История Мадлен
Шрифт:
По сути, любая религия сводится к тому, что устанавливает некие моральные нормы, запрещая их переступать. Ну вот все эти “Не убий”, “Не укради” и прочее. А уж золото в храмах Всевышнему и даром не нужно. Это, как раз, грехи человеческие. Думаю, что и сами храмы Всевышнему не нужны.
Для нас, для человечества в целом, храмы, мечети и синагоги сродни костылям для калеки. Они нужны, чтобы человеку было куда прийти и получить совет, очистить душу, а вовсе не для того, чтобы поразить его воображение баснословным богатством убранства. Так какая разница, сколько золота и драгоценностей навешано на эти костыли?! Храм
Когда нибудь, через неисчислимые сотни лет, человечество отбросит эти костыли за ненадобностью. Когда в чистой душе каждого пробудится частица Бога. Мне даже вспомнились случайные строчки из интернета:
Мысль моя крамольная, быть может:
Не следит Всевышний с высоты.
В каждом есть частица божьей сути.
Бог не кто-то, бог конкретно — ты.
Пока я обдумывала все это, машинально отпивая чай из красивой фарфоровой чашки, взгляд Михаила совсем погас. Он принял мои размышления за неуверенность, за нежелание сменить веру. Опустил глаза в стол, и сказал страшное:
— Я прикажу его выпороть.
Эта фраза вырвала меня из раздумий.
— Выпороть?! Кого выпороть?!
— Отца Паисия — глаз он от скатерти так и не оторвал.
— За что, Михаил?! Как это возможно, священника — выпороть?!
Мне казалось, что он сошел с ума, говоря эту несуразицу! Правда оказалась даже грязнее и страшнее, чем я думала. Не поднимая глаз, Михаил проговорил:
— Я его хозяин и он обязан мне подчиняться!
Я охнула и закрыла рот рукой — до меня, бестолковой романтичной дурищи наконец-то дошло! Этот священник, как его там… Ну, отец Паисий — он крепостной! Раб, бессловесный и бесправный раб! Так же, как и большая часть людей вокруг…
Слезу потекли у меня из глаз непроизвольно — слишком шокирующим было это осознание. Михаил кинулся ко мне, сел прямо на пол и заглядывая мне в лицо, целуя руки, бессвязно уговаривал:
— Мадлен, милая… Мадлен, прошу тебя… Прошу, не плачь… Мы обязательно обвенчаемся, я не откажусь от тебя ни за что! Не плачь, солнце моё…
Я резко вытерла глаза прямо рукавом, не заботясь о приличных манерах и, глотнув чаю, чтобы сбить комок в горле сказала:
— Не смей! Он не преступник и не злодей, он живой человек! Михаил, ка к ты мог об этом подумать?! Пороть человека — за что?! За то, что он защищает свою веру?!
— Но, Мадлен, он не дает возможность нам вступить в брак! Поверь, я не изверг и никогда не приказывал пороть кого-то просто так… Возможно, я ляпнул глупость, прости меня, душа моя, прости… Но это просто от злости и бессилия!
— Михаил, я сама поговорю с отцом Паисием. Православие, пожалуй, даже ближе моей душе, чем католичество…
— Ты… Ты правда?! Мадлен, ты готова перейти в мою веру?!
Михаил покрывал мои руки поцелуями, а я с ужасом думала, что совсем не так я представляла себе Россию. Чисто теоретически, конечно, я знала о крепостном праве. Но теория и практика — вещи разные. Осознавать, что каждая служанка в доме, каждый дворовой или конюх — раб — было очень тяжело. Думать о том, что мне придется в этом жить — еще тяжелее. Пожалуй, в этом вопросе легкомысленная Франция сильно выигрывала у Российской империи.
К отцу Паисию я отправилась без Михаила, в сопровождении только Софи и Афанасия. Брать его с собой мне просто не хотелось,
Дом священника не слишком отличался от домов крестьян. Добротный бревенчатый пятистенок, просто — чуть больше размером, чистые широкие сени с окошечком. Афанасий распахнул дверь сеней и постучался в дом, одновременно бася:
— Отец Паисий, тут к тебе барышня пришли, поговорить желают!
Дверь распахнулась и на нас сурово уставился мужчина лет сорока пяти, с длинными седыми волосами, жидкой седой бороденкой, тоже длинной, немного козлиной. Черная ряса, сверху, похоже, для тепла — овчинная безрукавка. Среднего роста, сухощавый, с неожиданно ясными голубыми глазами. Хмурясь, он распахнул дверь пошире и сказал:
— Ну, пусть тогда барышня и проходит.
Растерянную Софи Архип подхватил под локоть и со словами:
— А вот я вам сейчас церкву нашу покажу и ярмарку — потащил назад, к саням.
Оглянувшись, я увидела, как он тщательно укутывает Софи в медвежью полость и под ворчливый возглас хозяина:
— Дверь-то прикройте, барышня! Всю ведь избу выстудили! — закрыла двери сеней.
В избе было тепло, чисто и пахло свежим хлебом. У печи, опираясь на ухват, стоял крепкий паренек и с каким-то детским любопытством рассматривал меня, чуть приоткрыв рот. Я улыбнулась ему, а отец Паисий строго оглянулся и сказал:
— Гришка! Чаю спроворь барышне, видишь же — с мороза пришла! И скотину сбегай догляди!
Засмущавшийся окончательно отрок начал суетливо собирать на стол. Кинул белую скатерку с ярко вышитой каймой, достал глиняный горшочек с медом, к нему — две аккуратных расписных ложки, в глиняный чайник плеснул кипятку.
— Прошу, барышня, присаживайтесь. За столом оно сподручнее будет, да и душевнее — неожиданно улыбнулся строги священник.
Парнишка, между тем, накинул лохматую серую шапку, тяжелый тулуп, натянул валенки и косясь на меня, выскользнул за дверь.
Чай пили долго и со вкусом, тихонько рассматривая друг друга. И лицо отца Паисия постепенно смягчалось. Разговор завязался сам собой — я спросила, что за мальчик этот Гриша и отец Паисий подробно рассказал, что он вдовец, а матушка его умерла вторыми родами, уж лет пять назад. И так кроме Гриши долго бог детей не давал, и так и не дал. А теперь они вот с сыном холостякуют. Ну, приходят бабы из деревни помочь, но больше сами справляются. И скотину держат, и огородец есть, и готовят сами. Только если вот постирать да полы помыть помогают. Ну, и дай им бог здоровья всем!
Я с удовольствием слушала неторопливый, какой-то вкусный рассказ. К своей теме пока не подступалась — успеется. За окном смеркалось, Гриша все не возвращался и отец Паисий, махнув рукой на мой вопрос, ответил:
— Да уж он давно у соседей вечеряет! Там, поди-ка, у Сеньки своего разлюбезного и останется. А вы вот, барышня, скажите ка мне теперь — где это так ловко вы на нашем-то языке научились говорить?
Беседовали мы долго, но в конце -концов отец Паисий мне сказал:
— Возьму уж я грех на душу! Конечно, не больно это гоже, обряды нарушать, но вижу, нет в тебе зла и лжи. Подготовься, сколь сможешь и на бога уповай! Но и меня, смотри, не обмани! — он погрозил суховатым пальцем. — Я-то тебя покрещу, а ты-то, потом, что обещала — сполни!