История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2
Шрифт:
Труд был окончен 30 мая, получил наименование Парижского договора и включал раздельные документы, подписанные Францией с Англией, Россией, Австрией и Пруссией, которые принимали обязательства от имени всей Европы. К подписантам добавили Швецию, из-за Гваделупы, которой она недолгое время владела, и Португалию, из-за части Гвианы, которую нам возвращали. Мир с Испанией должен был обговариваться отдельно, поскольку у этой державы не было представителей в Париже.
Мирный договор предполагалось обнародовать одновременно с конституцией, над которой не переставали трудиться во время переговоров. Государи-союзники, спешившие вернуться в свои государства, желали убедиться, что все дела Франции окончены, и настоятельно просили Людовика XVIII выполнить сент-уанские
Составление конституции король доверил Монтескью и Феррану, будучи уверен, что единственному дорогому его сердцу принципу монархического права со стороны этих старых роялистов ничего не угрожает. Что до остального, в этом он доверял им больше, чем себе. Он присоединил к ним Беньо, способного подыскать слова, пригодные для примирения различных мнений, и порекомендовал ему сохранять всё в тайне от Талейрана. Хотя Людовик XVIII и был более склонен позволять своим министрам самостоятельность, нежели обыкновенно склонны к тому короли, он всё же не хотел иметь главного министра, влиявшего на все дела или звавшего в случае затруднений на помощь императора Александра.
Текст, набросанный Монтескью и Ферраном, представили Людовику XVIII, который отослал его, ничего или почти ничего в нем не изменив, двум комиссиям, от Сената и от Законодательного корпуса, сообразно Сент-Уанской декларации.
В тексте проекта постарались использовать выражения, из которых вытекало, что новая конституция происходит от воли монархии, осведомленной о нуждах времени и действующей по внушению собственной мудрости, как она поступала некогда, освобождая коммуны, учреждая парламент и реформируя гражданские законы.
Четыре королевских комиссара представили Людовику XVIII внесенные в проект конституции улучшения, и он их одобрил без труда, сказав, что хочет, чтобы проект единодушно приняли обе комиссии.
Намеченный срок обнародования конституции перенесли на четыре дня, то есть на 4 июня. Оставалось решить вопросы датирования и наименования документа. Что до даты, Людовик XVIII не допустил обсуждения. Он считал, что его правление началось в день кончины сына Людовика XVI и продолжалось даже в те времена, когда Наполеон, сделавшийся по желанию французской нации императором, одерживал победы при Аустерлице, Йене, Фридланде и Ваграме и подписывал Пресбургский, Тильзитский и Венский договоры. То были лишь происшествия узурпации, таявшие как дым перед незыблемым принципом монархического права. Соответственно, Людовик XVIII пожелал датировать конституцию девятнадцатым годом своего правления. Что до наименования, он выслушал мнение каждого. Согласно Дамбре, новую конституцию следовало назвать преобразовательным ордонансом, подобно ордонансам, некогда издававшимся королями для преобразования отдельных частей французского законодательства. Сначала такое наименование понравилось Людовику XVIII, но затем Беньо предложил другое. Когда французские короли жаловали законное существование коммунам или различным гражданским и религиозным учреждениям, они выдавали им документ, именовавшийся хартией. Подобные аналогии льстили уму и королевской гордости Людовика XVIII, и он принял ставшее впоследствии столь знаменитым слово хартия, добавив к нему эпитет конституционная, дабы лучше охарактеризовать ее предмет.
