История крестовых походов в документах и материалах
Шрифт:
Рауль Канский вполне сознательно и обдуманно стремился возвеличить крестовый поход в глазах потомков, его сиятельных вождей и героев-рыцарей, в особенности — Танкреда. Рассказывать о деяниях князей — так определял писатель назначение своего повествования — дело благородное и потому, что такой рассказ спасает от забвения их самих, и потому, что он «прославляет мертвых и услаждает переживших [их]». А самое важное, что повествование о деяниях князей и о рыцарских подвигах «воскрешает то, что минует, показывает победы, прославляет победителей, выводит на свет медлительность, возвышает доблесть, клеймит пороки, внушает добродетели, — короче говоря, творит много хорошего». Прославление победителей в назидание грядущим поколениям — вот в чем, следовательно, усматривал историк-рыцарь смысл своего повествования о священной войне христианства.
Как и все хронисты, Рауль Канский стоит на провиденциалистских позициях в объяснении причин крестового похода, считая его боговдохновенным предприятием западных христиан, в первую очередь, норманнов. Он проникнут этим убеждением настолько, что без тени смущения приписывает его даже византийскому императору:
Тем не менее, Рауль Канский — в целом довольно трезво мыслящий историк, и под его пером война рыцарства на Востоке предстает прежде всего в своей земной, повседневной реальности. Даже там, где историк усматривает прямое божье вмешательство, — а усматривает он его подчас в совершенно случайных совпадениях фактов, ничего общего не имеющих друг с другом, — Рауль выдерживает в сущности реалистический тон, а то и вовсе впадает в грубый натурализм. При этом в его рассуждениях отчетливо выступает сочетание «телесности», натуралистичности видения действительности с «духовностью» ее осмысления. Такое сочетание было чрезвычайно характерно для средневекового мировоззрения.
Элемент «чудесного» — один из обязательных признаков провиденциалистской интерпретации истории — у Рауля Канского, как и у рыцаря-норманна Анонима, присутствует в гораздо меньшей дозе, чем у хронистов-церковников. К тому же, в отличие от полуграмотного Анонима, Рауль Канский — человек широко образованный: он едва ли не самый крупный среди хронистов начала XII в. знаток классической литературы: в «Деяниях Танкреда» очень часто встречаются цитаты из произведений древнеримских писателей, историков и поэтов. Более того, этот «гуманист XII века», как его иногда называют исследователи, зачастую «списывает» качества своих героев у Тита Ливия и Вергилия. Повествование историка лишь в умеренных пределах затуманено провиденциалистской символикой, причем в суждениях Рауля Канского христианско-провиденциалистские представления сосуществуют и переплетаются с усвоенными из античной литературы языческими воззрениями и понятиями, такими, как фатум (рок) и т. п. Хотя историк и упоминает о «чудесах», он делает это осторожно и словно походя, избегая вдаваться в детали «чудесных» происшествий — необычайных небесных явлений, которые истолковывались другими хронистами в качестве знамений, и т. д. В обоснование своей позиции историк (и одновременно поэт) ссылается на то, что, поступи он по-другому, это увлекло бы его далеко в сторону от темы — описания подвигов Танкреда. А в изложении пресловутой истории с «чудом святого копья», якобы найденного в Антиохии и спасшего крестоносцев от неминуемой гибели, Рауль Канский высказывает сугубо скептическую точку зрения здравомыслящего человека: она отражала взгляд норманских предводителей крестового похода, которые враждовали с вождем провансальского рыцарства графом Раймундом IV Тулузским, — именно в его окружении была задумана и осуществлена инсценировка этого «чуда». Рауль Канский изображает находку «святого копья» благочестивым трюком, разоблачает всю его «механику», по-своему раскрывает цели, которые преследовал главный организатор и устроитель этой инсценировки — граф Раймунд Тулузский, стремившийся таким образом обосновать свои притязания на Антиохию, обладания которой домогался и Боэмунд Тарентский. Реалистическая и рационалистическая трактовка данного эпизода в «Деяниях Танкреда» непосредственно обусловлена политической позицией Рауля Канского, чьи симпатии всецело принадлежат князю Боэмунду Тарентскому.
Во всем остальном реалистический подход Рауля Канского к изображению описываемых им событий во многом напоминает их освещение в хронике Анонима. Это и не удивительно: Рауль повествовал о крестовом походе со слов Боэмунда Тарентского и Танкреда, в ополчении которых в свое время воевал и рыцарь-Аноним. Мирской, рыцарский дух их рассказов-воспоминаний, по-видимому, произвел сильное впечатление на будущего историка. В его произведении на переднем плане всегда жизненные картины, реальные события, которые он описывает в значительной степени под углом зрения Боэмунда и Танкреда. Многое в передаче автора «Деяний Танкреда» не обладает той скрупулезной достоверностью и точностью фактических деталей, которые составляют одно из важнейших достоинств «Деяний франков» Анонима. В описаниях Рауля Канского много стереотипного, скорее живописного, чем точного, наглядного — более, чем убедительно конкретного. И все же, рассказ Рауля Канского часто строится на «показаниях» очевидцев и потому обладает силой прямого свидетельства. Историк-поэт глубоко впитывал в себя безусловно реалистичные воспоминания своих «поводырей» и старался в своем повествовании сохранить трезвость их взгляда, что ему во многом и удавалось, несмотря на свойственную этому автору-поэту склонность к гиперболизации и поэтизации (ряд глав «Деяний Танкреда» написан стихами).
К нарративным источникам до истории Первого крестового похода, в основном имеющим компилятивный характер, могут быть отнесены еще две большие хроники. Более ранняя из них — «Иерусалимская история» лотарингского каноника Альберта Аахенского, написанная между 1120 и 1153 гг. Наряду с довольно точными и оригинальными сведениями это произведение содержит массу недостоверных, полулегендарных известий, почерпнутых, вероятно, у пилигримов, купцов, сказителей, возвращавшихся из Палестины и проходивших через город Аахен. Существует предположение, что в основе «Иерусалимской истории» лежит какая-то впоследствии утерянная хроника хорошо осведомленного лотарингского хрониста, участвовавшего в походе. Во всяком случае, «Иерусалимской истории» свойственны определенные политические тенденции. Она написана с пронемецких позиций. Для хрониста весь крестовый поход — немецкое предприятие. Он выпячивает мнимые заслуги немецких рыцарей в отвоевании св. Земли, в идеализированном виде изображает герцога лотарингского Готфрида Бульонского и т. д. Кстати сказать, аналогичные тенденции проявлялись и в других хрониках немецких авторов того времени: их стараниями Готфрид Бульонский посмертно стал главной, популярнейшей фигурой крестового похода и идеалом рыцаря-крестоносца вообще.
Несколько позднее было создано другое по-своему значительное повествование о Первом крестовом походе — «История деяний в заморских землях» архиепископа Гийома Тирского (ок. 1130—1186 гг.) (в старых книгах его называют обычно на немецкий лад «Вильгельмом Тирским», но это неправильно: сам хронист считал себя французом и французский язык определял словами «наш язык»). Он был уроженцем Палестины и провел там большую часть своей жизни. Только в молодые годы Гийом некоторое время жил во Франции, где проходил курс университетского обучения. В 1165 г. каноник Гийом вернулся на родину. Его приняли на службу к иерусалимскому королю Амори I. Гийом Тирский был образованнейшим человеком своей эпохи. Он хорошо знал древние языки и владел арабским. Будущий историк слыл знатоком античной литературы: в своих «Деяниях в заморских землях» он цитирует Тита Ливия, Овидия, Светония, Цицерона, Теренция, широко использует сравнения и образы, почерпнутые в их сочинениях. Вместе с тем это был высокий церковный сановник, искушенный во всех тонкостях богословия и канонического (церковного) права.
