История испанской инквизиции. Том II
Шрифт:
IX. В письмах, адресованных государем городам, он говорил: если бы он был только отцом, то никогда не решился бы предпринять подобное мероприятие, но королевский сан не позволил ему поступить иначе; действуя таким образом, он, по его словам, мог пресечь зло, которое причинила бы государству его слабость в этом деле. Диего де Кольменарес поместил в истории Сеговии письмо, которое этот город получил от Филиппа II. Подобные же письма получили остальные города, губернаторы, судебные палаты, епископы и капитулы. Все они были включены в другое, адресованное коррехидорам. Я видел письмо, написанное коррехидору Мадрида; оно может дать понятие обо всех остальных. Филипп II сообщил этому магистрату, что в случае если муниципалитет вздумает выбрать депутатов или сделать представления в пользу его сына, он должен постараться отклонить подобное намерение ввиду того, что отец не нуждается в мольбах для дарования милости сыну. Он предписывает также: если возникнет вопрос об ответе, то следует поступить так, чтобы не входить в детали этого дела и довольствоваться лишь заявлением, что, по их убеждению, отец, решившись на такой серьезный шаг, руководствовался очень вескими и справедливыми мотивами. Все, получившие королевские письма, ответили на них, хотя различным образом, как это можно легко себе представить ввиду большого количества лиц, писавших эти ответы. Монарх все их прочел и собственноручно пометил на письме, полученном из Мурсии: «Это письмо написано осторожно и сдержанно». Из этого видно, что оно понравилось больше других. Этот довод и желание представить
X. «Священное, католическое и королевское Величество! Муниципалитет Мурсии получил посланное Вашим Величеством письмо. Он узнал о вашем решении относительно заключения нашего принца. Муниципалитет тысячекратно лобзает стопы Вашего Величества за выдающуюся милость, оказанную ему особым уведомлением об этом происшествии. Муниципалитет вполне убежден, что доводы и мотивы, руководившие Вашим Величеством, были очень важны и диктовались заботой об общественном благе и что вы не могли поступить иначе. Ваше Величество хорошо управляли королевством, содержали подданных в состоянии мира, дали великое распространение религии, поэтому естественно предположить, что в деле, так близко касающемся вас, вы решились на подобную меру, только имея целью служение Богу и общее благо народа. Город, однако, не может не испытывать истинного горя при виде важности причин, послуживших к новому огорчению Вашего Величества. Он не может думать без умиления, что имеет короля и государя, столь справедливого и столь заботящегося о благе своего королевства, которое ставит выше всего, и забывает для него нежную привязанность к своему родному сыну. Такое яркое доказательство этой любви должно обязать подданных Вашего Величества к засвидетельствованию их признательности путем покорности и верности. Город, всегда отличавшийся своим усердием, должен в эту минуту дать величайшее доказательство верности и спешит повиноваться всему, что Вашему Величеству будет угодно приказать. Бог да хранит католическую и королевскую особу Вашего Величества! В муниципальном совете Мурсии 16 февраля 1568 года».
