История о трех пистолетах
Шрифт:
Прошла неделя, потом вторая… Теперь я думаю, что это был медовый месяц. Реально медовый. Однажды мы лежали с ней рядышком на каком-то удивительно мохнатом ковре (ковер мы потом продали), и от Лильки шло такое тепло, что я по сей день думаю: что-то в ней человеческое есть… Так вот, мы лежали, и я вдруг сообразил, что ничего про нее не знаю. Это было страшно интересно. Невесомая, пушистая Лилькина голова лежала у меня на плече, и я ждал, когда она проснется. Наконец моя возлюбленная пошевелилась, и я принялся спрашивать. Я набросился на нее со своими вопросами, как голодный на пайку. И вот удивительно: она говорила обо всем, о чем бы я ни спросил. А прикольно оказалось, что мы с ней учимся в одном институте да еще и на одной специальности. Я спросил ее: «Где ж ты раньше была?» – «То там, то тут». – ответила она. Потом Лилька сказала:
– Институт бросать нельзя.
На этом обсуждение нашей будущности закончилось. Конкретная жизнь началась.
Однажды утром Лилька вышла из душа и сказала:
– Д. Т. Р.
– Господи помилуй! – ответил я.
– Деньги требуют работы, – объяснила Лиля. Она принесла нашу коробку с капиталами и объяснила, что такую прорву денег проедать нельзя. С того дня наши денежки взяли нас в оборот.
Деньги текли сквозь город. Непостижимое чутье выводило Лилю к денежным ручейкам и рекам. Она дожидалась подходящего момента и кидала наши бабки в эти омуты. Деньги плавали среди куриных ляжек, собачьего корма, кроссовок «Adidas», которые выделывали где-то не то в Колпино, не то в Гатчине, исправно обрастали прибылью и возвращались. Я научился давать взятки, запомнил тридцать слов по-азербайджански и нюхом узнавал фальшивые баксы. Некоторое время Лилю это забавляло.
– Слушай, Ванька-карбонарий, – сказала она однажды, разглядывая наличность, – в деньгах должен быть смысл. Ты знаешь, что я решила? Я накоплю денег, чтобы купить Аляску обратно. Только не говори мне, что америкосы ее не продадут. Не расстраивай меня!
За полгода вдохновленная Аляской Лиля срубила столько денег, что я стал бояться, как бы нас не укокошили. Но однажды вечером она подвела итог, выписала мне премию и сказала, что Аляска ей разонравилась.
– Нет в Аляске драйва! Не прет меня от нее.
– Тогда давай поженимся.
– Вот еще, мерзость какая!
– Конкретная баба, – сказал коммерсант. – Не фуфло какое-нибудь. У тебя фотка есть?
Перстницкий отвечать не стал, и в камере на некоторое время воцарилось молчание.
– И каждый раз, – заговорил он наконец, – я еще только подумаю про женитьбу, а она уже обиделась.
– Значит, если я зарабатываю на куриных ляжках, со мной можно как угодно, так?
Я ведь так ни хрена и не понял – ну что ужасного в женитьбе? А, плевать! И тогда было плевать и сейчас. Я только никак не мог понять, любит она меня или нет? Она этого слова не переносила, она его выговорить не могла. Но кроме меня у нее никого не было. Это точно. И потом, у меня все меньше времени оставалось на сомнения. Лилька кидалась из стороны в сторону, а я едва поспевал за ней. С деньгами, которые проходили через ее руки, творились чудеса. Они размножались, как мухи на дерьме. Вздумай она торговать презервативами «сэконд хэнд», у нее и тут было бы все о’кей.
Коммерсант Геннадий поерзал на нарах и спросил, нет ли у Иванушкиной подруги обыкновения ходить круглый год в темных очках? «А на мизинце у нее такое типа плетеное кольцо? Реальное такое кольцо».
– Вот вам, – сказал Иванушка, – ночь накануне бабского праздника. Уж ты говори. Уж ты все говори. Обстановка располагает.
Коммерсант сказал, что ему на обстановку плевать.
– Я тебе это в любой обстановке… Меня баба твоя так обула, что я ее удавить хотел, потом передумал, пошел на Фонтанку топиться. Я тяжелый, сразу бы утонул.
Наркоман подполз и захихикал.
– А чего не утонул? Воздуха в брюхе много?
Геннадий плюнул и смолчал.