Гийом являлся и выдающимся политиком: он непосредственно участвовал во многих событиях политической жизни Латинского Востока и Западной Европы, играл заметную роль в различных международных дипломатических акциях второй половины XII в. В 1108 г. Гийом, посвященный в архидьяконы, по поручению короля Амори I ездил с дипломатической миссией в Константинополь. Он вел переговоры с императором Мануилом о союзе против Египта. В византийской столице Гийом прожил более полугода. С 1174 г. он был канцлером и наставником юного короля Балдуина IV, с 1175 г. — архиепископом в Тире. В 1178 г. Гийом Тирский в составе делегации церковных сановников был направлен на третий Латеранский собор (1179) в Рим. После возвращения из Рима на родину (по пути Гийом выполнил дипломатическое поручение папы Александра III при. Константинопольском дворе) архиепископ Тирский не принимал более активного участия в политической жизни Иерусалимского королевства и почти целиком посвятил себя завершению своего исторического труда.
«История деяний в заморских землях» охватывает, помимо Первого крестового похода, историю франкского Востока (включая и Второй крестовый поход) вплоть до 1184 г. Первые пятнадцать книг сочинения Гийома Тирского, в которых излагаются события до 1144 г., являются компиляцией, базирующейся главным образом на данных хроники Альберта Аахенского, отчасти — хроник Раймунда Ажильского, Фульхерия Шартрского и Бодри Дольского, а также (для времени между 1127 и 1144 гг.) на сведениях, почерпнутых из бесед с людьми старшего поколения. Эта часть «Истории деяний» создавалась в 1169—1178 гг., в ранний период исторического творчества Гийома Тирского, когда он выступал в качестве придворного историографа, выполняя прямое поручение Амори I, с которым не раз в процессе работы советовался о написанном, читая ему те или иные отрывки. В следующей части своего произведения, рисующей события 1144—1184 гг., автор опирался на собственные воспоминания и свидетельства современников. Излагая события после 1165 г., он использовал в значительной мере материалы архивов, к которым имел доступ, поскольку занимал высокое положение в церкви и государстве. Эта часть хроники была создана Гийомом Тирским в последние годы его жизни, когда он находился фактически в опале у победившей в межфеодальной борьбе в Иерусалимском королевстве группировки Гвидо Лузиньяна, и, будучи избавлен обстоятельствами от обязанностей придворного историка, мог рассматривать и описывать современные ему события более объективно.
Труд Гийома Тирского имеет, таким образом, гораздо более общее значение, чем источник только для истории крестового похода конца XI в.: он представляет собой первое сводное сочинение, охватывающее события крестовых походов почти за столетие (с 1095 по 1184 г.).
Как историк Гийом Тирский, особенно во второй части своего труда, стоит на голову выше авторов, рисовавших некогда крестоносную эпопею «по горячим следам». Он писал о ней спустя почти три четверти века, когда религиозные страсти, в немалой степени способствовавшие возникновению массового военно-колонизационного движения на Восток, поулеглись и когда можно было подойти к событиям 1096—1099 гг. несколько иначе, чем это делали современники крестового похода. Гийом Тирский не только более широко подходит к освещению далекого прошлого, он — и это главное — относительно свободнее от богословской предвзятости и стремится понять действительные причины гигантского конфликта западного и восточного миров, разразившегося в конце XI в. Правда, и Гийом Тирский мыслил в русле августиновской концепции исторического процесса, признавая небесное вмешательство решающим фактором в истории крестового похода. Рассказ ведется в традиционной провиденциалистской манере, но все-таки Гийом Тирский меньше верит легендам и чудесам, наполнявшим повествования ранних хронистов. В его «Истории деяний» наряду с теологическими объяснениями встречаются сугубо рационалистические построения, обнаруживается сравнительно реалистичное понимание темы. Те самые факты, которые приводил уже Альберт Аахенский, Гийом Тирский преподносит куда прозаичнее: «мистический тон» старых легенд о происхождении крестового похода у Гийома Тирского ослаблен, события развертываются в его хронике гораздо более «разумно».