XI. Папа св. Пий V и все другие лица, которым писал Филипп II, ответили — ему, выступая в защиту его сына. Они говорили: можно надеяться, что такое серьезное событие явится уздой, сдерживающей принца, и заставит его переменить поведение. Никто не делал больше настояний, чем Максимилиан II. Правда, он был заинтересован в браке, которым хотел связать свою дочь и принца. Он не только написал письмо, но и послал в Мадрид эрцгерцога Карла для этой цели. Это путешествие мотивировалось тем, что эрцгерцог должен был отправиться во Фландрию для установления там спокойствия, и во Францию с целью вести переговоры о браке другой дочери Максимилиана с Карлом IX. Филипп II был непреклонен в своем решении. Он не удовлетворился содержанием принца в тюрьме и показал, что намерен продолжить его заточение. Это легко заметить из того, что 2 марта он подписал указ относительно тюремного режима дона Карлоса. Он велел засвидетельствовать этот приказ секретарю Педро дель Ойо и доверил его исполнение Руи Гомесу де Сильве, принцу Эволи. Король назначил этого вельможу своим заместителем во всем относящемся к обслуживанию принца и подчинил его приказаниям других офицеров. Статьи этого указа гласили в главнейшем следующее:
XII. «Принц Эволи есть главный начальник всех лиц, используемых для обслуживания принца, для охраны, для снабжения его продовольствием, для его здоровья и для удовлетворения всех других нужд, которые он может испытывать. Он ночью и днем будет запирать дверь комнаты принца на щеколду, а не на ключ. Он не позволит Его Высочеству выходить оттуда. Его Величество назначает для охраны и обслуживания принца и для поддерживания компании с ним графа де Лерму, дона Франсиско Мандрика, дона Родриго де Бенавидеса, дона Хуана де Борху, дона Хуана де Мендосу и дона Гонсало Чакона. Никто другой, кроме вышеназванных лиц (за исключением врача, цирюльника и горца (montero), [140] приставленного для личных услуг принцу), не может входить в его апартаменты без разрешения монарха. Граф Лерма будет спать в комнате дона Карлоса. Если он почему-либо не сможет этого, то будет спать один из сеньоров, его товарищей. Один из них будет бодрствовать ночью; они распределят между собой исполнение этой обязанности попеременно. Днем они постараются быть все вместе в апартаментах, чтобы дон Карлос мог быть развлечен их компанией; они могут отлучиться от этой обязанности только по какому-нибудь делу. Эти господа будут говорить с принцем о незначительных вещах; они должны стараться никогда не вводить в беседу ничего относящегося к его делу и как можно меньше упоминать о том, что касается правительства. Они будут повиноваться всем приказаниям для обслуживания и удовлетворения его нужд; но они должны воздержаться от выполнения поручений к посторонним лицам или от последних к нему. Если случится, что дон Карлос введет в разговор что-либо относящееся к его заключению, они ему не ответят и сообщат принцу Эволи. Король настоятельно рекомендует им (если они не хотят нарушить верности, в которой присягали) ничего не передавать наружу из того, что делается или говорится внутри, не получив предварительно королевского согласия. Если кто-либо из них узнает, что об этом говорят или в городе, или в частных домах, он обязан доложить королю. Обедню будут служить в часовне, и принц будет слушать ее из своей комнаты в присутствии двух сеньоров, которым поручена его охрана. Ему дадут четки, молитвенник, Часослов и другие книги, которые он попросит, при том условии, что в них будет говориться о набожности, а не о других предметах. Шесть горцев, приставленных для охраны и обслуживания принца, принесут кушанья, предназначенные для его стола, в первую залу; они будут затем поданы Его Высочеству сеньорами из его охраны; горец возьмет блюда во второй комнате. Горцы будут служить днем и ночью, как распорядится Руи Гомес де Сильва. Двух алебардщиков поставят в тамбуре залы, ведущем во двор; они не позволят никому войти без разрешения принца Эволи. В его отсутствие они получат разрешение от графа Лермы; если же и его нет, они обратятся к сеньору, который будет исполнять обязанности начальника. Руи Гомес де Сильва уполномочен от имени короля предупредить испанских капитанов и немецких гвардейцев, чтобы они поставили восемь или десять алебардщиков снаружи тамбура. Эти люди должны также стоять на страже у двери принцесс. Двое из них будут помещены в апартаменты Руи Гомеса с момента открытия главного входа во дворец, до полуночи, когда закрывается комната принца и когда горцы начинают свою службу. Каждому из сеньоров, которые отправляют службу в комнате дона Карлоса, дозволяется иметь своего личного слугу; он выбирает из своих людей того, кто более заслуживает его доверия. Все эти люди принесут присягу перед принцем Эволи в точном исполнении каждым из них распоряжений этого указа. Руи Гомес, а в его отсутствие сеньоры, находящиеся под его начальством, дадут отчет королю обо всех допущенных оплошностях. Вышеназванный Руи Гомес уполномочен добавить к этому, что сочтет необходимым для обслуживания и что не было предусмотрено указом. Так как на него ложится вся ответственность, его приказания должны исполняться всеми людьми, подчиненными ему».
