История о невероятных приключениях девицы Елены Тихменевой, рассказанная ею самой
Шрифт:
– Итак, сударыня, теперь вы не можете отрицать, что были в той квартире первого ноября во время убийства господина Камышина…
Я промолчала, собираясь с мыслями, которых не было.
– Вы желали знать-с, как убили. Так вот, вы сделали это посредством ножа, который бросили в реку, сбегая с места преступления…
– Бросила в реку? – изумилась я
– Да, именно так-с. Имеются показания извозчика, который вёз вас от дома Яковлева и по вашей просьбе остановился на Измайловском мосту, с которого вы бросили в воду нож.
– Но это… – начала и тут же умолкла я.
Моя
– Извозчик довёз вас до станции, где вы, по всей вероятности, сели в поезд и отправились в Гатчино. Так-с?
– Да, так, – призналась я, придавленная тяжестью фактов. – Я… я заболела. Но я не убивала!
– Где же вы находились, пока хворали?
Мне вовсе не хотелось втягивать в свои мрачные дела инженера Сергея Николаевича. Не хотелось, но пришлось. Я очень надеялась, что это не нанесет ему какого-либо вреда.
– Хорошо-с. Следовательно, вы провели эти дни в доме господина Бочарова? – уточнил следователь, неприятно скривив губы.
– Он любезно предоставил комнату и вызвал доктора. У меня была сильная простуда… катаральное воспаление.
– Вы были с ним знакомы прежде? Каково рода ваши отношения?
– Никакого рода… Разве это имеет отношение к делу? – спросила я.
– Предоставьте-с решать мне…
– Господин Бочаров не был мне знаком прежде, он просто оказал помощь. Я не успела снять комнату, я только что приехала.
– Из-за границы… – молвил следователь, вложив в слова, как мне показалось, какой-то особый смысл.
С тревогой ждала, что он объяснит этот смысл, но он спросил:
– Отчего же он не поместил вас в больницу?
– Он пригласил врача, и тот сказал, что меня не следует перевозить куда-либо…
– Позвольте спросить, каков род ваших занятий? Чем вы зарабатываете на жизнь?
– Служу в театре, актрисой…
– Актрисой, стало быть… Хорошо-с. А теперь расскажите, как всё произошло.
Я сделала глубокий вдох и рассказала. Обо всём, лишь упустив причину, которая привела меня в ту злосчастную квартиру. Следователь, слушая, уткнулся взглядом в свои бумаги, секретарь скрипел пером, где-то за дверью слышались тяжелые шаги проходящего по коридору.
– Стало быть, вы настаиваете, что господина Камышина не убивали и в квартиру попали по случайности, – сказал следователь, когда я закончила своё полупризнание.
– Да, настаиваю.
– Хорошо-с. Прочтите протокол дознания и подпишите его по всем вопросным пунктам.
Я сделала всё, что было указано, и меня снова отвели в секретную. Начинало темнеть, и в комнате становилось мрачней и холодней. Из углов слышалось зловещее шуршание, солдат-полицейский время от времени отпирал форточку на двери и наблюдал за мною. Видимо, то была его обязанность и единственное развлечение во время службы. Когда совсем стемнело, он принес ночник. Запах горевшего масла смешался с застоялым запахом комнаты, а из угла глянули красные глаза местной обитательницы – крысы. Хорошенькое соседство. В эту ночь я почти не спала, в ужасе от соседства с крысой, снова и снова обдумывая
Два дня меня никуда не вызывали, а прочее повторилось с угрюмой монотонностью. Снаружи завывал поднявшийся ветер, пошёл мокрый снег, залепив оконце белыми охапками. Моя решимость бороться вовсе растаяла, уступив место горькому отчаянию.
Ближе к вечеру третьего дня моего пребывания в заключении загремел ключ в замке, вошёл солдат, зажёг ночник и, наклонившись надо мной, сунул в руку скомканный клочок бумаги. Когда он также молча вышел, я развернула листок и прочла при свете дрожащего пламени.
«Признайтесь в содеянном, ответьте согласием показать на месте, как Вы это сделали.
Ваш друг В.»
Признаться в содеянном? Ваш друг В.? Кто это? Зачем? Почему? Вопросы табуном полетели в голове. Уловка следователя, чтобы я, понадеявшись на помощь некого друга, призналась и облегчила ему дело? Я совсем перестала понимать то, что и прежде не совсем понимала. Легла на койку, даже забыв бояться крысы, что копошилась в углу. Задремала, словно упала в пропасть. Не запомнившийся сон был тяжел и короток. Проснулась от дикого крика. Вскочила. Тишина гулко отдавалась в ушах, стукнула форточка на двери.
– Что случилось, барынька? Чего кричите? Наснилось чего?
– Это я.. кричала?
– Вы, кто ж ещё. Ложитесь спать, да не кричите более.
Солдат захлопнул форточку, а я опустила голову на грязную подушку, закуталась в пальто. Сна больше не было. До утра мучилась мыслями о смятой записке, а к утру твердо решила, что признаться в убийстве из-за какого-то письма равносильно самоубийству.
Прошёл ещё день. Меня не вызывали. Вероятно, оттого, что дело закрыли, уверившись, что я виновна и допрашивать меня более нет смысла. Что дальше? Суд и приговор? Временами ужас отчаяния так сдавливал горло, что я задыхалась. Волей-неволей перестала бояться и подружилась с крысой, которая теперь выбиралась из угла в середину комнаты и наблюдала за мной, шевеля усами. Я кормила её кусочками хлеба от своей порции. Вечером тот же дежурный полицейский принес вторую записку.
«Ваше признание и согласие посетить квартиру спасут Вас. Поспешите, время уходит.
Ваш друг В.»
Мне вспомнился один В. Граф Валуцкий, у которого я похитила злосчастное письмо. Но лишь вспомнился – было невозможно представить, чтобы он появился здесь и принялся забрасывать арестантку записками. Что если, это послание от господина N? Но он мог бы хоть как-то намекнуть, что это он. Что же делать? Как поступить? Броситься в омут головой? Или сидеть и ждать приговора? А если я соглашусь на признание, разве приговор куда-то денется? И почему В. настаивает на посещении злополучной квартиры? Что там такое, заманчивое? Господи, за что мне всё это, вопросила я и тут же ответила: верно, есть за что…
Конец ознакомительного фрагмента.