История культуры Санкт-Петербурга
Шрифт:
Тогда, в конце 70-х годов, и им, старым эмигрантам, и мне, новому, казалось, что жестокое размежевание русской культуры на «советскую» и «зарубежную» или на «метропольную» и «эмигрантскую», возникшее с приходом к власти в России коммунистов и ими с величайшей последовательностью и рьяностью утверждавшееся (причем история первой намеренно искажалась, а второй просто замалчивалась), что это варварское и глубоко искусственное разделение будет если не вечным, то невыносимо долгим и что нам не увидеть воссоединения петербургской культуры и признания в России величия и правоты петербургского мифа XX века.
В предсказаниях о судьбах советской империи ошибались не только мы: ошибался почти весь мир. Мало кто мог ожидать, с какой внезапностью и быстротой эта империя развалится и какие неожиданные, сногсшибательные перемены придут на русскую землю в конце 80-х годов. Беспрецедентные политические, экономические, социальные и культурные сдвиги всколыхнули и перевернули всю страну. Для города на Неве они означали, кроме всего прочего, и почти невероятное, непредставимое еще совсем недавно поднятие со дна затопленного петербургского мифа.
Легендарная Атлантида вдруг воплотилась вновь на глазах у изумленных потомков. Замолчанные и оболганные имена и художественные явления возвращались из небытия; авторы, за чтение и распространение произведений которых еще несколько лет тому назад грозило уголовное наказание, в одночасье получили статус классиков, и их начали издавать массовыми тиражами, а спрятанные в далеких пыльных запасниках полотна вновь засияли яркими красками на многолюдных и торжественных художественных выставках.
Фантастической победной кульминацией этого головокружительного процесса стало возвращение городу 6 сентября 1991 года благодаря усилиям мэра Анатолия Собчака его исконного исторического наименования – Санкт-Петербург. Возникшая как мифологическая птица Феникс из пепла, петербургская культура праздновала свое нежданное и оттого еще более упоительное и сладкое торжество.
Об этом ощущении подаренного судьбой праздника я думал, шагая по улицам Петербурга осенью 1993 года.
Иосиф Бродский любил повторять: «Нельзя два раза войти в ту же самую реку, даже если эта река – Нева». Напрасно я шептал про себя строчку из стихотворения Мандельштама: «Я вернулся в мой город, знакомый до слез…» Я не узнавал этого города, точнее, узнавал его с трудом, постепенно – как медленно проявляющуюся в химическом растворе фотографию. Ведь уехал я из Ленинграда, где прожил много лет, где учился, влюблялся, заучивал наизусть стихи, играл на скрипке, начал писать; а вернулся – и всего лишь на короткое время – в Санкт-Петербург.
Да, перемены были разительными. На легендарном Невском проспекте уже не было ни одного государственного магазина или кафе, и его великолепная панорама заставляла вспомнить стихи Николая Заболоцкого: «Там Невский в блеске и тоске, в ночи переменивший кожу…» Знакомые с юности названия улиц исчезли – им вернули исторические имена. Теперь, наоборот, историческими стремительно становились сооружения, памятники и герои советской эпохи.
Город явно желал как можно быстрее расстаться со своим недавним унизительным существованием, и еще вчера ленинградский, а сегодня уже петербургский писатель декламировал: «В моменты крутых общественных поворотов мы попадаем под власть идей, блестящих в своей простоте и наглядности – идей символического расчета с прошлым: ОНИ внесли Ленина в мавзолей – МЫ его оттуда вынесем; ОНИ взорвали храм – МЫ отстроим его заново; ОНИ назвали город по-своему, а МЫ вернем ему прежнее имя…»
Иногда мне казалось, что единственной константой города остается его непревзойденный визуальный символ – Медный Всадник, что только у подножия этого монумента можно попытаться разобраться во множестве раздиравших меня сомнений, вопросов, сожалений и воспоминаний. Неслыханный пластический и спиритуальный динамизм, одухотворяющий эту скульптуру, может дать некоторый подъем духа самому закоренелому пессимисту. Медный Всадник находится словно в вечном прыжке, сцепляя собой петербургскую почву и необозримое балтийское небо над нею.
Для меня Медный Всадник олицетворял жизнестойкость петербургского мифа, его вечную амбивалентность, его взлеты к вершинам человеческого духа, но также постоянную угрозу – извне и изнутри – равновесию этого мифа и даже самому его существованию. Перед Медным Всадником поневоле забываешь о зигзагах текущей политики, об экономических неурядицах и проблемах, оставаясь наедине со временем, с мифом, последняя точка в котором, надеюсь, будет поставлена еще не скоро.
Здесь, у подножия памятника, я с благодарностью вспомнил тех – а их было несколько сотен, – чьи свидетельства, рассказы, советы, а также предоставленные в мое распоряжение материалы, документы и фотографии помогали мне в подготовке этой книги. Особенно вдохновляющим было для меня личное общение с четырьмя протагонистами этой книги – Анной Ахматовой, Джорджем Баланчиным, Дмитрием Шостаковичем и Иосифом Бродским, – представшими перед современным миром как высочайшие образцы не только в артистическом, но и в интеллектуальном и этическом плане. Без преувеличения могу сказать, что встречи с этими людьми определили мою жизнь и оказали на нее благодетельное влияние. Мне представляется, что для каждого из этих четырех гигантов Петербург всегда оставался ведущим творческим символом и импульсом и что они, каждый в своем уникальном роде, сыграли неповторимую и кардинальную роль в создании нового петербургского мифа.