140
Горец (montero) — ночной телохранитель короля Все лица этой гвардии называются горцами Эспиносы (monteras de Espmosa), потому что все они уроженцы местечка Эспиноса де-лос Монтерос. Эта привилегия была дарована владетельным графом Кастильским Фернандо Гонсалесом в вознаграждение за верность.
XIII. Секретарь Ойо прочел этот указ всем служащим вместе и каждому отдельно. Они присягнули в исполнении его содержания, как и восемь горцев, включенных в статьи этого регламента.
Статья четвертая
ПРОЦЕСС ДОНА КАРЛОСА
I. В предыдущей статье мы видели из рассказа пристава комнаты принца дона Карлоса, что Филипп II приказал начать процесс против своего сына. Король, приступив к допросу свидетелей через секретаря Педро дель Ойо, создал специальную комиссию для рассмотрения этого дела. В ее состав вошли дом Диего Эспиноса, кардинал, епископ Сигуэнсы, член государственного совета, главный инквизитор, председатель совета Кастилии; Руи Гомес де Сильва, принц Эволи, герцог Франкавилья и Пострана, граф Мелито, член государственного совета, главный камергер короля; дон Диего Бривиэска де Муньятонес, член совета Кастилии и член тайного совета короля; председательствовал в комиссии король. Ведение процесса было поручено Муньятонесу. Филип II, желая придать этому делу вид судопроизводства по преступлению об оскорблении Величества, велел взять из королевского архива в Барселоне и привезти в Мадрид документы процесса, предпринятого Хуаном II, его прапрадедом, королем Арагона и Наварры, против его старшего сына Карлоса, нринца Вианы и Героны, признанного подданными его преемником. Монарх приказал перевести их с каталонского языка на испанский, чтобы их легче было понять.
II. Указ, касающийся тюремного режима дона Карлоса, соблюдался с такой строгостью, что, когда королева и принцесса Хуанна захотели посетить и утешить его, король не пожелал это разрешить. Монарх настолько не доверял никому, что жил как в заточении и прекратил привычные посещения своих загородных домов в Аранхуэсе, Пардо и Эскуриале. Он заперся в своих апартаментах и при малейшем шуме бросался к окну, чтобы узнать его причину и последствия, так опасался какого-либо смятения. Он постоянно подозревал, что фламандцы или другие лица являются сторонниками принца или, по крайней мере, притворяются таковыми.
III. Между тем несчастный дон Карлос, который не привык управлять своими страстями, не сумел использовать подобающих средств для смягчения своей опалы. Он постоянно пребывал в величайшем нетерпении. Он отказался исповедаться и привести себя в такое состояние чтобы суметь исполнить религиозный долг, который испанская королевская фамилия всегда выполняла в вербное воскресенье. Его бывший учитель, епископ Осмы, умер 30 июля 1566 года. Король приказал доктору Суаресу Толедскому, своему первому воздаятелю милостыни, посетить дона Карлоса, чтобы постараться его убедить. Хотя принц всегда обращался с этим духовным лицом чрезвычайно почтительно, его усилия не привели ни к чему. Суарес написал ему в день Пасхи (18 апреля) длинное и трогательное письмо, в котором доказывал, используя убедительные доводы и аргументы, что Его Высочество не предпринимает ничего для улаживания своего дела и не только не придает ему благоприятного оборота, но еще более ухудшает его. Он утверждает, что у принца нет более ни друзей, ни сторонников, и напоминает ему различные скандальные сцены, которые увеличили число его врагов. Его письмо кончалось следующими словами: «Ваше Высочество может вообразить себе, что сделают и скажут все, когда узнают, что вы не исповедуетесь, и когда откроются другие страшные вещи относительно вас. Некоторые ваши поступки таковы, что — если бы речь шла о любом другом лице, а не о Вашем Высочестве — святой трибунал принужден был бы расследовать, христианин ли человек, совершивший это. Я, наконец, заявляю Вашему Высочеству со всей искренностью и преданностью, что вы подвергаете себя опасности потерять свое положение и (что еще хуже) свою душу. Я обязан с прискорбием и болью в сердце сказать вам, что нет иного средства, и как вернуться к Богу и к вашему отцу, который представляет Господа на земле; это единственный совет, который я могу вам дать. Если Ваше Высочество пожелает следовать моим наставлениям, обратитесь к председателю и другим добродетельным людям, которые не преминут сказать вам правду и повести вас по пути добра». Это письмо имело успех не больший, чем все другие попытки вразумить принца, который упорно отказывался от исповеди.