После решения этих двух вопросов Беньо оставалось только заняться деталями текста, и он покончил с ними за несколько часов. Король сам написал и заучил наизусть свою речь, и, казалось, ничто, кроме этой речи, его уже не занимало. После его речи Дамбре должен был изложить основные принципы хартии, а Ферран – зачитать ее текст. Затем, в присутствии двух палат, созванных для инаугурации новых институтов, должны были огласить несколько королевских ордонансов: в частности, список пэров, включавший 83 бывших сенатора, четыре десятка старых герцогов и нескольких
Утром 4 июня внушительный парад французских войск предшествовал заседанию в присутствии короля. Большая часть войск союзников была уже в пути. Остальные готовились отбыть днем и в последующие дни. Император Александр, торопившийся нанести визит принцу Уэльскому, не стал дожидаться королевского заседания и покинул Париж. В день отъезда он потребовал, чтобы дети королевы Гортензии, покровителем которых он стал, получили герцогство Сен-Лё со значительной дотацией. Он хотел также приличествующего положения для принца Евгения, но этот вопрос отложили для решения на Венском конгрессе. Александр уехал, очарованный французами, которых, в свою очередь, очаровал любезностью и добротой, но недовольный королевской семьей, которой не понравился склад его ума. Король Пруссии и император Австрии покинули Париж почти в то же время.
Людовик XVIII пересек сад Тюильри в карете, в окружении принцев и маршалов, и в три часа пополудни прибыл во дворец Бурбонов. Он вошел во дворец, опираясь на руку герцога Грамона, и занял место на троне, посадив на более низких сиденьях по правую и по левую руку герцога Ангулемского, герцога Беррийского, герцога Орлеанского и принца Конде. На заседании недоставало только графа д’Артуа, страдавшего от приступа подагры и тоски, причину которой мы вскоре назовем. В большом количестве собралась публика, пресытившаяся военными зрелищами, при которых столько раз присутствовала, и начинавшая чувствовать вкус к зрелищам политическим. В зал впустили самых видных жителей Парижа, а на скамьи обеих палат рассадили пэров и членов Законодательного корпуса. Короля встретили приветственными возгласами, и крики «Да здравствует Король!» не смолкали несколько минут. Людовик XVIII, растроганный и ободренный, взял слово и звучным голосом произнес следующую речь.
«Господа, – сказал он, – впервые вступив в эту ограду вместе с великими представителями нации, не перестающей расточать мне самые трогательные знаки любви, я счастлив, что могу наделить мой народ благодеяниями, которые соблаговолило дать ему божественное Провидение.
С Австрией, Россией, Англией и Пруссией я заключил мирный договор, в который включены все их союзники, то есть все христианские государи. Война была всеобщей; всеобщим стало и примирение.
Место, которое Франция всегда занимала среди народов, не передано никакому другому народу и осталось за ней безраздельно. Безопасность, обретенная другими государствами, означает и ее безопасность и усиливает ее истинное могущество. Потому ее отказ от завоеваний не умаляет ее действительной силы.
Слава французских армий не понесла ущерба: памятники их доблести продолжают существовать, и шедевры искусства отныне принадлежат нам, по праву более прочному и священному, нежели права победителя.
Торговые пути, столь долго остававшиеся закрытыми, теперь свободны. Не один рынок Франции открывается дарам ее земли и промышленности. Все потребные ей продукты и товары, необходимые для ее ремесел, будут поставляться нашими возвращенными заморскими владениями. Франции не придется более терпеть лишения или же получать эти товары на разорительных условиях. Наши производители вновь расцветут, наши приморские города возродятся, и всё нам обещает, что долгий покой вовне и длительное благополучие внутри станут счастливыми плодами мира.
Одно мучительное воспоминание нарушает мою радость. Я родился и надеялся всю жизнь оставаться верным подданным лучшего из королей и сегодня я занимаю его место! Но он умер не весь: он продолжает жить в завещании, предназначенном для просвещения августейшего и несчастнейшего дитяти, которому я должен был наследовать! И вот, не сводя глаз с его бессмертного труда, проникнутый чувствами, его продиктовавшими, руководимый опытом и споспешествуемый советами многих из вас, я составил Конституционную хартию, которую вам сейчас зачитают и которая закладывает прочные основы благоденствия Государства.