История немецкого литературного языка IX-XV вв.
Шрифт:
А люди уже тащили к возам мешки, узлы, верейки. Несколько человек подошли к Овруцкому, прося записать их в добровольцы.
Стоя рядом с женой, Шмая-разбойник вдруг тряхнул головой, взял Рейзл за руку и торопливо заговорил:
— Что ж, Рейзл, дорогая, я тоже пойду С НИМИ… Не дело в такое время дома сидеть. Надо подставить плечо… Запишусь…
— С ума ты сошел! — испугалась она. — Мало ты в окопах провалялся? Ты же весь изранен! Пусть идут те, кто помоложе…
— Ничего, родная моя, за битого солдата шестерых небитых дают! — ответил
— Ну что ж, начальник, пиши и меня в список. Пойду с вами…
Овруцкий обрадовался, похлопал Шмаю по плечу:
— Молодец, товарищ Спивак! Немного еще повоюешь, зато на старости лет сможешь спокойно греться на печи…
— Нет, брат, и на старости лет мы тоже не будем сидеть на печи… Руки у нас не приспособлены к тому, чтобы ничего не делать. Не будут они винтовку держать, возьмутся за топор, за молоток. Покой у нас уже будет на том свете…
Овруцкий обнял Шмаю.
— Вот так я люблю! Это по-нашему! — И, заметив влажные глаза Рейзл, добавил: — А она что говорит?
— Ничего! Ей не привыкать быть солдаткой… Кому-то ведь надо воевать? Три года с гаком я за «веру, царя и отечество» воевал, надо теперь повоевать и за свою власть…
— И я так считаю! — оживился Овруцкий, записывая его в список.
Авром-Эзра затерялся в толпе, надеясь, что о нем забудут в этой суматохе. Но Овруцкий, поискав его глазами, громко спросил:
— Куда это девался наш барин? Не думайте, Авром-Эзра, что мы с вами шутки шутим! Вы нас задерживаете…
— Возьми нож, душегуб, и режь меня на части! Перережь мне глотку!.. Нет у меня никаких лошадей. Я от ваших замечательных порядков скоро нищим стану…
— Смотрите, не пожалейте! — крикнул Овруцкий. — Не забудьте, что я человек сердитый! Не для себя беру, а для тех, кто идет кровь проливать за нашу землю. Мы жизни своей не жалеем, а вы торгуетесь тут, как на ярмарке!
Цейтлин кряхтел, ломал руки, проклинал все на свете и оттягивал время, словно ожидая чуда.
Вдруг мальчишки на деревьях закричали хором, указывая пальцами в сторону степи:
— Дяденька председатель! Дяденька Овруцкий, видите, рыжий заика лошадей угоняет!..
— Кто? Кто угоняет лошадей?
— Этот черт… Его зять… Хацкель! Удирает в степь с лошадьми, видите?
Овруцкий вскочил на коня. Выхватил из-за ремня пистолет, перезарядил его, выстрелил в воздух и что есть духу понесся в степь. Вслед за ним помчалось несколько всадников.
Шмая вместе со всей толпой несколько минут следил за погоней, потом пошел домой, надел свою старую солдатскую фуражку, выгоревшую гимнастерку, сапоги. Взял шинель, солдатский мешок. Посмотрел участливым взглядом на жену, сидевшую на завалинке возле дома. Глаза ее были полны слез.
— Что с тобой, родная? — с мягкой укоризной сказал он, нежно обнимая ее. — Не надо грустить! Эх, женщины, все вы на один лад скроены, будто одна мать вас родила.
— Солдат в тебе заговорил!.. Значит, уходишь от меня?
— Кто это от тебя уходит? Я ведь скоро вернусь…
— Дай-то бог!.. Но я же знаю, в какое пекло ты идешь…
— Эх, Рейзл, Рейзл… Ты подумай: работу на огороде мы закончили, крыши как будто я всем соседям починил, вот и представь себе, что я на осеннее время пошел в Херсон или в Екатеринослав на заработки.
— А почему эти проклятые Цейтлины, Хацкель твой рыжий с места не трогаются, дома сидят?
— А разве ты не слыхала, что сказал на сходе председатель Советской власти товарищ Овруцкий? А он человек толковый, с головой! Он сказал, что таким паразитам винтовки не доверит. Это же контра… Им и при батьке Махно и при Врангеле будет хорошо. А нам может быть хорошо только при одной власти, при Советах, понимаешь? И не надо плакать. Вытри слезы, дорогая моя солдатка!
— Легко тебе говорить: «Не надо плакать…» Душа моя плачет…
— Ну, если так, то поплачь, но только здесь, возле дома, а уж когда выйдем на площадь, держи себя на людях, как солдат, и чтоб глаза были сухие, слышишь?
— Только б ты вернулся домой. Ты должен жить! Ради меня и… ради того, кто скоро на свет появится. О нем ты, Шая, наверно, забыл, да? — тихо добавила она.
Шмая обнял ее еще нежнее.
— Нет, не забыл, — ответил он после долгой паузы. — Клянусь тебе, не забыл… — Лицо его осветилось ласковой улыбкой: — Эх, если будет у нас сынок… И ради него тоже надо идти! Чтоб он уже не знал этих проклятых войн…
Шмая хотел еще что-то сказать, но Овруцкий уже прислал за ним.
Когда он вместе с женой пришел на площадь, все уже были готовы в путь. На дороге вытянулся обоз, нагруженный продовольствием и сеном. Тут же стояло с полдесятка откормленных коней, которых Овруцкий с добровольцами отбил у Хацкеля. Ребята с сумками на плечах, как новобранцы, стояли около возов, и председатель сельсовета громко и торжественно вызывал каждого по имени и фамилии, как и положено в таких случаях.
Молодые добровольцы были одеты по-разному: кто пришел в потрепанном пиджачке, кто — в старой фуфайке, кто — в крестьянской свитке. У одного на ногах старые опорки, другой — в лаптях. Но зато Шмая-разбойник явился в своей видавшей виды шинели и в фуражке набекрень, как лихой солдат-рубака. Усы были молодецки подкручены. Волосы выбивались из-под козырька, и вид у него был бравый. Добровольцы смотрели на него не без зависти: ему легче на войне будет, как-никак человек бывалый.
Добровольцы уже начали устраиваться на возах и двуколках. Когда Шмая подошел к ним, все потеснились, освобождая для него местечко. Но он с улыбкой поглядел на ребят, потом недовольно покачал головой, швырнул наземь окурок цигарки и сказал:
— А может быть, земляки, вы слезете с возов? Кто вы такие — солдаты или женихи, что свататься к невестам собрались?
Добровольцы рассмеялись, а глядя на них, засмеялись и все, кто пришел их проводить.
Миг, и все соскочили с возов, а Шмая скомандовал: