История немецкого литературного языка IX-XV вв.
Шрифт:
Но тут же он спохватился: «Что за глупости лезут мне в голову? Всех крепких молодых ребят забрали на войну. Кто тут остался? И с голыми руками разве пойдешь против фашистских танков, самолетов, пушек? Такая армия, как наша, не может остановить фашистские полчища, так что уж о нас говорить?..»
Сколотив кибитку, Шмая погрузил в нее мешки и узлы, сказал жене, чтобы скорее собиралась, а сам пошел на усадьбу.
Резкий запах вина стоял в воздухе. В канавах текли ручьи красного вина, вылитого из подвалов. И Шмая стал помогать разбивать бочки, ломать постройки, машины. Все это он делал как во сне.
Овруцкий ходил вдоль обоза, проверял, все ли забрали, все ли хорошо уложено.
Рейзл, взволнованная и испуганная, догнала председателя уже около его двуколки, стоявшей в хвосте обоза:
— А где же мой? Где его носит, когда уже надо ехать?
Овруцкий остановился, потер рукой потный лоб. Он совсем было забыл о том, что Шмая утром говорил ему. Никуда, мол, он не хочет выезжать, отправит семью, сам останется на месте, а когда наши части подойдут сюда, упросит, чтоб его взяли в армию… Возьмут непременно! Если откажут, он пойдет к партизанам. Овруцкий забеспокоился: куда же мог деваться разбойник? От него всего можно было теперь ожидать…
Несколько человек побежало искать кровельщика. Искали на плантации, возле разбитых построек. А Овруцкий поехал на двуколке к нему домой и застал его сидящим на завалинке, позади дома. Шмая уже приготовил сухой хворост и бутыль керосина, чтобы сжечь свое хозяйство, а сейчас тщательно чистил старое ружье, с которым Азриель-милиция когда-то поддерживал порядок в поселке, а потом охранял плантацию.
Заметив издали, что едет Овруцкий, Шмая насторожился, чувствуя, что ему влетит. Они встретились глазами, и председатель укоризненно покачал головой.
— Что ты себе думаешь, Шмая? — с трудом сдерживая гнев, проговорил Овруцкий. — Или ты, может быть, еще не проснулся после ночного дежурства? Ты что ж, милый мой, не видишь, что делается? Люди уже готовы в путь, надо спешить, еще раз звонили из района, а ты тут торчишь! Ну, есть, конечно, старики, старухи, несколько чудаков, которые думают, что им нечего выезжать, что никто их не тронет, — это их дело, насильно мы никого не увозим… Но ты?.. Ты всех задерживаешь!
— Мне надо приготовить оружие… — тихо промолвил Шмая. — Подойдут наши войска, и я или с ними останусь, или в район двину. Говорят, что создается где-то партизанский отряд. В степь уйдем…
Овруцкий пожал плечами и, сдерживая злость, сказал:
— Что ж, это дело неплохое… Я бы сам остался. Но если б ты там нужен был, тебе не постеснялись бы об этом сказать. Но, видно, обойдутся тут как-нибудь без тебя. И нечего самовольничать!.. — Подумав минутку, он добавил: — Ты не забудь, что мы обязаны спасти людей, хозяйство, скот… А тебя правление назначило старшим гуртовщиком… Ты должен весь скот перегнать через Волгу. Ты отвечаешь за это головой. Это ведь государственное дело… Государственное, понимаешь?..
— Государственное дело, говоришь? — поднялся с места Шмая, глядя в озабоченное лицо Овруцкого. — Что ж, если это государственное дело, значит, я обязан. Но зачем же ты меня старшим гуртовщиком назначил? Я не обижусь на тебя, если буду просто пастухом. Мне чины не нужны…
Не говоря ни слова, Шмая сунул свое ружье в двуколку Овруцкого и побежал к площади. Подойдя к кибитке, где сидели жена с детьми и соседки, он сказал, что пойдет за стадом, и направился к большому гурту.
Пастухи, погонщики и доярки очень обрадовались, увидев озабоченного кровельщика.
— Дядя Шмая, это правда, что вы будете нашим начальником?
— А что поделаешь? — с грустной улыбкой промолвил кровельщик, взяв кнут в руки. — Кем только я уже не был на своем веку? Теперь пришлось стать погонщиком… Ну, что ж, ребята, гайда!
Подводы двинулись к тракту. Они вытянулись цепочкой, нагруженные домашним скарбом — корытами, узлами, ведрами, чайниками, детскими колясками. Позади горели постройки, застилая дымом весь поселок. Выли собаки. Испуганные кошки выскакивали из домов и прятались в огородах…
Подводы уже были за мостом, когда Шмая дал команду и пастухи выгнали гурт на дорогу. Над трактом поднимались облака пыли.
Обоз казался бесконечным. Он растянулся на добрый километр по старому тракту. Позади тяжелой поступью шли упитанные коровы, быки, шумно неслась с горки вниз большая отара овец. На подводах с бидонами сидели доярки, молча глядя в степь, где пылали скирды нового урожая.
Как ни старались двигаться быстро, но это не удавалось. Трудно было шагать по пыльной степи в зной, сквозь дым. Куда ни взглянешь — всюду горело, и едкий дым застилал степь, поселки, села. По всем дорогам тянулись гурты и обозы с беженцами. Надо было часто останавливаться, чтобы напоить скот, подоить коров, накормить людей, отдохнуть.
День за днем тянулся обоз. Люди постепенно привыкали к кочевой жизни. Детворе она даже нравилась, особенно когда проходили мимо брошенных баштанов и садов, где можно было без страха брать огромные полосатые арбузы, одним ударом о землю раскалывать их и с наслаждением вонзать зубы в их мякоть, взбираться на раскидистые яблони и набирать полную пазуху яблок. Арбузами и фруктами лакомились не только ребята и взрослые люди, но и коровы, лошади, овцы… Доярки даже сокрушались: некуда было девать молоко и приходилось выливать его на землю, в канавы.
Отойдя далеко от поселка, люди уже не так остро тосковали по своему дому. Теперь все уже стремились поскорее добраться до заветной Волги, чтобы переправиться через нее, перегнать скот и поскорее найти себе приют. Все понимали, что мешкать нельзя, скоро наступит осенняя распутица, тогда еще труднее будет…
Постепенно приходил в себя и Шмая-разбойник. Он и сам не мог себе объяснить, что с ним творилось в последние дни дома. Теперь он уже снова шутил, забавлял пастухов.
Овруцкий все чаще отлучался куда-то. То, что, несмотря на все старания, обоз и гурт продвигались вперед так медленно, очень его тревожило. Он заезжал в близлежащие села, советовался, как быть дальше, и решил, что надо поскорее добраться до большой узловой станции, может быть, там удастся погрузить людей и имущество в вагоны. Он отлично понимал, что это не так просто: кто в такое время, когда вывозят на восток заводы и фабрики, даст ему вагоны, — но все же не оставлял этой надежды.