История моей жизни
Шрифт:
Узнав, что я приехал отбывать воинскую повинность, исправник машет костлявой кистью руки и говорит:
— Рано пожаловал! Придешь через два дня в воинское управление… Я там буду.
И не глядя больше на меня, он уходит в другую комнату.
Покидаю полицейский дом и выхожу на улицу. Куда итти? Этот вопрос страшным призраком встает предо мной. У маня нет пути. К отцу, даже к такой доброй тете Рашке, после того, что говорил Элли, я не смею итти. Но все же, подгоняемый ветром, иду по Казначейской улице, не отдавая себе отчета, куда и зачем двигаюсь по этому чуждому и враждебному мне городу.
И вдруг встреча. Предо мной небольшого роста, худенькая, бедно одетая женщина, закутанная в большой черный платок.
— Неужели тебя — сына Вигдора — я вижу?
С трудом узнаю постаревшую Ядвигу. Здороваемся.
В нескольких словах рассказываю ей о моем пятилетнем странствии.
— Сюда надолго пожаловал?
— Нет. Приехал отбывать солдатчину. Исправник приказал через два дня явиться. Теперь не знаю, куда мне итти.
— Почему не знаешь? Разве мало Свирских у тебя имеется?..
— Меня никто не примет… Я для них чужой…
— Почему?..
— Долго рассказывать… Есть такая тайна…
— Ну, тогда идем к нам…
— Куда к вам?
— Пойдем — увидишь…
Спустя немного мы поворачиваем в ближайший переулок. Между двумя огородами вижу небольшую двухоконную хатенку.
— Вот здесь мы живем, — говорит Ядвига, указывая на домик.
Сени, русская печь и комната с низким закоптелым потолком.
Ничем не покрытый стол, две скамейки вместо стульев, большой сундук в углу и деревянная кровать составляют всю обстановку убогого жилья. На кровати, покрытый ватным одеялом, лежит человек с болезненно бледным лицом, черной бородкой и откинутыми назад темно-русыми волосами. Узнаю князя Николая и останавливаюсь в нерешительности.
— Узнаешь? — обращаясь к больному, опрашивает Ядвига.
Николай отвечает глазами. Эти большие умные глаза, полные мягкой теплоты, составляют все, что осталось от прежнего Николая.
От Ядвиги узнаю, что князь болеет уже второй месяц и что самый лучший свенцянсний врач Гордон говорит о неизлечимости этой болезни.
На другой день Ядвига, вернувшись с базара, сообщает мне, что Свирекие уже знают о моем прибытии и очень взволнованы.
— Они хотят, — говорит мне Ядвига, — просить воинского начальника взять тебя в солдаты…
— А для чего это им нужно? — спрашиваю я.
— Неужели не понимаешь? Чудак… У Мойше-Бера — твоего дяди — есть сын Иоселе, твой ровесник… Вот они хотят, чтобы ты пошел вместо него.
— Ну и пусть… Мне все едино некуда деваться…
Больной слегка приподнимается и, тяжело дыша, говорит:
— Зря… с какой стати… Сейчас трудно, а потом легче станет… Быть солдатом штука не хитрая…
Сильный кашель мешает ему говорить.
Ядвига права — не только Свирекие, но и все свенцянсмие евреи взволнованы моим появлением. «Сын Вигдора крестился… Одним мешумедом стало больше…»
Говорят, возмущаются, проклинают, а я боюсь показаться на улице.
Ядвига подробно объясняет мне, где находится управление, куда я должен явиться.
Рано утром безлюдными переулками иду по направлению к городской ратуше.
Прихожу первым. Глухой сторож — старый инвалид — с лицом, покрытым сивой шерстью, не хочет меня впускать.
— Куда в такую рань привалил? — ворчит старик. — Присутствие открывается в полдень, а ты вон когда забрался…
Я прошу его позволить мне посидеть в приемной на широкой скамье вдоль стены, обещая быть тихим и не курить.
Сегодня нет дождя, нет ветра, а временами сквозь тучи проглядывает скупое осеннее солнце, На обширном дворе ратуши собираются новобранцы деревенские парни, одетые в новенькие свитки и тяжелые смазные сапоги. Попадаются и старухи в белых шерстяных платках и старики с носогрейками в зубах. Догадываюсь, что это отцы и матери, приехавшие из окрест лежащих деревень провожать и попрощаться с сыновьями. Понемногу начинают появляться местные рекруты-евреи в сопровождении многочисленной родни.
Приходит исправник. Сегодня он особенно строг. Его усы, поднятые к носу, и звякающие шпоры — сильное впечатление на свенцянских обывателей. В приемную входят: дядя Мойте-Бер с женой и старшим сыном, а немного поезди следуют мои тетки — Лее-Рохле и Мине-Тайбе. Опускаю глаза и делаю вид, что не замечаю их. Но зато родственники прекрасно меня видят и перебрасываются между собой оскорбительными для меня замечаниями.
Прибывают два офицера из виленокого гарнизона, военный врач и письмоводитель. Начальство во главе с исправником усаживается за длинный стол, покрытый зеленым сукном, и присутствие начинается. Быстро заполняется зал призывниками и родными.
— Прошу посторонних очистить зал, — объявляет исправник.
Письмоводитель подает ему список. В это время к столу, сняв шапку, подходит дядя Мойше-Бер.
— У меня есть вам сделать заявление, — начинает oн, обращаясь к исправнику. — Приехал сын моего брата Вигдора. Мы просим принять его.
— Где он? — не глядя на Мойше-Бера, спрашивает начальник.
Заявление дяди вызывает во мне сильное чувство озлобления.
Вскакиваю с места и подхожу к столу.
Вместе со мной подходят и остальные мои родственники.
— Мы вас очень просим принять его в солдаты, — говорит Мине-Тайбе и улыбкой стареющей кокетки старается задобрить начальство.
Офицеры, по-видимому, заинтересованы и остро вглядываются в меня.
— О тебе речь идет? — обращается ко мне исправник.
— Да.
— Почему они так стараются?
— Потому что я принял православие, — отвечаю я громко и четко.
Сидящие за столом многозначительно переглядываются между собой.
— Дай мне посемейный список Вигдора Свирского, — приказывает начальник письмоводителю.
Молча и внимательно изучают сидящие за столом сшитую тетрадь ветхих листов метрических, брачных и воинских свидетельств.
— Ты единственный сын? — спрашивает меня председатель, с явным любопытством оглядывая меня.