История на ночь

Титов Александр

Или вот, красный домишко с резными ставнями. Тут жил дед Макар, однорукий ветеран Великой Отечественной. Как потерял в войну всю семью, так и оставался с тех пор в одиночестве. Однажды дал мне, четырнадцатилетнему пацану, попробовать самокрутку с самосадом. Ох и ядрёная махорка оказалась, на всю жизнь желание курить отбила.

А вот и пятистенок с дырявой черепичной крышей. Здесь жила тётя Люба с тремя сыновьями, которых любовно называла охламонами. Все трое рано покинули родной поселок и быстро потерялись где-то между Челябинском и Новосибирском. Сама же тётя Люба так и не опомнилась от горя. Она часто выходила на середину дороги в длинной ночной рубахе и до самого рассвета вглядывалась вдаль, ни на кого не обращая внимания. Теперь крыша в её доме окончательно провалилась, а уж что случилось с самой тётей Любой оставалось только гадать.

Ближе к центру запустение уже не так бросалось в глаза, хотя на многих зданиях обновить краску не помешало бы.

Деревянная школа, отдыхающая после утренних уроков, и её верный сторож, одетый в модную чёрную форму. Сидел на крыльце под козырьком с зажатой в зубах сигаретой. Он проводил меня пристальным взглядом, будто заподозрил во всех преступлениях разом.

У поселковой больницы я притормозил. На моей памяти это было едва ли не самое популярное место в Ветреном Утёсе. Вечно поблизости крутились пенсионеры в ожидании приёма одного из трёх врачей. Но теперь здесь стояла тишина, будто в морге. Несколько окон зияли дырами, а дверь заколотили досками.

Я свернул на главную улицу. Она спускалась к озеру, и в солнечный день отсюда открывался прекрасный вид. Но сегодня небо затянули лохматые серые тучи, а видимость едва позволяла разглядеть тот самый, выраставший навстречу всем ветрам, скалистый утёс, в честь которого посёлок и получил своё название.

Одно только меня смутило. Я отчётливо видел на краю утёса маяк, но упорно не мог его вспомнить. Высокий, похожий на упаковку шипучих витамин, с красными полосками сверху и снизу. Откуда он здесь взялся? Я столько раз наблюдал этот вид, что мог мысленно представить его в малейших деталях. В любую погоду, в любое время суток. Будь я художником, мне бы даже не понадобилось напрягаться, чтобы написать его во всех подробностях. И я бы сказал, что маяка там действительно не хватало. А теперь он стоял. Потухший и бесполезный.

Конечно, маяк мог быть построен недавно, но зачем? Кругом цифровые технологии, навигаторы, ни одного белого пятна на карте. Или это очередная блажь чиновников? Чтобы распилить бюджет они отрыли в архивах какой-нибудь чертёж и изобразили бурную деятельность? Маловероятно, но кто их знает?

В замешательстве я не сразу заметил новый торговый центр на месте дома культуры. Дореволюционное здание с колоннадой и гипсовым ветхим барельефом на фронтоне украсилось цветастой вывеской «ТЦ «Утёс»», и выглядело это до тошноты убого.

В конце концов я решил оставить свою память в покое, а про маяк расспросить дядю, когда доберусь. До его особняка оставалось совсем немного: только выехать на набережную и по ней километров пять. А пока я остановился у бывшей библиотеки, где теперь разместился главный конкурент сельпо. Небольшой магазинчик с громким названием «Пиво. Соки. Водка» и табличкой «OPEN» на двери.

Продавщица стояла за прилавком в ярко-голубом фартуке. Увлечённая каким-то журналом, она не посмотрела на меня, иначе бы увидела, как я замер на пороге, не решаясь сделать ни шагу. Я узнал её, хоть годы и оставили от былой красоты лишь слабую тень. Стройная фигурка излишне округлилась, потеряла девичью лёгкость и изящность, а на нежном личике, которое я когда-то мог целовать часами, появились морщины, неумело спрятанные под толстым слоем косметики. И даже коротко стриженные светлые волосы, карамельный запах которых я отчётливо слышал сквозь года, не ввели меня в заблуждение. Настя. Конечно это она.

Мне было то ли стыдно, то ли страшно, а может и когда-то увядшие чувства решили сыграть злую шутку, но сердце зашлось в груди, а воздуха резко стало не хватать. Разум кричал: «Беги, дурак, пока она тебя не заметила», а ноги, чужие, онемевшие, сделали самую главную подлость за время нашего знакомства. Они двинули меня вперёд, до самого прилавка, и там оцепенели.

Настя подняла голову, смотрела на меня одно бесконечное мгновение, а затем в её орехово-золотых глазах вспыхнули искры. Она улыбнулась так же мило, как и пятнадцать лет назад и осипшим голосом произнесла:

– Лёша?!

Конечно она меня помнила. Не могла не помнить.

Странно, что я так удивился встрече с прошлым, к которому ехал. Может оттого, что я надеялся увидеть Настю прежней? Совершенно не повзрослевшей, неподвластной годам? Всё той же девчонкой в ситцевом платье с синей оторочкой, в маминых туфлях-лодочках?

– Настя? – спросил я, до конца так и не поверив тому, что видел воочию.

– Ничего себе! Вот это встреча! Как же давно я тебя не видела. Десять лет? Нет, пятнадцать. Точно. В пятом году осенью… в последний раз… виделись. – с плохо скрываемой тоской она почти прошептала последние слова.

Настя была моей первой любовью. Мы встречались лишь одно лето, и оно стало таким нестерпимо коротким, что промелькнуло за один день. Я только о ней и думал, о её больших глазах, в которых видел отражение истинного счастья. А когда мы оставались одни, то думать я вообще больше не мог. Всё вокруг тонуло в тумане, лишь она и её хрупкая ладонь, зажатая в мою. Мы прятались от палящего зноя на сеновале, где пахло травой и полевыми цветами. Болтали обо всём на свете, разглядывали облака в небесной синеве. А в дождь, в летний ливень, когда заблудившаяся туча вдруг проливалась сплошным потоком, смело промокали до нитки и носились по полям и лесам. И наконец ночи, когда желтоглазый месяц загорался в темноте только для нас. Тогда серебрились её пшеничные волосы, и вся она становилась неземной, таинственной и я мог как последний идиот просто смотреть на неё, не говоря ни слова.

А потом я уехал, и чувства остыли. Обещал звонить каждый день, но не позвонил ни разу. Обещал писать стихами, но не написал и строчки. Всего неделя понадобилась, чтобы переключиться на ребят из класса и учёбу, а Настю вспоминал лишь исключения ради.

Вернувшись на осенние каникулы, я встретился с ней только единожды, и тогда холод в моей груди построил между нами непроницаемую стену. Она смотрела всё теми же большими, злато-карими глазами, а вихрь листопада волновал меня куда больше.

На следующий год мне было неловко просить о новой встрече, и я выбрал самое простое – оставить всё как есть. Чтобы не мучила совесть, или чтобы чувства не вспыхнули вновь. Потом жалел. Потом забыл.

Я бы и сейчас с радостью убежал прочь или сделал вид, что кроме имени совсем ничего не помню, но что-то останавливало, сковывало ноги и рвалось наружу желанием говорить.

– Пятнадцать… – повторил я и отвёл взгляд в сторону.

– Да ладно, всё в порядке. – добродушно успокоила Настя. – Это было давно.