История моей жизни
Шрифт:
Хане уходит в свою комнату.
Утром меня будит сама хозяйка. Просыпаюсь и вижу себя на голой скамейке с сумкой вместо подушки. Протираю глаза и убеждаюсь, что я один в этой обширной комнате, где вчера так много было народу.
— Куда они все ушли? — вырывается у меня вопрос.
— Известно куда: искать хлеба… Вас я не стала будить — вы спали мертвым сном. Что вы теперь будете делать? Может, вы помолитесь и чаю напьетесь?
— Нельзя ли умыться?
— Почему нет?.. В сенях висит рукомойник, и мойтесь себе на здоровье.
Спустя немного я один сижу за длинным столом и пью кипяток с молоком, закусывая вкусным еврейским хлебам. Напротив меня сидит Хане. Она мне сегодня не кажется уже такой старой. Черные волосы, выбившиеся изпод платка, живые темные глаза и отсутствие морщин на лице делают ее довольно молодой женщиной.
— Вы, значит, в крепость сегодня опоздали? — спрашивает Хане.
— Ну, и слава богу, — продолжает она. — крепость — не еврейское дело… Откуда вы родом? — после коротенькой паузы задает она мне вопрос.
Не спеша я рассказываю хозяйке о том, как я жил в Крыму, с какими высокими людьми я встречался, рассказываю о несправедливом отношении ко мне Миши Окунева и заканчиваю воинским призывам и прибытием сюда в Ковно, с многочисленной артелью рабочих.
Выслушав мой рассказ, Хане с явным любопытством разглядывает меня и спрашивает: — Ну, и чем же все это кончилось?
— Что кончилось? — недоумеваю я.
— Ваш призыв чем кончился?
— Меня освободили…
— Почему?
— Я — единственный сын.
— Таковый же счастливец!.. Вам и думать теперь не о чем… И что я вам еще скажу… Вы — золотой жених… Только я вас еще хочу о чем спросить: вы, наверно, никакой специальности не знаете…
— Я немного умею работать по слесарной части…
— Что вы говорите? — перебивает меня Хане. — И он себе сидит и молчит… Ведь золото в ваших собственных руках! Вы знаете, что такое слесарь? Это же лучше, чем быть часовых дел мастером.
— Почему? — удивленно спрашиваю я.
— Почему? Потому что у наших ковенских евреев нет часов, но зато кровать, утюг, машинка швейная и всякое другое железо вы найдете в каждом доме… Но о чем долго говорить, — сегодня же я вас устрою к Перельману.
— Это кто?
— Он лучший мастер в нашем городе. И он живет один, но я не знаю, захотите ли вы пойти к нему…
— А что?
У Хане лицо оживляется и глаза загораются черным блеском.
— Скажу вам откровенно, этот Персльман мне почти родственник, его покойная жена была моей двоюродной сестрой. Но дело не в этом, а в том, что Перельмана все оставили и на него сам виленский гоен[Г о е н — высшее духовное лицо.] — реб Ицикл — наложил херем[Херем — проклятие.]…
— За что?
— Вот это я и хочу вам рассказать. С семьей Перельмана произошла страшная история. Четырнадцать лет прожили они — муж и жена — очень дружно, но бездетно, и вдруг счастье: покойная Двойре родила мальчика. Можете себе представить, какая была радость у этих людей!.. У Перельмана тогда была большая и единственная во всем Ковко слесарная мастерская. Работало у него не меньше пяти человек, и он среди нас считался богачом. Помню, в день обрезания собралось гостей полгорода. Когда мальчик вырос и ему исполнилось двенадцать лет, он удивлял всех своими замечательными способностями. Он знал талмуд не хуже самого раввина. Умел читать и писать не только по-еврейски, но по-польски и даже немножко по-русски, красавец он был такой, что и рассказать невозможно. Ну, сами можете понять, как его любили родители. Они готовы были двадцать раз в день умереть за него. И однажды Беничке идет себе купаться и домой уже не возвращается — утонул в Немане. Мать не выдержала, сошла с ума и в сумасшедшем доме убилась насмерть, выпрыгнув из окна. С тех пор у Перельмана началась борьба с богом…
— Как с богом?
— Сейчас я вам и это расскажу. Если так на него посмоттрите, то ничего не заметите, — человек как человек, но на самом деле он давно уже потерял рассудок. Он, не про вас будь сказано, возненавидел бога… Вы понимаете, какой это ужас?.. Он смотрит на бога, как злой кредитор на неоплатного должника… Он богохульствует, выражается, что страшно рассказывать. Все от него отступились. Работает один, от верующих заказов не принимает.
— Почему он знает?
— Что знает?
— Кто верует н кто не верует?
— Так вот теперь я хочу у вас спросить, пойдете ли вы к такому святотатцу?
— С удовольствием! — искренне восклицаю я.
— О, я так и знала, что вы не очень богомольны… Ну, хорошо… Тогда мы так сделаем. Вечером, когда станет совсем темно, я пойду с вами… Днем к нему ходить не совсем хорошо: могут заметить, и пойдут разговоры… Так вы, значит, согласны?
Не дожидаясь ответа, она встает и уходит в свою комнату.
8. Богоборец
Вечером Хане ведет меня к Перельману. На улицах темно и холодно. Мы идем по боковушкам, переулкам и, наконец, достигаем цели. В одном из обширных дворов, в небольшом деревянном флигельке находим слесарно-лудильную мастерскую Шолома Перельмана.
Так гласит вывеска, прибитая к дверям.
Хане предлагает мне подождать, а сама входит в дом.
Через несколько минут она приглашает войти. Попадаю в низкую квадратную комнату, служащую мастерской.
Предо мной тяжелый верстак, тиски, всевозможные инструменты, куски жести, железа и меди. Мастерская освещена большой, с картонным абажуром, керосиновой лампой, висящей под самым потолком.
Переступаю порог и вижу крепко сложенного человека, с широкой выпуклой грудью и тяжелыми кистями рук с обожженными от работы пальцами. Замечательнее всего его лицо, густо заросшее круглой серой бородой и широкими нависшими бровями. Такой же густо свалявшийся ком волос покрывает его голову. Особенно хорошо и надолго запоминаются небольшие глаза, пронзительно острые.