История о петухе, кошке и лягушке
Шрифт:
– А то, что нехорошо!
– Что нехорошо?
– Да так! нехорошо…
– Да что оно такое нехорошо, матушка?
– А то, зачем ты позволяешь кошке себе на ухо шептать!
– На ухо шептать?
– Да, вон видишь: ты, батюшка, ее отогнал, а она тебе опять в ухо лезет.
– Признательно вам сказать, Марфа Осиповна, что же тут дурного? Оно тепло и приятно.
– Да то тут дурного, Иван Трофимович, что она тебе жабу в голове нашепчет.
– Как жабу нашепчет?
– Да так, что у тебя ни с того ни с сего жаба в голове заведется.
– Что ты, матушка, говоришь? Уж жаба в голове заведется!.. Да как она туда зайдет?
– Как хочешь, Иван Трофимович! верь или не верь: я тебе не свои слова говорю, а что от родителей слыхала. Ты помнишь батюшку-покойника: он, бывало, слова даром не проронит; а он частенько – царство ему небесное! – толковал, что если кому кошка на ухо шепчет, у того непременно в голове жаба заведется.
«Что эта баба мелет? – думал про себя Иван Трофимович, ложась в постелю и поглаживая Ваську. – Вишь, кошка жабу может нашептать! Чего эти бабы не выдумают!»
Однако ж у Ивана Трофимовича в голове и один и два. Вот кажется Ивану Трофимовичу, что его что-то в голову стукнуло, и будто голова у него заболела. И он думает: «Болит она аль нет? болит, точно болит!.. Нет, не болит, точно не болит!..»
Вставши поутру, Иван Трофимович, как человек благоразумный, рассудил, что в таких случаях лучше всего спросить человека знающего. Был у него задушевный приятель, Богдан Иванович, уездный лекарь. Давно они уже с ним не видались. «Дай-ка зайду к Богдаше, – сказал Иван Трофимович, – да спрошу: он человек искусный, и верно мне всю правду скажет». Сказано – сделано.
Не хотелось Ивану Трофимовичу признаться, что он поверил бабьим сплетням, но, как человек тонкий, завел речь стороною.
После обыкновенных приветствий Иван Трофимович сказал лекарю:
– Что это, батюшка, Богдан Иванович? У нас в городе все головой жалуются. Отчего бы это?
– Да не мудрено, Иван Трофимович! – отвечал лекарь. – Теперь пора осенняя, а в эту пору обыкновенно усиливается геморрой.
– А разве только что от геморроя и может болеть голова?
– Нет; она может болеть и от разных причин: от простуды, от угару, от несварения пищи.
– А от каких ни есть других причин может болеть голова?
– Да от каких же это?
– Ну, примером сказать, правда ли это, батюшка, что будто бы иногда у человека жаба заводится в голове?
– Мало ли чудес в теле человеческом! Бывали и такие примеры.
– Как! Бывали?
– Да, но, к счастию, очень редко.
– Какие чудеса на свете бывают! Да как же помочь в таком несчастном случае?
– Ну, тут уж надобно делать операцию!
– Операцию!
– Да! И очень трудную. Вскрывают голову.
– Вскрывают голову? Да как же это?
– Да вот, видишь: есть такой инструмент; он словно крышка с чайника, только кругом его острые зубчики, как у пилки.
– Ну?
– Вот на голове выбреют волосы, кожицу подрежут кругом, да и приймутся вертеть этот инструмент на черепе: он и выпилит из него кружочек.
– Ну?
– Ну, кружочек снимут: если лягушка или что другое на том месте, то…
– Как, если на том месте!.. А если на другом?
– Ну, так еще вертят череп.
Ноги оледенели у Ивана Трофимовича; однако ж он собрался с силами и выговорил:
– Как же это, батюшка! этак всю голову как тыкву изрежут!.. Да что ж с человеком-то в это время бывает?
– Чему быть с человеком? Он лежит без памяти.
– И живут еще после этакого мучения?
– Признательно сказать, Иван Трофимович, так почти всегда умирают.
В раздумье пошел Иван Трофимович от лекаря. «Не соврала баба! – сказал он дорогою, – не соврала! Экая беда какая!» И, пришедши домой, он увидел, что Марфа Осиповна уже собирается в путь.
– Куда спешишь, матушка?
– Да что, Иван Трофимович, время терять! Спасибо тебе, все дела мои покончила; какие хвосты остались, ты и без меня их заправишь. Благодарим за хлеб, за соль…
– Не на чем, матушка, не на чем!
Когда Марфа Осиповна собралась совсем уже садиться в кибитку, Иван Трофимович, скрепя сердце, сказал ей:
– Послушай, матушка: подарил я тебе петуха… возьми уж… и кошку!
Марфе Осиповне того только и хотелось.
– И! зачем это! – отвечала она. – Ведь у тебя Васька единое утешение…
– Нет, матушка! Я вот, видишь, человек холостой, прибирать в доме некому, а ведь кошка блудница; прыгнет неравно куда да заденет, разобьет… У тебя же в деревне простор большой.
– И подлинно так, Иван Трофимович! Давай, давай; а я тебе за то к великому посту пришлю медку к чаю да грибков сушеных… Ведь ты, чай, постничаешь?..
Почти слезы навернулись у Ивана Трофимовича, когда пришлось расставаться с Ваською; но делать было нечего. Петуха усадили в лукошко, Ваську в мешок, Марфу Осиповну в кибитку – и все тряхнулось и покатилось.
С тех пор жизнь опостылела Ивану Трофимовичу. Все ему грустно, все холодно вокруг шеи; даже чай ему казался горьким, сколько он ни прикусывал сахару. Войдет ли в комнату, – ему чудится, что Васька мурлычет; пойдет ли по городу – все оборачиваются полюбоваться на него: то схватится за холодную шею, – и нет Васьки!..
Однажды, когда Иван Трофимович сидел за чайным столиком и перед ним стыла налитая чашка, зашел к нему приятель.
– Здравствуй, батюшка Иван Трофимович! Подобру ли, поздорову поживаешь?..