Шрифт:
Глава 1
Как-то вечером я по привычке проверял почтовый ящик и неожиданно обнаружил письмо. Поначалу принял его за очередную рекламу и хотел уже выкинуть, но вовремя заметил, что адресантом значился Виктор Бурин, мой дядюшка. Бывший в стародавние времена знаменитым писателем, он стремительно растерял популярность и превратился в отшельника с глубоким творческим кризисом. Ещё когда его книги расходились как горячие пирожки, дядя прикупил особняк близ озера, вдалеке от больших городов, и осел там, а с остальным миром поддерживал сообщение с помощью допотопной почты.
Я долго разглядывал конверт, не решаясь его вскрыть.
Я поднялся к себе в маленькую однушку с видом на коричневый высотный дом. Скинул верхнюю одежду и, не включая свет, в густом полумраке, устроился на кухне пить вечерний растворимый кофе. В тусклых отсветах фонарей, с трудом добиравшихся до моего четвёртого этажа, отдых был прост и приятен.
Ещё один день прошёл. Однообразный, до краёв наполненный рутиной и серый настолько, что тяжёлые свинцовые тучи октябрьского неба могли показаться пёстрым ковром турецкого султана. Могли… но не казались. То и дело разрождаясь моросью, они навевали лишь тоску и уверяли, что завтра всё повторится вновь.
Осенняя хандра была моей старой спутницей. Каждый год она набрасывалась на меня, загоняла в плен антидепрессантов и долгих тоскливых вечеров. Сколько я ни ходил к психологам, так и не получил ответ, откуда она берётся. Вроде и работа неплохая, и машину недавно купил, и девушка есть, которая не скандалит по пустякам, а всё равно что-то не так. Тоска в груди и настойчивое ощущение, будто всё делаю неправильно. Но что именно? Ответ вечно маячил на границе понимания, но так и оставался неуловимым.
Скоротечные сумерки быстро сменились тёмно-жёлтой столичной ночью. Взамен шелеста автомобилей на улице пробуждались голоса телеэфиров за стенами. Моё уединение нарушилось, поток пустых размышлений прервался. Я вспомнил про конверт, который оставил в прихожей и задумался, стоит ли его открывать или сделать вид, будто никакого письма в помине не было?
Я не любил дядю. Он всегда был взбалмошным и самовлюблённым эгоистом, мнил себя едва ли не совестью нации. В любом важном разговоре мог запросто уйти в мир своих фантазий и наплевать на то, что перед ним раскрывается человеческая душа. Сколько раз я наступал на эти грабли? Сколько раз с горечью понимал, что мои откровения остались неуслышанными? И вечным оправданием оставалась погоня за идеальным сюжетом. Дядя плодил идеи с поразительной скоростью, но так за тридцать лет ничего не дописал.
И вот ведь какая штука эти противоречия. Ровно так же я дядю и любил. После гибели родителей, он остался единственным моим родственником и до восемнадцати лет каждый год я проводил каникулы в его имении. Посёлок Ветреный Утёс и озеро Кошта стали синонимом детства и юности. Первая любовь, первая драка, первая дружба… всё, совершенно всё произошло именно там, под не самым чутким надзором дяди. А в те минуты, когда он ещё оставался среди нас, смертных, мы обсуждали все новости с откровенностью, на которую иной психолог не решится. Потом я стал приезжать всё реже, а в последние несколько лет и вовсе его забросил. Разве что смс на праздник отправлял, да и то не часто.
Мне вдруг стало стыдно за упрёки дяди в эгоизме – сам то не лучше. Я открыл конверт, достал лист бумаги с неровными строчками и, с трудом разбирая почерк слабовидящего человека, начал читать:
«Здравствуй, дорогой Алёша.
Пишу тебе с тяжёлым сердцем. Старею я, Алёшенька, и это совсем не радует. Здоровье медленно, но уверенно подводит, а вечера в одиночестве становятся невыносимыми. Ломит суставы, давление скачет, да и голова иной раз так кружится, что ни встать, ни сесть мочи нет.
Порой даже тени играют со мной в жестокие игры. Они, будто живые, гуляют по дому и прячутся, чуть только посмотришь в их сторону. Знаю, что нет их, но всё равно не по себе бывает, когда среди ночи мимо кровати что-то промелькнёт.
А тут я и вовсе чуть от страха не околел. За ужином, вдруг, голос слышу. Он ко мне, как к старому другу обращается, и всё зовёт куда-то. Я уж едва сдержался, чтобы не пойти к нему.
Одним словом, Алёшенька, чувствую, осень будет страшная и мне её не пережить. Старость возьмёт своё прежде, чем успеет снег покрыть землю.
Понимаю, ты молод и как все молодые люди с трудом находишь свободную минуту даже для себя, но мне печально будет покидать этот мир, не увидев тебя напоследок. Помню, как ещё совсем маленьким ты прятался в траве и слышался над полем только звонкий заливистый смех. Помню и юношей, который во все глаза рассматривал местных девчат и вечно, вопреки запретам, убегал ночами на свидания под луной. Помню, когда ты возмужал и вернулся из армии. Вот было время! Столько сил, столько планов, с какими горящими глазами ты рассказывал, что пойдёшь по моим стопам. И только смутно я знаю, чем ты теперь живёшь и чем дышишь. Уж слишком коротко и редко ты пишешь. Но не подумай, что я виню тебя за это, я лишь хочу умереть с твёрдым пониманием, что всё у тебя в жизни сложилось как надо.
Приезжай, Алёшенька, хоть бы и на пару деньков. Мы бы и о жизни поговорили, и отца бы твоего вспомнили. Хорошим он был человеком, да и сына какого воспитал. Как он гордился каждым твоим достижением, с каким удовольствием об успехах рассказывал. Ты для него всё равно, что свет в оконце был, а мы так его и не помянули.
Надеюсь, что слова мои приведут тебя ко мне в гости. А я буду ждать, пока смогу ещё об этом помнить.
С любовью, твой дядя, Виктор Бурин»
Дядя уже несколько лет как отметил восьмидесятилетний юбилей и вряд ли мог похвастаться хорошим здоровьем, но письмо всё равно показалось мне до невозможности притворным. От всего этого пафоса и слезливых оборотов оставалось гнилое послевкусие. Может я слишком зачерствел, но первым делом, закончив читать, я смял листок и бросил его в мусорное ведро. Если дядя хотел позвать меня в гости, то мог бы так не усердствовать, иначе в каждом слове чувствовался укор за то, что племянник из меня никудышный.
Я посидел немного, успокоился и смягчился. А вдруг это правда, и дядя писал как мог? Может у него в голове что-нибудь переклинило, окончательно запутав старика в дебрях воображения, но суть он передал верно?
Можно было взять отгул на работе и отправиться в путь хоть завтра. Но стоило ли? Великий Утёс далеко, да и встретиться придётся с теми, о ком я успешно забыл.
Решиться было сложно. Кого винить, если что-нибудь пойдёт не так? Лучше для начала посоветоваться с Мариной.
Октябрьский ленивый дождь барабанил по окнам, теребил осенний пожар на деревьях и глянцевые от влаги тротуары, собирался лужами под колёсами автомобилей и небрежно стекал с цветастых зонтов прохожих. Дождь был везде и всюду, проникал под одежду и сквозь прохудившиеся крыши, и уже так надоел, что на него перестали обращать внимание абсолютно все. Но он всё шёл и шёл, не зная покоя.