IV. Отчаяние, в которое вскоре впал дон Карлос, привело к тому, что он не соблюдал ни малейшей правильности ни в пище, ни во сне. Владевший им гнев разжег его кровь, и его организм разгорячился до такой степени, что ледяная вода (которую он постоянно употреблял) не могла его успокоить. Он велел класть к себе в постель большое количество льда, чтобы умерить сухость кожи, которая стала невыносимой. Он ходил голым и босым и отказывался от всякой пищи; в течение одиннадцати дней он пил только воду со льдом. Он ослабел до того, что думал, будто ему не долго остается жить. Король, узнав о его состоянии, посетил его и обратился к нему с несколькими словами утешения. В результате принц стал есть больше, чем следовало в его положении. Его желудок лишился теплоты, необходимой для работы пищеварения. Это излишество породило злокачественную лихорадку, сопровождавшуюся припадками, выделением желчи и опасной дизентерией. За принцем ухаживал доктор Оливарес, первый врач короля, который входил один к больному и, выйдя из его комнаты, совещался с другими королевскими врачами в присутствии Руи Гомеса де Сильвы.
V. Следствие, которое производил дон Диего Бривиэска де Муньятонес, к июлю достаточно продвинулось вперед, так что можно было сформулировать упрощенный приговор, не выслушивая виновного, или назначить королевского прокурора, который обвинил бы принца в преступлениях, констатированных предварительным следствием. Принцу не предъявили никакого судебного уведомления. Были только показания свидетелей, письма и другие бумаги. Из документов вытекало, что согласно законам королевства приходилось осудить дона Карлоса на смертную казнь. Он был изобличен в преступлении оскорбления Величества по двум пунктам: 1) потому, что составил план и пытался совершить отцеубийство; 2) потому, что хотел узурпировать государственную власть над Фландрией посредством гражданской войны. Муньятонес доложил королю об этом, а также о наказании, установленном законами для подданных, которые повинны в подобных преступлениях. Он присовокупил, что особые обстоятельства и личность преступника могут позволить Его Величеству использовать свою верховную власть для объявления, что общие законы не касаются старших сыновей короля, которые подчинены другим законам, имеющим более возвышенный характер и проникнутым политическими государственными соображениями и высшими интересами общественного блага; наконец, что монарх может, для блага своих подданных, смягчать наказания, налагаемые законами.
VI. Кардинал Эспиноса и принц Эволи заявили, что они разделяют мнение советника Муньятонеса; Филип II сказал тогда, что сердце велит ему прислушаться к мнению советников, но что совесть не позволяет этого; он не думает, чтобы в результате вышло какое-нибудь благо для Испании; он полагает, напротив, что величайшее бедствие, которое могло бы случиться с его королевством, произойдет, если им будет управлять монарх, лишенный воспитания, таланта, рассудительности, добродетелей и полный пороков, страстей, особенно раздражительный, жестокий и свирепый; все эти соображения принуждают его, вопреки любви, связывающей его с сыном, и безысходной тоске, причиняемой этой страшной жертвой, продолжать судопроизводство по формам, предписанным законами. Невзирая на это и принимая во внимание, что здоровье сына вследствие уклонений от правильного распорядка находится в плачевном состоянии и нет никакой надежды на спасение, он полагает, что для смягчения последних страданий можно было бы несколько пренебречь оказываемым ему уходом, чтобы удовлетворить все его желания в питье и еде; судя по расстройству его мыслей, он не замедлит впасть в излишества, которые скоро приведут его к могиле. Единственное, что его занимает, говорил король, это необходимость убедить сына, что смерть неизбежна и ввиду этого ему непременно нужно исповедаться, чтобы обеспечить свое вечное спасение; это величайшее доказательство любви, которое он может дать своему сыну и испанскому народу.