История каучуковой капельки
Шрифт:
Приходили соседи, причмокивали языками, хвалили. Надев на ногу новую обувь, Утита разгуливал перед зрителями, улыбался. Утита был доволен: хорошо, мягко. Одно смущало молодого индейца: обувь тянулась во все стороны.
Дни стояли жаркие. Раскаленные солнечные лучи жгли словно угли. Спрятавшись в тени, из хлопковых нитей Утита ткал ткань для белой накидки. Когда он вспомнил о своей обновке, было поздно. От палящего солнца обувка растеклась, превратилась в дурно пахнувшее месиво.
Каждый
Поймав блоху, Утита с восторгом сдавливает ее зубами и съедает. Вокруг вьются насекомые. Индеец подбрасывает в огонь ветки. Иначе не избавиться от этой назойливой мошкары. От укуса этой мелочи образуется волдырь, зуд которого может свести с ума.
Осмотрев ноги, индеец заворачивается в длинные зеленые бамбуковые листья. Полежав чуть-чуть на нарах, он вдруг вскакивает и кидается к бамбуковому ведру.
На дне ведра — густеющий сок гевеи. Утита снова усаживается около костра и на глиняной заготовке лепит тапочку.
Через день жители всей деревни ходят возле хижины молодого индейца. Утита всем мастерит тапочки. Дети из мягкой глины лепят колодки, высушивают их на солнце. Гуанга добывает в джунглях сок тропического дерева. А Утита, обмазав глиняную колодку «слезами», коптит в дыму костра, а потом глину размачивает в реке.
Первые тапочки Утита подарил старику Чонта. Чонта был очень доволен.
— По-умному делаешь! По-умному! То-то, — без конца твердил старый индеец, приплясывая и все время поглядывая на свою новую мягкую обувь.
— Ты спишь? — спрашивает во сне Алешку пышная крона гевеи. — Ты, Алеша, спишь?
— Нет, я не сплю! — отвечает Алеша. Но Алеша спит. Ему снится, что он вместе с Гуанга выходит из хижины и отправляется в джунгли. Едва порозовел восток. Надо спешить. На заре гевея хорошо отдает свой сок. А для белого хозяина сока надо собрать много. Хозяин жесток.
Гуанга, как и все жители его деревни, — серингейро, по-нашему сборщики, добытчики каучука. Он теперь раб. Он почти не выходит из джунглей, чтобы не умереть с голода.
Сквозь листву не видно неба. Ослепительный свет тропического солнца проникает отдельными бликами. В воздухе стоит туман, как в парной бане. Трудно дышать. Налево и направо машет Гуанга тяжелым кривым ножом-мачете, похожим на широкую саблю. Через зелень тропического леса трудно пробираться. Саблей- мачете прорубает Гуанга тропу, по которой только вчера добирался до каучуковых растений. Прыгая с кочки на кочку, по чавкающей жиже, спотыкаясь о корни и пни, отбиваясь от прожорливых москитов, сборщики наконец добираются до первого дерева.
Гуанга влезает на ствол, делает на коре надрез, прикрепляет глиняную чашечку, похожую на ласточкино гнездо. В чашечке за день соберется несколько ложек сока. Теперь к другому дереву.
— Ну и жарища у вас в джунглях! Ну и духота! — ворчит Алешка.
— Осторожно, — говорит Гуанга, — на ядовитую колючку не наступи. А вон притаился скорпион.
— Ну, ядовитище! — кричит Алешка.
— Ты чего кричишь? — слышит Алешка чей-то отдаленный голос.
Вдруг толстый извивающийся комок скатывается к Алешкиным ногам и со страшным шипением расползается в разные стороны. Алешка смело выхватывает саблю. Ядовитые твари уже под корягами.
Наконец последнее дерево. Гуанга радуется: в глиняных чашечках несколько ложек «слез». Это — удача. Свою «удачу» он сливает в жестяной бидон, что висит у него на поясе. Бидон выдал белый хозяин.
— Скупы «слезы дерева», — говорит Гуанга, — а еще жаднее скупщики каучука.
Из-за толстой лианы выползает огромный крокодил.
— Эй ты, кожаный чемодан! — кричит опять Алешка. — Отступи!
Испуганный крокодил закрывает широко распахнутую пасть и, попятившись, скрывается под гладью глубокого озерка. Только два глаза внимательно следят за добытчиками каучука: а вдруг оплошают?
Пот струится по телу и лицу, заливает глаза. Руки и ноги дрожат от усталости.
— Скорей бы домой! — говорит Алеша. — Спать хочется.
— Еще нельзя. Обойдем разочек деревья, — отвечает Гуанга, - тогда и конец похода. Только отдыхать не придется. Сок, чтоб не гнил, чтоб был тверже, коптить надо. Иначе свернется, присохнет к бидону, пропадут «слезы дерева».
Тропическая ночь, с ее холодным дыханием, вызывает легкий озноб. Ночь очень быстро сменила знойный день. Красноватый диск луны выкатился из-за леса и стал карабкаться по стройному стволу пальмы к ее растрепанной кроне. Все наполнено дрожащим голубым сиянием. Еле движущийся ветерок приносит с порогов Амазонки приглушенный шум падающей воды.
Но неспокойны джунгли. В темноте вздыхает пума, стонут саламандры, ленивцы, квакают гигантские лягушки. Ночную тишину вдруг прорезывает сдавленный вопль жертвы ягуара. Потом долго и жалобно кричат перепуганные обезьянки.
Гуанга молча подбрасывает в огонь плоды пальмы. Делает он это для того, чтобы было побольше теплого белого дыма. Едкий дым костра ест глаза. Ладони серингейро в кровавых мозолях. Но отдыхать нельзя. Гуанга обмакивает деревянную лопатку в сок-латекс, вертит в теплом дыму. На лопатке получается твердая пленка. Гуанга опять обмакивает лопатку и опять сушит-коптит. Так он делает до тех пор, пока на лопатке не образуется тяжелый ком — шар, похожий на большой каравай или головку сыра.
— Теперь-то уж — слышит Алешка голос Гуанги, — каучук не загниет, не превратится в зловонное месиво. Несколько дней будет лежать каравай на солнце, выпотевать, терять воду, превращаться в самый лучший натуральный копченый каучук.
«Надо же, — думает во сне Алеша, — все как в дедушкиной книге!»
— Да ты какой тяжелый! — говорит Гуанга. — Тяжелее моего каучукового каравая.
— Мы уже в хижине? — спрашивает Алеша.
— В какой еще хижине? — голос Гуанги так похож на папин. — Хижина? Тоже придумал!