Я хочу также назвать здесь некоторых из моих собеседников и корреспондентов за три с лишним последних десятилетия, в России и на Западе, многие из которых являются видными фигурами петербургской и русской культуры. Это – Иоганн Адмони, Николай Акимов, Григорий Александров, Натан Альтман, Борис Арапов, Лео Арнштам, Геннадий Банщиков, Александр Бениаминов, Ольга Берггольц, Андрей Битов, Валериан Богданов-Березовский, Исайя Браудо, Лиля Брик, Нина Бруни-Бальмонт, Семен Бычков, Юлиан Вайнкоп, Михаил Вербов, Павел Вульфиус, Валерий Гаврилин, Валерий Гергиев, Евдокия Глебова, Лазарь Гозман, Глеб Горбовский, Владимир Горовиц, Даниил Гранин, Борис Гребенщиков, Юрий Григорович, Ирина Грэм, Лев Гумилев, Петр Гусев, Александра Данилова, Анатолий Дмитриев, Сергей Довлатов, Леонид Долгополов, София Дубнова, Михаил Дудин, Орест Евлахов, Тамара Жева, Лидия Жукова, Вячеслав Завалишин, Курт Зандерлинг, Ирина Зегжда, Евгений Зубков, Анатолий Каплан, Василий Катанян, Александр Кнайфель, Леонид Коган, Кирилл Кондрашин, Мария Конисская, Зиновий Корогодский, Георгий Кочевицкий, Юрий Кочнев, Гидон Кремер, Константин Кузьминский, Александр Кушнер, Виктор Либерман, Федор Лопухов, Лев Лосев, Берта Малько, Михаил Матвеев, Яков Милкис, Натан Мильштейн, Александр Минц, Евгений Мравинский, Анатолий Найман, Евгений Нестеренко, Рудольф Нуреев, Давид Ойстрах, Александра Орлова, Надежда Павлович, Борис Парамонов, Майя Плисецкая, Борис Покровский, Давид Прицкер, Лина Прокофьева, Лев Раабен, Рита Райт, Евгений Рейн, Геннадий Рождественский, Мстислав Ростропович, Вадим Салманов, Георгий Свиридов, Сергей Сигитов, Юрий Симонов, Сергей Слонимский, Владимир Соловьев, Гаррисон Солсбери, Виктор Соснора, Арнольд Сохор, Владимир Спиваков, Вера Стравинская, Юрий Темирканов, Борис Тищенко, Александр Тышлер, Курт Фридрихсон, Николай Харджиев, Арам Хачатурян, Андрей Хржановский, Александр Черепнин, Дмитрий Шагин, Мариэтта Шагинян, Иосиф Шварц, Михаил Шемякин, Вениамин Шер, Владимир Шинкарев, Виктор Шкловский, Геннадий Шмаков, Максим Шостакович, Мария Юдина, Сергей Юрский, Сергей Юткевич, Леонид Якобсон, Роман Якобсон, Марис Янсонс. Всем им я безмерно признателен за внимание, снисходительность, отзывчивость и терпение.
Некоторые из аспектов моей работы я также обсуждал с Петром Вайлем, Эрнстом Неизвестным, Романом Тименчиком, Лазарем Флейшманом и Михаилом Ямпольским. Эти консультации были очень полезны.
В 1922 году в Петрограде вышла необычная книга – «Душа Петербурга» Николая Анциферова, одного из первых исследователей городских преданий. В ней автор, в отличие от традиционных путеводителей не задерживаясь на датах и деталях, сосредоточился на истолковании гения места Петербурга – города, как он выразился, «трагического империализма». Ярко и эмоционально написанная, «Душа Петербурга» Анциферова была творением не академического наблюдателя с претензией на всеобъемлемость и объективность, а страстным свидетельством участника петербургской трагедии. Печальной была судьба и самого Анциферова (его несколько раз арестовывали и ссылали), и его книги, вскоре после выхода попавшей в проскрипционные списки и вновь переизданной лишь почти 70 лет спустя. Драгоценный экземпляр первого издания «Души Петербурга» – одна из самых дорогих сердцу книг моей домашней библиотеки.
Другим важнейшим творческим стимулом и высоким образцом для меня всегда были писания нескольких художественных и музыкальных критиков, чья деятельность развернулась в Петербурге-Петрограде в первые десятилетия XX века. Имена Александра Бенуа, Николая Лунина и Игоря Глебова (псевдоним Бориса Асафьева) были в свое время очень популярны: они печатались и в эстетских модернистских журналах, и в многотиражных газетах, выполняя двоякую, одинаково выдающуюся роль – и как создатели революционных концепций современной культуры, и как ее влиятельные интерпретаторы для русских образованных классов. Долгие десятилетия их наиболее блистательные произведения считались слишком спорными для советского читателя, почти не переиздавались и только сравнительно недавно начали выходить из тени. Страстное стремление просветить свою аудиторию, сделать высшие достижения человеческого духа ее достоянием, широчайшая эрудированность и естественный космополитизм делают этих авторов вновь актуальными и нужными в современном Петербурге, в углубленное понимание величия мистической значительности которого они внесли свой столь неоценимый вклад.