– Да, – сказал Перстницкий, – так оно и должно быть. Так у всех и бывает. Но Лильке этого было мало. Ей все какие-то особенные деньги чудились, такие, каких никто кроме нее не заработает. Полгода убила она на то, чтобы запустить торговлю целебным морским бризом. Мы устроились на берегу Финского залива и при ветре с моря закачивали воздух в кругленькие бомбочки и продавали их в бары и казино. Мы продавали воздух, мы получали деньги за воздух, и Лильке это было по кайфу. Потом на нас подали в суд латыши. Они придумали, что мы при юго-западном ветре сосем на халяву воздух из Юрмалы. Сначала мы решили, что это такая шутка, но с чувством юмора у латышских стрелков имеются затруднения. И мы плюнули и на воздух, и на них. Еще полгода ухлопали мы на издательство. То должно было быть особенное издательство. Лилька придумала издавать самые ужасные книги. Такие книги, хуже которых не было, нет и не будет. Я не специалист, пацаны, но Лилька попала в самую точку. Это же кайф – узнать, что где-то живет чел, по сравнению с которым ты – мудрец, гений, супермозг. Через газету Лилька объявила конкурс. Она честно сказала, что напечатает три самых херовых романа. Мы опять прокололись! Из трех романов два написали члены союза писателей. Нас тут же обвинили в скотоложстве, измене отечественной культуре и в уклонении от налогов. «Будьте вы прокляты!» – сказала Лиля, и я с ней был согласен. А эти двое писателей до сих пор к нам в гости ходят. Прикольно!
Но вот настал один прекрасный день, мы открыли глаза, и я вдруг понял, что Лиля никуда не собирается бежать. Дела текли сами собой, как Нева. Лилька медленно, не просыпаясь, распоряжалась по телефону, и дня через три я рискнул сделать ей предложение еще раз. Она не услышала, пацаны! Я подумал, что сейчас начнется гонка, но нет – мы как белые люди отправились в Эрмитаж и ходили туда неделю ежедневно. Из Эрмитажа мы перешли в Русский и. как на службу, ходили туда десять дней. Мы обошли все помещения Петербурга, где хранилось хотя бы что-то нарисованное. В иных местах Лильку встречали как старую знакомую, и это было предзнаменование. Хотя плевать мне было на все предзнаменования. Я согласился бы таскаться по этим хранилищам еще год, потому что день ото дня Лилька становилась тише и ласковей. Я даже начал верить в неодолимую силу искусства. Но в какой-то периферийной извилине, как маленькая пиявочка, сидела мысль о том, что все это неспроста и что перемирие наше ненадолго.
На этом месте Иванушка сделал паузу, и мне показалось, он колеблется, не знает, говорить ли дальше. Но несказанное, вероятно, томило его не меньше, чем нас наше любопытство. Войди в ту минуту мент, объяви он нам волю – не знаю, кинулись бы мы к дверям или остались бы дослушивать Ивановы речи.
Однако ж мент не явился, а Иван заговорил.
– Однажды под вечер моя ненаглядная объявила мне, что все эти наши погружения в мир прекрасного были не забавой и не причудой, а новой стези ее началом, блин! «Ванька, – сказала она, – ты даже не представляешь…» Тут она умолкла, словно бы спохватившись, но я уже не отставал, и вот что через полчаса выяснилось. Наши хождения по выставкам и хранилищам были ничем иным, как пристрелкой. Это слово Лилька сказала сама, и можно не сомневаться, сказала то, что хотела. Теперь она была уверена, что узнает руку настоящего мастера в любой мазне.
– Ванька, – сказала она, – я окучу всех стоящих художников этого города. Они еще и знать не будут, кто они, а я уже буду тут как тут. Я буду закатывать глазки, я буду носить им водку и каждому я буду хвалить его и ругать остальных. Все они будут у меня вот тут! – Лиля показала мне свой кулачок с коготками и несколько раз его сжала, словно показывая, как она будет уминать в нем будущих знаменитостей. – Век они меня не забудут!
Тогда я впервые заспорил с ней. Странно, я всегда хотел того же, чего хотела она. Но тут я испугался, только не мог понять, чего. Я что-то понес насчет образования и опыта, но Лилька аккуратно прикрыла мне рот ладошкой и объяснила, что опыта она уже набралась («вместе же ходили картинки смотреть, миленький, а у меня глаз цепкий»), а что касается образования, то это и вообще херня.
– Ванька, образование – одно надувательство. Что я знаю, то я знаю. А что не знаю – то ноздрей поймаю. А как это называется – мне знать совсем необязательно. Но ты, Ванька, запомни: куриные ляжки – это святое!
С того дня я занялся добыванием денег, а Лиля кружила по городу и искала следы неизвестного мастера, на котором предполагался наш въезд в хрустальные галереи грядущего. Два или три раза в неделю она появлялась рядом со мной среди съестных припасов, и этого хватало, чтобы дела шли не запинаясь.