История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2

Тьер Луи-Адольф

Испанская армия насчитывала 58 тысяч пехотинцев и артиллеристов, примерно 15 тысяч кавалеристов, 6 тысяч королевских гвардейцев, 11 тысяч швейцарцев, 2 тысячи ирландцев и, наконец, 28 тысяч солдат провинциальных милиций, в целом – около 120 тысяч человек, представлявших не более 60 тысяч боеспособных солдат. За вычетом 14 тысяч человек, отправленных на север Германии, для экспедиции в Португалию оставалось не более 15–16 тысяч человек из тех 26 тысяч, что были обещаны договором Фонтенбло. В гарнизоне города Сеуты вместо 6 тысяч, предписанных уставом и обычаем, оставалось только 3 тысячи. В знаменитом лагере Сан-Роке перед Гибралтаром насчитывалось не более 8–9 тысяч человек. Остальная армия, рассеянная по провинциям, несла полицейскую службу, ибо в Испании тогда не существовало жандармерии. Сосредоточение армии было невозможно, поскольку 14 тысяч человек, посланные в Германию, и 16 тысяч, посылаемые в Португалию, почти полностью исчерпали свободную часть регулярных войск. К тому же все эти солдаты, дурно одетые, голодные, плохо оплачиваемые, лишенные воинского и

соревновательного духа, необученные, были лишь телом без души. Как и во флоте, почти все ресурсы армии пожирал Главный штаб. В нем состояли: 1 генералиссимус, 5 капитан-генералов, 87 генерал-лейтенантов, 127 бригадных генералов, 252 бригадира и не менее двух тысяч полковников. Вот что оставалось от устрашающих орд, приводивших в трепет Европу в пятнадцатом и шестнадцатом веках!

Состояние финансов, которые вместе с сухопутными и морскими армиями составляют могущество государства, отвечало положению армий и объясняло его. Долги по срочным и годовым займам Голландии, Банку, населению, крупным фермам составляли 114 миллионов, задолженности по денежному содержанию и жалованьям – 111 миллионов, в королевских векселях (бумажные деньги, терявшие 50 %) – 1 миллиард 33 миллиона, что составляло в целом долг в 1 миллиард 258 миллионов, который можно было квалифицировать как неотложный. Промышленность, давно пришедшая в упадок, не производила более прекрасных шелков и сукон, несмотря на шелковицы Андалусии и великолепные стада овец испанской породы. Несколько фабрик хлопкового полотна в Каталонии представляли не реальную промышленность, а скорее возможность приписать испанское происхождение английской хлопчатобумажной ткани. Торговля почти полностью сводилась к подпольному обмену пиастров, чей вывоз был запрещен, на английские товары, чей ввоз был запрещен равным образом, и к ввозу (разрешенному) некоторых французских предметов роскоши. Снабжение колоний и флота, которое только и поддерживало еще остаточную активность в портах Испании, остановилось с началом войны. Сельское хозяйство, отсталое по способам ведения из-за жаркого климата и почти абсолютного недостатка воды, не менялось на протяжении веков. Народ был беден, буржуазия разорена, знать обременена долгами, и даже духовенство, хоть и богато наделенное и само по себе более многочисленное, чем армия и флот, страдало от взимания седьмой части своего имущества римским двором.

Но под этой повсеместной нищетой скрывалась сильная и гордая нация, не забывающая о былом величии, утратившая привычку к боям, но способная на самую отважную преданность; невежественная, фанатичная, ненавидящая другие нации; тем не менее осведомленная, что по другую сторону Пиренеев происходят полезные реформы и свершаются великие дела; желающая и одновременно страшащаяся просвещения из-за границы; словом, исполненная противоречий, недостатков, благородных и привлекательных качеств, тоскующая от вековой праздности, доведенная до отчаяния своим унижением, возмущенная зрелищем, при котором присутствовала!

