История культуры Санкт-Петербурга
Шрифт:
Образованность русских женщин очевидным образом росла, укреплялась также их экономическая самостоятельность, и это естественно привело к тому, что женщины стали важным элементом читающей публики. В различных читательских опросах женщины занимали все более заметное место. Их много среди абонентов публичных и частных библиотек, они подписываются на журналы и газеты.
В Петербурге размножились журналы, ориентированные специально на женскую аудиторию. Среди них – «Женский вестник», «Дамский листок». В еженедельнике «Женщина» (подзаголовок – «Мать – Гражданка – Жена – Хозяйка»), по содержанию и структуре схожем с популярным «Огоньком», среди постоянных рубрик были: Женщина в искусстве; Женское творчество; Знаменитые артистки; Матерям о детях; Женщина-гражданка; Элегантная женщина; Женщины всех стран; Женщины в новых ролях; Знаменитые современницы; Женщины сквозь призму смеха. Издатели еще говорили иронически о «читающих дамах», но все более были вынуждены брать эту группу потенциальных покупателей в расчет.
Один из первых и самых разительных примеров экономической силы этой аудитории был явлен в 1909 году, когда «Ключи счастья», роман сравнительно мало до того известной писательницы Анастасии Вербицкой, разошелся за четыре месяца тиражом в 30 тысяч экземпляров и родились термины «дамский жанр» и «дамский роман». Этот и последующие романы Вербицкой, прошедшей весь мучительный путь писателя-профессионала – от корректора газеты до автора бестселлера № 1, неизменно живописали полную ярких приключений и любовных страстей жизнь талантливых и целеустремленных женщин из художественной среды.
Экзальтированные по тону, цветистые поделки Вербицкой с их занимательным сюжетом, откровенно выраженными левыми взглядами и феминистской направленностью вызвали ожесточенные нападки тех же самых критиков, которые раньше, до феноменального успеха романа «Ключи счастья», снисходительно и благосклонно похлопывали Вербицкую по плечу. В газете «Речь» все тот же категоричный Чуковский, признав, что «наша молодежь толпами устремляется за г-жою Вербицкой», заявил, что это литература «для столичных дикарей».
Эти и подобные им презрительные отзывы популярности Вербицкой не уменьшали – скорее, напротив. Ее романы продолжали расходиться огромными тиражами и породили множество подражательниц. Сама Вербицкая, по убеждениям социал-демократка, а по темпераменту – общественная деятельница крупного масштаба, будучи председательницей «Общества улучшения участи женщин», энергично помогала другим женщинам-литераторам. В 10-е годы их позиции существенно укрепились; среди авторов бестселлеров уже не редкостью были женские имена. Эротический роман Евдокии Нагродской «Гнев Диониса» с его типичными для «дамского жанра» героиней-художницей и проповедью «свободной любви» за несколько лет выдержал 10 изданий. В число самых известных писателей входили Лидия Чарская и Клавдия Лукашевич (последняя, кстати, в сентябре 1906 года стала восприемницей новорожденного Дмитрия Шостаковича и привила маленькому Дмитрию любовь к чтению). Интересно, что, когда в 40-е годы Борис Пастернак работал над своим романом «Доктор Живаго», он говорил, что «пишет почти как Чарская», потому что заинтересован в доходчивости и мечтает, чтобы его проза читалась взахлеб «даже портнихой, даже судомойкой».
Русские женщины-поэты вышли к широкой аудитории, пожалуй, еще раньше. После англо-бурской войны 1899–1902 годов во всех дворах Петербурга шарманщики крутили трогательную песню «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне!». Слова этого ставшего народным напева принадлежали 30-летней поэтессе Глафире Галиной. Ее же стихотворение «Лес рубят – молодой, нежно-зеленый лес…», аллегорически изображавшее репрессии царского правительства против студентов, вызывало, по словам Михаила Кузмина, «восторг и слезы» при чтениях на публике и послужило причиной высылки Галиной властями из Петербурга. В итоге вышедший в 1906 году в Петербурге сборник стихов Галиной «Предрассветные песни» разошелся солидным для поэзии тиражом в 50 тысяч экземпляров.
Для молодой Ахматовой особое значение, конечно, имела сравнительно недавняя в русской литературе женская «декадентская» традиция. Можно считать, что ее родоначальницей была Мария Башкирцева, фигура необычайная и легендарная. Русская, но совершенно офранцузившаяся Башкирцева, умершая от туберкулеза в 1884 году в Париже, не дожив нескольких дней до 24 лет, была успешной художницей, выставлявшейся в Салоне и переписывавшейся с Ги де Мопассаном. Она грезила о необыкновенной любви и всемирном признании. Чувствуя, что жить ей суждено недолго, Башкирцева поглощала впечатления и знания с неслыханной интенсивностью, быстро превращаясь из вундеркинда в независимо мыслящую, уверенную в себе крупную личность. Подлинную (посмертную) славу ей принес отразивший этот захватывающий процесс дневник, который Башкирцева вела по-французски с 13 лет, и опубликованный посмертно в 1887 году поэтом Андре Терье.
Этот дневник, самой Башкирцевой охарактеризованный как «жизнь женщины, записанная изо дня в день, без всякой рисовки, как будто бы никто в мире не должен был читать написанного и в то же время с страстным желанием, чтобы оно было прочитано», экзальтирован эмоционально и стилистически и затрагивает многие ведущие темы fin de si`ecle. Самоанализ Башкирцевой романтизирован; недаром, опубликованный в России, ее дневник оказался неприемлем и для Льва Толстого, и для Чехова. Но именно эти качества сделали произведение Башкирцевой милым сердцу первых русских модернистов. Валерий Брюсов записал в своем дневнике, что Башкирцева – «это я сам, со всеми своими мыслями, убеждениями и мечтами». Еще интереснее, что «точным дневником своего духа» считал записи Башкирцевой один из первых русских футуристов Велимир Хлебников.
Естественно, что по всей России честолюбивые и тянущиеся к искусству девушки зачитывались дневником Башкирцевой. Среди ее восторженных почитательниц была юная Марина Цветаева, посвятившая первую свою книгу – изданный в 1910 году «Вечерний альбом» – «блестящей памяти Марии Башкирцевой», за что Цветаеву немедленно укорил в рецензии сноб Гумилев. Это ироническое отношение к Башкирцевой мужа Ахматовой позволяет объяснить одну любопытную и существенную деталь. Когда стихи из дебютной книги Ахматовой 1912 года «Вечер» перепечатываются в современных изданиях, их предваряет эпиграф из Андре Терье:
La fleur des vignes pousse Et j’ai vingt ans ce soir [32] .Через эти строчки Терье Ахматова, на мой взгляд, устанавливает связь с творчеством или по крайней мере обликом Башкирцевой, чьим поклонником и рыцарем Терье был. Однако весьма показательно, что этот «кивок» в сторону Башкирцевой впервые появился лишь в книге стихов Ахматовой, изданной в 1940 году, когда после 15-летнего запрета власти вновь разрешили публиковать ее стихи. Фактически это было ее первое «избранное». Гумилева к этому времени уже не было в живых почти 20 лет. Можно предположить, что Ахматова 28 лет спустя восстановила эпиграф, предназначенный для книги 1912 года, но снятый либо из-за возражений Гумилева, либо из нежелания подвергаться насмешкам Гумилева и его единомышленников за «дурновкусие». Урок, преподанный дебютантке Цветаевой, не прошел для амбициозной и самолюбивой Ахматовой даром…
32
В области поэзии условно-декадентской фигурой была Мирра Лохвицкая (1869–1905), как и Башкирцева рано умершая от туберкулеза. Красавицу Лохвицкую с восторгом встречали на публичных чтениях, и в 27 лет за первый же свой сборник она получила самую престижную русскую литературную награду тех дней – Пушкинскую премию Академии наук. Лохвицкую называли, как впоследствии Ахматову, «русской Сафо», она писала преимущественно о любви – страстной, экстатической, экзотической – и поначалу навлекала на себя обвинения в «нескромности», «нецеломудренности» и даже «безнравственности», хотя за ее стихи вступился сам Лев Толстой: «Молодым пьяным вином бьет. Уходится, остынет, и потекут чистые воды».