История климата с 1000 года
Шрифт:
После двух резких пиков 1673 и 1675 гг. лишь в самом конце XVII столетия, между 1687 и 1704 гг., обнаруживается настоящий «черный ряд» очень холодных лет. В период 1675—1725 гг. почти повсюду наиболее поздние сроки сбора винограда отмечались с 1692 по 1698 г. И именно в эти же годы ни в Салене, ни в Дижоне даты сбора винограда несравнимы с наиболее ранними датами сбора 1684, 1686 или 1718 гг. Губительное воздействие зимы 1693 г. уже известно. Несомненно, гораздо менее известно, что именно в 90-е годы XVII в. был отмечен длительный недостаток тепла в период вегетации: такой дефицит тепла мог иногда препятствовать вызреванию хлебов. Известно, что 90-е годы XVII в. — это десятилетие высоких цен на зерно.
Инструментальные наблюдения подтверждают эту хронологию хода температуры. Один из наиболее старых рядов метеорологических наблюдений в центре Англии, опубликованный Гордоном Менли [247], позволяет построить кривую ежегодных температур за период с 1 марта по 1 сентября для интересующего нас XVIII в. Она очень близка к кривой дат сбора винограда (рис. 5). Это соответствие не только просто подтверждает фенологический ряд: обе кривые изображают историю флуктуаций температуры в теплое время года в XVIII в. на северо-западе Европы. «Ряд Анго» приобретает особую ценность в связи с этим сопоставлением: для периода до XVII столетия из-за отсутствия непосредственных наблюдений он становится единственной метеорологической кривой, которой мы располагаем.
А теперь два слова о том, как могли отразиться на условиях жизни населения эти флуктуации, обнаруживаемые на фенологической кривой. После сравнения ее с кривыми цен на зерно в XVIII в., взятыми у Эрнеста Лабрусса, могло бы появиться искушение сказать (но никогда не следует поддаваться искушению), что вслед за годами с холодным периодом вегетации (известными по датам сбора винограда) повышаются цены на зерно и ухудшаются условия существования: холодное лето действительно в ряде случаев — сырое и пагубное для зерновых [26] . Первоначальный намек на корреляцию между экономическим и фенологическим рядом начиная с 1765 г. превратился в довольно тесный параллелизм: волны высоких и низких цен, недостаточных урожаев и перепроизводства как будто довольно точно совпадали с сериями холодных лет около 70-х годов и с сериями теплых лет около 80-х годов XVIII в. Несомненно, это зависело от того факта (и это очень четко отражается на нашей кривой), что метеорологические особенности, относящиеся к 70-м и 80-м годам XVIII в., были теснее сгрупированными, ярче выраженными и резче обозначенными, чем в период, предшествовавший XVIII в., и должны были ложиться более тяжелым бременем на сельскохозяйственную экономику.
26
Дискуссию по этой проблеме см. на стр. 219 и далее.
Необходимо, однако, признать, что отмеченный «параллелизм» в настоящее время следует считать всего лишь квазиобоснованной гипотезой. Когда в нашем распоряжении будут ряды данных о фактических урожаях зерновых в XVIII в. (благодаря ли сведениям о десятинах или полученные каким-либо другим методом), тогда можно будет или подтвердить это умозаключение, или, наоборот, со всей резкостью его опровергнуть.
Зато данные о вине дают гораздо более основательную корреляцию, чем данные о зерновых: кризис перепроизводства винограда с 1778 по 1782 г. был резко усугублен следовавшими друг за другом мягкими вёснами и жаркими и сухими летними сезонами, что можно обнаружить на нашем графике за эти годы.
А возможно ли, помимо кратковременных и средней длительности флуктуаций, относительно которых ценные данные предоставляет фенологический метод, обнаружить начиная с 1550—1600 годов вековые флуктуации и длительные тенденции в изменении климата? Вопрос очень важный для изучения истории этого периода.
По правде говоря, при поверхностном взгляде на ту или иную фенологическую кривую можно поверить в возможность расшифровки таких процессов. Так, даты сбора винограда в Лаво в период с 1640 по 1710 г. становились все более и более поздними; в первой половине XVII в. в Лаво собирали виноград между 20 сентября и 10 октября, а в XVIII в. — гораздо позднее, с 10 по 30 октября.
Можно было бы сказать, что этот прекрасный пример свидетельствует о постепенно усиливающемся похолодании, установившемся во времена царствования Людовика XIV... Однако как объяснить тогда, что в Дижоне сроки уборки винограда стали запаздывать лишь через пятьдесят лет? А в Салене и Кюрнбахе средние даты сбора винограда практически совсем не изменялись ни в XVII, ни в начале XVIII в. Изменения если и были, то скорее в другую сторону. Разве виноградари Франш-Конте или Германии находились под воздействием других климатических условий, чем их швейцарские или бургундские собратья? Очевидно, нет.
Превосходная согласованность фенологических эпизодов краткой и средней длительности, относящихся к значительно удаленным друг от друга виноградникам, доказывает, что в данном случае от Германии до юга Франции преобладает один-единственный фактор, унифицирующий постановления сельских общин. Наоборот, очевидное несоответствие в тенденциях большой длительности, относящихся даже к очень близко расположенным виноградникам, не может быть отнесено на счет климата. Запаздывание сроков сбора винограда, если оно имеет место, например, в Дижоне или в Лаво, является результатом деятельности человека.
Причина этому известна: в одних местах в XVII в., в других — в XVIII в. виноградарь, поощряемый повышенным и более требовательным спросом, отказывается от традиционного пикета (вино низкого качества) и пытается улучшить качество вина и выдержать его [27] или, например в Гиенне и в Лангедоке, перегоняет его, чтобы получить водку. В обоих случаях он заинтересован в более позднем сборе урожая: он получает тогда виноград более зрелый, с большим содержанием сахара. Такой виноград способен давать более высокие «градусы». В конце концов получается «благородная гниль». И в результате этой практики смещается вверх вся фенологическая кривая.
27
Enjalbert, 1953, стр. 462.
Как показатель переворота в виноградарстве, но не в климатическом режиме, запоздание сроков сбора винограда раскрывает одну из интересных страниц истории экономики; для того чтобы это запаздывание приобрело метеорологическое значение и указывало бы длительную климатическую тенденцию, оно должно было бы происходить во всех виноградниках в одно и то же время. Но мы видели, что это совсем не так. Следовательно, биологический показатель не выявляет в XVII и XVIII вв. длинную климатическую волну [28] , которая накладывалась бы на эпизоды малой и средней продолжительности, столь четко и синхронно обнаруживающиеся на всех графиках.
28
В отношении XVI в. проблема ставится несколько иначе, см. стр. 173 и далее.
Тем не менее возможно, что длинная климатическая волна существует. Но ее нужно выявлять другими средствами, более чувствительными и более тонкими. На данном уровне исследования фенологический показатель слишком груб, слишком нарушается факторами, связанными с деятельностью человека, чтобы от него можно было требовать данных о вековом процессе.
ГЛАВА III. МОДЕЛЬ: СОВРЕМЕННОЕ ПОТЕПЛЕНИЕ
Вековая — вот выразительный термин, хорошо отражающий сущность проблемы. Каковы же, если говорить точнее, предмет, содержание вековой истории климата? С какой научно описанной моделью можно связать те долговременные флуктуации, которые эта история собирается выявить? В какой интервал времени она может законно вписаться и как развернет свои исследования?