И вот перед лицом этой нации, готовой потерять терпение, продолжал свои бесчинства несуразный фаворит, властитель лени своего государя и пороков государыни. В стране, владевшей Мексикой и Перу, не хватало наличных денег, а снедаемый смутными предчувствиями Мануэль Годой копил в своем дворце золото и серебро, ибо свободно распоряжался всеми ресурсами казначейства. Правда, слухи сильно преувеличивали его запасы, ибо поговаривали о сотнях миллионов, собранных во дворце.

Несчастный испанский народ, не желая отдавать сердце наглому фавориту, греховной королеве и глупому королю, отдал его наследнику короны, принцу Астурийскому, впоследствии Фердинанду VII, который был немногим более своих родителей достоин любви великого народа. Двадцатитрехлетний принц был вдовцом принцессы Неаполитанской, умершей, по слухам, от яда, преподнесенного ей ненавистью королевы и фаворита, что было неправдой, но почиталось за правду всей Испанией. Фердинанд верил, по недалекости ума и сердца, что лишился любимой женщины из-за преступной матери и влиявшего на нее фаворита-прелюбодея. Принц был неуклюж, слаб и лжив; но увлеченная нация, желавшая любить хотя бы одного из своих властителей и надеяться на лучшее будущее, принимала его неуклюжесть за скромность, его дикую тоску – за горе добродетельного сына, а упрямство – за твердость. Веря слухам о его противодействии князю Мира, все приписывали ему самые благородные добродетели.

В 1807 году вдруг разнеслась весть, что здоровье короля быстро клонится к упадку и конец его близок. Честный и слепой король не подозревал о низостях, бесчестивших его правление при его попустительстве. Наделенный, однако, некоторым здравомыслием, он хорошо видел несчастья вокруг себя. Он винил обстоятельства и пребывал в убеждении, что без князя Мира всё было бы еще хуже. Он был печален и болен. Считали, что близка его кончина. Не желая ему зла, нация видела в его смерти окончание унижений, принц Астурийский – окончание рабства, королева и Годой – окончание их власти. Для двух последних это значило не просто окончание узурпированной власти, а катастрофу, ибо они догадывались, что принц Астурийский будет мстить за себя. Они только и думали о том, как предупредить последствия смерти короля, которой ожидали много раньше, чем она в действительности случилась. Князь Мира уже сделался генералиссимусом всех испанских войск. Он решил (и королева с готовностью согласилась с его решением) придать себе новые полномочия, дабы постепенно сосредоточить в своих

руках все королевские права и удалить Фердинанда от трона. Он хотел объявить его неспособным править страной, переложить корону на более юную голову, что сделало бы необходимым регентство, и присвоить таковое регентство самому себе, что продлило бы власть, которую он не выпускал из рук уже столько лет. Короля убедили в том, что армия благоденствует благодаря Мануэлю Годою, но флот бедствует, и ему также надобно испытать на себе влияние гения, который поддерживает испанскую монархию. Карл IV принял это предложение с радостью, какую всегда испытывал, передавая свою власть Годою, и королевским декретом пожаловал ему звание великого адмирала. К званию, которое вручало князю Мира командование всеми морскими силами, в дополнение к командованию силами сухопутными, добавили титул светлейшего высочества. Для содействия князю образовали адмиралтейский совет, состоявший из его ставленников, и, несмотря на бедственное положение государства, было решено возвести для него адмиралтейский дворец в самом прекрасном квартале Мадрида. Так, все благодеяния князя свелись к новым расходам, способным только ухудшить и без того бедственное положение флота.

Мало было отдать в руки князя Мира командование всеми войсками монархии, его захотели сделать распорядителем дворца и в некотором роде особы короля. Тому внушили, что бесчувственный сын, не питающий привязанности к родителям из-за пагубного влияния Неаполитанского дома, с каждым днем становится всё опаснее;

что любимый Мануэль должен простереть могущественную руку и над королевским жилищем, дабы охранить его от опасности. Вследствие чего князя назначили генерал-полковником королевского военного дома, и с этой минуты он распоряжался в самом дворце и командовал королевской гвардией.

