апеллировал в митрополичий суд в Толедо. Дело затянулось в этом трибунале, когда на него донесли инквизиции как на двоеженца. Эта опасность угрожала ему, если бы он не согласился на требование Изабеллы. Инквизиторы (как будто вопрос, женат ли он или только обещал брак, не находился в ведении церковного трибунала) велели арестовать Наварро, который был заключен в секретную тюрьму инквизиции. Подсудимый был приведен на первое заседание. У него спросили, знает ли он, почему арестован. Он отвечал, что хорошо знает, потому что по его адресу были произнесены угрозы, и рассказал все происшедшее. Он прибавил, что у него нет никаких обязательств по отношению к Изабелле, которая ведет себя как проститутка, о чем он не знал, когда давал обещание. Подсудимый избрал адвоката, который заметил по первым беседам с ним, что тот впал в прежнее безумие. Вследствие этого, пользуясь правами, связанными с его служением, он потребовал, чтобы подсудимый был отправлен к себе домой для соответствующего лечения и чтобы в ожидании его излечения процесс был приостановлен. После многих споров инквизиторы согласились на предложение адвоката, но опасаясь исчезновения подсудимого, потребовали исключить побег. Некоторое время спустя прокурор-фискал сделал представление, что безумие подсудимого мнимое и у него только дурное настроение мыслей, от которого его могут вылечить собственные размышления. Вследствие этого акта фискала обвиняемого снова водворили в тюрьму. Адвокат выставил свои возражения, не только касающиеся этого частного случая, но и по принципиальному вопросу. По частному инциденту он возражал тому, что инквизиция должна вступать в процесс, хотя не решено, что обвиняемый был женат на Изабелле, а в принципиальном отношении, даже если брак объявлен существующим, есть возможность для решения в пользу обвиняемого вопроса относительно обвинения в двоеженстве, так как тот не виновен в этом преступлении. Мнения в святом трибунале разделились. Один юрисконсульт выразил мнение, чтобы Наварро появился на первом публичном аутодафе с санбенито и в картонной митре, произнес легкое отречение и был присужден к уплате штрафа в сто дукатов. Епархиальный епископ предлагал отсрочить приговор; но если бы трибунал решил вынести приговор, не откладывая, обвиняемого, по его мнению, не следовало обязывать появляться на публичном аутодафе ввиду его достоинства дворянина и члена муниципалитета Мурсии; можно удовольствоваться назначением ему наказания на тайном аутодафе, в зале заседаний суда: а именно, подвергли бы его отречению как находящегося в легком подозрении и заставили заплатить штраф в сто дукатов. Инквизитор Серрано голосовал за публичное аутодафе, легкое отречение, штраф в сто песо и годичный срок изгнания. Инквизитор Посо требовал аутодафе, отречения, штрафа в сто дукатов и наказания в сто ударов кнута на улицах Мурсии. Как видно, привилегии испанского дворянства не очень импонировали инквизитору Посо. Декан трибунала Кантера подал мнение, что перед окончательным голосованием по принципиальному вопросу надо решить, действительно ли обвиняемый стал помешанным или безумие притворно, потому что от этого зависит его мнение по принципиальному вопросу. Процесс был направлен в верховный совет, который приказал отсрочить окончательный приговор, касающийся брака обвиняемого с Изабеллой; если приговор признает законность брака, следует высказаться насчет истинного или притворного сумасшествия обвиняемого. Если сумасшествие будет признано притворным, следует постановить приговор о двоеженстве, но приостановить исполнение до совещания с верховным советом; в ожидании этого обвиняемого надо отправить домой и держать его там под поручительством. Кажется, что дело не двинулось далее; вероятно, благоразумие совета остановило его на той точке, где мы его видим. Дай Бог, чтобы он постоянно следовал тем же принципам! Мнение инквизитора Посо дышит жестокостью; мнение Серрано не обнаруживает умеренного судьи; мнение епархиального епископа самое справедливое. Что касается поведения верховного совета, то надо сознаться, что оно было очень мудрым. Наблюдение над пятью различными мнениями доказывает с несомненной очевидностью, что произвол есть существенный порок трибунала.