История нравов России

В настоящее время происходит рост национального самосознания русского народа и в связи с этим усиливается интерес к прошлому нашего отечества в его различных аспектах. Немаловажное место в этом прошлом занимают нравы императорской России, их эволюция на протяжении двух столетий, начиная с Петра Великого и кончая Николаем Вторым. До революционного 1917 года нравам различных слоев российского общества посвящались статьи, воспоминания, фельетоны, рассказы; достаточно вспомнить большую статью М. Богословского «Быт и нравы русского дворянства в первой половине XVIII века», воспоминания фрейлины императрицы Александры Федоровны, баронессы М. П.Фредерике, книгу М. И.Пыляева «Старый Петербург», монографию И. Г.Прыжова «История кабаков в России в связи с историей русского народа», рассказы А. П.Чехова, фельетоны В. Михневича, А. Бахтиарова и т. д. (125, Кн. V и VI; 103; 220; 320). В советское время данная проблема осталась практически

неразработанной, хотя имеется ряд художественных произведений, посвященных российским нравам, например, книга В. В.Крестовского «Петербургские трущобы» (134). Поэтому актуальность предлагаемой читателю монографии не вызывает сомнений и автор надеется, что она будет встречена общественностью с интересом и позволит в определенном аспекте восстановить историческую память нашего народа.

Поскольку объектом исследования выступают нравы российского общества, постольку необходимо прежде всего иметь четкое представление о том, что такое нравы. В словаре русского языка С. И.Ожегова под нравами понимается «Обычай, уклад общественной жизни», а также характеры (186, 370). Иными словами, понятие «нравы» как бы двойственно — оно фиксирует стереотипы поведения представителей того или иного социального слоя или группы и вместе с тем обозначает совокупность душевных свойств и черт характера человека. Понятно, что между этими двумя аспектами понятия «нравы» существуют весьма сложные взаимоотношения. Уже знаменитый древнегреческий поэт Пиндар говорит о «врожденном нраве»:

«А врожденному нраву Иным не стать — Ни в красной лисе, ни в ревучем льве» (203, 49).

Ясно, что «врожденный нрав» предполагает такое внутреннее состояние, которое не зависит от чего–то внешнего, что нравы имманентно присущи их носителям от природы, неотделимы от индивида. И одновременно формирование «нравов» конкретной индивидуальности связано с причинами религиозно–нравственного и социального порядка. Так, Симеон Полоцкий (XVII в.) в своих стихотворениях и прозаических произведениях не только дал четкую классификацию «нравов», но и увязал их с социальным положением человека, подчеркивая значимость условий жизни в формировании нравов. В целом ряде его стихотворений «Торжество», «Казнь», «Суд», «Правитель», «Овцы», «Гражданство» и другие он показывает связь нравов (гордость, несправедливость, лесть, зависть, ложь, обман, клевета и пр.) с местом человека на иерархической социальной лестнице. Известное высказывание Симеона Полоцкого о купечестве, склонном к обману покупателей («Купечество»), ярко высвечивает источник злого нрава купцов — стремление к богатству. По его мнению, воспитание, развитие и исправление нравов зависят от христианского вероучения (306, 196). И если в средневековой русской культуре доминировало представление о том, что по природе своей человек склонен более к добру, то уже в XVIII столетии господствует противоположный постулат, что отражает влияние века Просвещения.

В нашей монографии раскрываются особенности российских нравов, неразрывно связанные с неповторимостью, уникальностью культуры России. Во–первых, характерной чертой отечественной культуры является двоеверие, представляющее собой сочетание христианской веры в ее православном варианте и прежних славянских языческих обычаев. С крещением Киевской Руси языческие боги ушли, а язычество в своих земледельческих и бытовых нравственных формах живо до сих пор. Во–вторых, другой характерной чертой российской культуры, доставшейся ей в наследство от Московской Руси, выступает «татарщина», т. е. азиатский деспотизм в отношениях государя и его подданных, который пронизывал все сферы жизни. В-третьих, не менее важной чертой является религиозность, вошедшая в глубины российской культуры. Весь уклад жизни различных слоев русского общества был пропитан религиозным, православным мировоззрением. В-четвертых, окончательно сложившаяся во второй половине XVIII века «дворянская культура», вызванная к жизни абсолютизмом, обладает «открытостью», т. е. она постоянно обогащалась достижениями, в основном, западной культуры. Все эти черты отечественной культуры оказали громадное влияние на российские нравы, придав им определенную специфику.

В данной работе на основе модели социальной стратификации — «портрета» общества императорской России, разделенного на страты (слои), и в этом смысле «стратификация — черта любого общества: рабовладельческого, феодального, капиталистического, социалистического» (235, 25), — рассматривается история нравов нашего отечества в прошлом. Это значит, что предметом исследования выступают нравы в их динамике всех слоев российского общества — семья самодержца, императорский двор, высший свет, провинциальное дворянство, бюрократия, офицерство, духовенство, купечество, казачество, крестьянство, интеллигенция и пр. Изложение материала учитывает цивилизованный принцип, согласно которому «низшие слои подражают высшим» (327, 475–477). Понятно, что этот принцип проявлялся из–за своеобразия российских условий иначе, чем в Западной Европе. Это своеобразие состояло в том, что в Российской империи дворянство как высшее сословие занимало исключительное положение и его главная привилегия заключалась во владении крепостными, поэтому у служивших царю людей существовало сильное стремление попасть в дворянское сословие. Ведь знаменитый петровский «табель о рангах всех чинов воинских, статских и придворных, которые в каком классе чины» устанавливал место человека в социальной иерархии империи (269, 139, 161–167).

В применении к истории нравов Российской империи, где «Табель о рангах» регулировал воинскую, статскую и придворную службы, где существовала иерархия чинов в зависимости от личной выслуги, заслуг и знаний человека, что привлекало в аппарат управления выходцев из недворянских сословий и групп, это означает, что указанный выше цивилизованный принцип выступает не только в качестве инструмента престижа, но и становится инструментом господства. История нравов в России свидетельствует о процессе взаимного изменения социальных и индивидуально–личностных структур, ибо трансформация на уровне уклада общества связана с изменением на уровне психологии индивида, и наоборот. Поэтому эволюция нравов на протяжении двух столетий в Российской империи фактически представляет собою психосоциальную историю развития нашего отечества, показывает, как по мере централизации государственной власти происходит изменение социально–психологических стереотипов эмоционального поведения. В книге подчеркивается тот момент, что изменение нравов происходило неравномерно в зависимости от социального слоя, что некоторые нравы в принципе не изменились (например, нравы старообрядцев и др.). Насколько автору удалась попытка изложить историю нравов в императорской России в сравнении с нравами Востока и Запада, пусть судит читатель.

Историю нравов российской империи необходимо начать с семьи самодержца Алексея Тишайшего в силу следующих причин: во–первых, государь представляет собой один из типов русского народа, что прекрасно показано в фундаментальном труде выдающегося историка И. Е.Забелина «Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях»; во–вторых, именно в XVII веке была подготовлена почва для смены средневековья с его религиозной культурой новой, светской культурой, ориентированной на гуманистическую европейскую традицию, что связано со становлением империи в эпоху Петра Великого (90; 306, 201). Ведь в семье царя, окруженной боярством, господствовали, как показывает И. Е.Забелин, те же понятия, привычки, вкусы, обычаи, домашние порядки, суеверия, что и в народной среде. Более того, нравы того времени, ярко проявляющиеся в царской семье, дожили и до нашего времени в своих реликтовых формах, о чем зачастую многие и не подозревают (например, грубые нравы, «матерный лай», произвол в отношении нижестоящих и раболепие перед начальством). Иными словами, существует определенная параллель между нравами седой старины, «наивного детства» России и нравами нашего общества конца XX столетия. Многие исследователи средневекового общества (Ф. Карди–ни, Н. Элиас, Н. Костомаров и др.) отмечают, что структура психического аппарата самоконтроля человека характеризуется большими контрастами, неожиданными скачками, «яростной эмоциональностью» и вообще множеством бурных эмоциональных взрывов (112, 105–106; 129; 327, 380). Само собой понятно, что «дисциплина эмоций» является неизбежным психологическим компонентом любого человеческого общества, независимо от занимаемой исторической ступени, речь может идти лишь о степени этой дисциплины. И если в западном средневековом обществе свирепость и яростная эмоциональность рыцарей на протяжении столетий подвергалась очистительной полировке эпическим и этическим спиритуализмом, куртуазностью, то в русском средневековом обществе господствовала «рабская психология» с ее необузданными эмоциональными вспышками и весьма грубыми нравами. Существенный отпечаток на нравы допетровской, а потом и петровской эпохи наложило крепостное право: «недаром до Петра дворянство и официально титуловалось «холопами» в своих обращениях к государю» (27, кн. VI, 38). И неудивительно, что в царской семье проявлялся этот отпечаток, зачастую окрашенный в различные нюансы, что зависело от природного нрава самодержца.

Весь уклад семьи самодержца Алексея Тишайшего с его восьмиаршинными комнатами, с палатами, выстроенными по типу древних гридниц, с «мыленками» — банями, со слюдяными оконцами, изразцовыми печами, со скамьями и лавками, с дворцовыми забавами, обрядами, обедами, богомолиями и пр. по сути отразил весь мир русского средневековья, пронизанного патриархальными порядками. Общественный статус царицы и других женщин, входящих в состав семьи самодержца, практически был равен нулю; они, как и боярыни, и купчихи, и крестьянки, подчинялись правилам Домостроя, считались лишь приложением к особе владыки, государя.

Алексей Тишайший отличался чрезвычайным благочестием, читал священные книги, ссылался на них и руководствовался ими, соблюдал посты. Как замечает Н. И.Костомаров, «чистота нравов его была безупречна: самый заклятый враг не смел бы заподозрить его в распущенности; он был примерный семьянин» (129, 482). От природы он был веселого нрава, обладал поэтическим чувством, не держал долго зла, добросовестно ежедневно выполнял все положенные ему предписания, перед большими праздниками обходил богадельни, раздавал милостыню, посещал тюрьмы, выкупал должников, миловал преступников, обедал с нищими в своих палатах.

В нравах Алексея Тишайшего проявляется удивительное сочетание глубокой религиозности и аскетизма с удовольствиями и потехами, деликатности и мягкости с грубостью. В качестве примера дикого нрава его можно привести случай, когда он во гневе оттаскал за бороду своего тестя боярина И. Д. Милославского, затем изругал и пинками вытолкал из комнаты (212, 62). Бранчливый и вспыльчивый, царь был весьма отходчивым и легко переходил от брани к ласке. Такое поведение самодержца объясняется тогдашней сравнительной простотой и раскованностью нравов при московском дворе, которые как бы в миниатюре отражали, по выражению князя М. М.Щербатова, «грубые древние нравы» (189, 72), присущие обществу в целом. Для этой эпохи характерны лень, грубость, граничащая с цинизмом, необузданность, пьянство, презрение к человеческой личности, чудовищное унижение достоинства человека, грубая расправа с подчиненными и т. д. Все это дало основание посещавшим тогда Московское государство иностранцам клеймить беспощадными приговорами все русское общество, ибо личность практически мало выделялась из массы. В дневнике одного иноземца от 1699 года имеется запись следующего содержания: «Прелюбодеяние, любострастие и подобные тому пороки в России превышают всякую меру. Не напрасно спорят после этого о русских нравах: больше ли в них невежества или невоздержания и непотребства» (187, 5). Такого рода старинный уклад московской жизни доживал свои последние дни в эпоху Петра Великого, причем он проявился и в нравах царственного преобразователя.