История немецкого литературного языка IX-XV вв.
Шрифт:
— И больше ничего?
— Больше ничего… А он мне сказал, что, если я к нему еще раз приеду и буду его тревожить, он меня оглоблей по черепу огреет…
— Да-а, милиция… Что и говорить, сильна!.. — после долгой паузы, покачав головой, проговорил Овруцкий. Потом вынул пистолет и протянул его Азриелю, сказав при этом:
— На, возьми эту игрушку. Пугни его. Если будет артачиться, пощекочи его — сразу подобреет. Только, гляди, не стреляй… Убьешь собаку — мороки не оберешься…
Парень сразу повеселел, взял револьвер и уехал.
— С ума он спятил! Вот черт!.. — воскликнул взволнованный Овруцкий.
Все с испугом смотрели туда, где за высоким забором стоял дом богача, и вскоре увидели удивительную картину. Авром-Эзра шагал по направлению к ним в одном белье, накинув на плечи длинный кожух. На стриженой голове его еле держалась черная ермолка. Большие серые чуть навыкате глаза горели злобой, усы дергались, лицо было багровым. Подойдя к толпе, он крикнул:
— Что это делается? Где ж это видано такое свинство? Стреляет, проклятый! Он меня насмерть перепугал, этот Азриель, холера бы его забрала!.. Милиция наша… Провались…
— Зачем же проклинать человека, у которого есть жена и дети? — воскликнула какая-то старуха.
— Господин Цейтлин! — сурово сказал Овруцкий, забирая у милиционера пистолет и засовывая его за ремень. — Разве вы не знаете, что, если власть зовет, надо немедленно, сразу же явиться?!
— Уж я теперь и сам не знаю, кто у нас тут власть! Всякая шушера, босячня. Махно ко мне приезжал, так сидел мирно, обедал, выпил и все… А эти… Короче говоря, начальник, что тебе от меня надо?
— А зятек ваш, Хацкель, где? Испарился? Может быть, за ним отдельно посылать прикажете? Новый пуриц в колонии объявился! — сердито сказал Овруцкий. — Порядка не знает!..
— Зять мой прихворнул… — не сразу ответил Авром Эзра Цейтлин, и его глаза тревожно забегали. — Говорите, что вам от меня надо… Я ему передам ваши мудрые слова…
Овруцкий даже не взглянул на него и, обернувшись к собравшимся, сказал:
— Ну, в общем, граждане и товарищи, начнем митинг. То есть сход…
Он взобрался на воз, снял кубанку, обвел взволнованным взглядом толпу и заговорил:
— Так вот что, граждане и гражданки, товарищи колонисты. О чем тут долго толковать? Мировая революция не стоит на месте… Власть наша Советская все крепче становится на ноги, и мировому капиталу и контре скоро придет конец… Сколько мы уже этой проклятой контры разгромили и отправили ко всем чертям! А она, эта сволочь, как пиявка, на теле рабочего и крестьянина сидит и хочет сосать рабочую и крестьянскую кровь… Недалеко отсюда, под Каховкой, засел черный барон Врангель. А черный он потому, что крови много насосался, гадина проклятая! Так надо, чтобы он скорее издох… Правильно я говорю?
— Правильно! Давай, давай дальше, Овруцкий!..
— Там, у Каховки, нас ждут не дождутся наши братья-красноармейцы. Кто из вас, граждане и товарищи, был на фронте, тот, конечно, знает, что без хлеба и мяса, без фуража война — не война, солдат — не солдат, лошадь — не лошадь… Так вот, сошлись наши колонисты и решили, что нужно помочь фронту. Собрали все, что могли. Конечно, каждый давал по возможности. А еще пятьдесят наших орлов решили добровольцами пойти в Красную Армию, чтобы поскорее Врангеля разгромить.
У кого душа пролетарская, пристраивайтесь к нам! Будем драться до последней капли крови за нашу родную Советскую власть! Кто имеет совесть, пусть притащит с собой все, что только может, для наших братьев-красноармейцев, которые своей рабоче-крестьянской крови для нас не жалеют и отдают ее каплю по капле мировой революции. Правильно я говорю или нет? Скажите прямо!
— Правильно! Хорошо говоришь, Овруцкий!
— Ну вот! — махнул он рукой, нахлобучил кубанку на голову и умолк.
— Так я все-таки не понимаю, чего от меня хотят, — раздался недовольный голос Авром-Эзры. — Может быть, ты, Овруцкий, собираешься сделать из меня на старости лет солдата-новобранца?
— Солдатом вас сделать? Нет, господин Цейтлин, мы вам винтовку не доверим, поскольку вы сами являетесь первейшей контрой… прыщом на здоровом теле революции… От вас мы хотим только получить хлеб и несколько лошадей…
Одобрительные возгласы послышались со всех сторон:
— Правильно! Правильно!
— Пусть дает хлеб и лошадей!
— Конный завод у меня, что ли?! — стараясь перекричать всех, завопил Авром-Эзра. — Горе у меня, болячки, не лошади!.. И хлеб где я вам возьму? Рожу его вам, что ли? Или урожай у нас нынче очень велик? И разве не знаете, сколько хлеба и всякого добра вывез батько Махно?..
— Нет у него, несчастного, хлеба? Что ж, давайте, люди, соберем пану Цейтлину милостыню!..
— Пожертвуйте, люди добрые, на пропитание бедняку… Умирают с голоду Авром-Эзра Цейтлин и его зятек!..
— Пусть он отдаст тот хлеб, который еще в прошлом году закопал в землю!..
— Голодранцы, босяки! — воскликнул Авром-Эзра, и мясистое лицо его побагровело. — Вы что, уже забыли, как я вас всех спасал от голода в прошлом году? Но ничего, теперь вы у меня пухнуть будете, если вы такие умники! Никому не одолжу ни ведерка муки, вот и будете знать, как смеяться над Цейтлиным…
— За каждое ведерко ты три шкуры с нас драл!
— Как на панщине мы у тебя работали, живодер!
— Это кто сказал? — оглянулся по сторонам Авром-Эзра. — Не забывайте старую поговорку: «Придет еще коза к возу и скажет: «Ме-е!»
— Не дождешься!..
Овруцкий не выдержал, снова вылез на воз и сорвал кубанку с головы.
— Господин Цейтлин! — крикнул он. — Не устраивайте ярмарку! Говорите: дадите вы лошадей и хлеб или не дадите?..
Старик махнул рукой:
— Ладно, пусть будет по-вашему. Хлеба пожертвую мешок-другой. Но лошадей? Где я вам их возьму? Лошади мои подохли… Хоть стреляйте, нет у меня лошадей!