Этой мерой Годой не ограничился. Он сделал своего брата испанским грандом и назначил его полковником испанской гвардии. Наконец, он набрал для самого себя гвардию из королевских карабинеров. Приняв эти меры предосторожности, он прощупал одного за другим членов Совета Кастилии, которыми хотел располагать, дабы подготовить их к перемене порядка наследования трона. Советы Кастилии и Индий умеряли абсолютную власть королей Испании, как парламенты умеряют власть королей Франции. Никакое серьезное государственное дело не решалось без учета мнения этих двух органов. Князь Мира, введя в них множество своих приверженцев, хотел быть уверенным в их содействии. Но при всей их закрепощенности члены Совета не выказали склонности согласиться на перемену порядка наследования трона. Тем не менее их продолжали тайно уговаривать, равно как и командиров полков. И тем и другим говорили, что принц Астурийский одновременно неспособен и зол и что после смерти короля небезопасно для монархии оказаться в столь неумелых и злотворных руках.

Князь Мира распространил свои интриги далеко за пределы испанского двора. Хоть он и ненавидел Францию за ее надоедливые и суровые советы, но знал, что сила за ней и что планы, с которыми он связывал свое спасение, останутся химерой без поддержки Наполеона. Потому он стремился обрести эту поддержку посредством тысячи низостей. Составив ложное представление об императорском дворе по образу и подобию испанского двора, он решил приобрести себе там сторонников и, вообразив, что Мюрат главный человек в армии и пользуется большим влиянием на Наполеона, задумал его покорить. Он завязал с ним тайную переписку, подкрепляя ее подарками, а именно посылкой великолепных лошадей. Неосторожный Мюрат, сочтя полезным, в свою очередь, завязывать отношения везде, где могли освободиться короны, поспешил не упустить возможности завести на Иберийском полуострове столь могущественного друга, как князь Мира. Португальская корона, которая должна была вскоре освободиться, занимала не последнее место в его расчетах.

Слухи о тайных интригах князя Мира с целью перемены порядка наследования трона просочились в Мадрид. Встревоженный принц Астурийский открылся своим друзьям, на которых мог, по его мнению, положиться. Главными из них были герцог де Сан-Карлос, гофмаршал дома короля, весьма честный человек; герцог дель Инфантадо, величайший испанский вельможа, пользующийся всеобщим уважением; и, наконец, каноник Эскоикис, научивший принца тому немногому, что тот знал, и в ту пору удалившийся в Толедо, где был членом архиепископского капитула. Этот просвещенный человек, весьма сведущий в литературе и несведущий в политике, нежно любящий своего ученика и любимый им, огорчился положением, до которого тот был низведен, и решился помочь ему любыми средствами. При всей своей благонамеренности он оказался чувствителен, однако, к возможной перспективе сделаться однажды другом и исповедником короля Испании.

Фердинанд тайно призвал каноника Эскоикиса в Мадрид. Когда каноник прибыл из Толедо, было решено, что у принца есть только одно средство защититься от великой опасности, ему угрожавшей, – воззвать к покровительству Наполеона и, дабы обеспечить его себе наиболее полным образом, просить его женить принца на принцессе из семьи Бонапарт. В подобном альянсе каноник Эскоикис видел два преимущества: обретение принцем всемогущего покровителя и достижение вероятной цели самого Наполеона, который был не прочь, по его мнению, связать Испанию со своей династией тесными и прочными узами. Его совет был принят Фердинандом, хоть и не пришелся ему по вкусу. Молодой принц питал в душе не лучшие испанские страсти, в частности, непримиримую ненависть к иностранцам, а особенно к Французской революции и Наполеону. Однако, доверившись канонику, он решил действовать сообразно полученному совету.