История одного филина
Шрифт:
— Спасибо, господин агроном, отовсюду буду писать.
И Йошка ушел — один среди многих тысяч парней, таких же, как он.
У Мацко от мокрого снега мерзли лапы, но он ежедневно наведывался к хижине филина и даже однажды притащил за собой другого пса, что крайне возмутило Ху.
Случилось так, что однажды соседский пес пролез во двор через щель в заборе, и Мацко — довольно необдуманно — тотчас повел его знакомиться с филином.
— Мой друг, — вильнул хвостом Мацко. — Время от времени заходит ко мне.
—
— Пошли, — махнул Мацко хвостом, и оба пса потрусили во двор.
— Такого здоровущего филина я и не видывал, — растерянно моргал соседский пес. — Как же ты с ним водишь компанию, если он тебя терпеть не может?
— Это он только так говорит, — почесался Мацко. — Ху очень много знает, и с ним интересно разговаривать.
В последнее время, когда снег глушил шумы, Ху чувствовал себя вроде бы свободнее, и как-то роднее ему стала хижина, камышовые стены которой, будто мягким шелком, плотно укутал снег.
Но ветер через проволочную дверцу заметал снег и в хижину.
Дома, в пещере, пол покрывала мягкая, тысячелетняя пыль, и после еды достаточно было проковылять всего лишь несколько шагов, чтобы укрыться в темном углу… Но здесь самым удобным местом для отдыха была высокая крестовина — вот и приходилось прыгать.
Ветер сбил тяжелые снежные тучи в сплошную пелену, отчего с неба нависли ранние сумерки, и в камышовой хижине стало совсем темно. Ху сжался в комок и закрыл глаза, все звуки стихли. Лишь камышовые стенки неустанно нашептывали что-то свое, но их шепот действовал усыпляюще, и у филина создалось ощущение, будто все люди и весь окружающий мир затерялись где-то в заснеженных бескрайних просторах, в убаюкивающем шепоте камыша.
Когти филина сильнее стиснули перекладину, он непроизвольно переменял положение на более удобное, погрузился в себя, и вдруг из неподдающейся отчету столь древней памяти предков в мозгу филина возникла картина лета.
Лето, предутренняя заря, когда лишь бледная полоска на восточном краю предвещает восход Великого сияния; за спиной филина Ху самка кормит птенцов, а внизу на реке люди тянут сеть.
Что такое сеть, Ху не знает, зато он знает, что такое рыба, так как филины, случается, ловят рыбу, после паводков застрявшую на мелководье, а сейчас Ху видит, как в сети, что подтаскивают к берегу, бьется рыба.
В дремотном отдыхе день быстро проходит, в вечерние сумерки филин карабкается на выступ пещеры и вникает в ночные звуки; он чистит клюв, прислушивается к журчанию реки, игриво перекатывающей на быстрине дрожащие отблески звезд.
Река живет в глубокой пропасти под пещерой, но удивительный слух филина отмечает каждую мелочь: как карп, то ли играя, то ли спасаясь от кого, «ставит свечку», выскакивая из воды, как скользнет по волне лысуха и как охотится выдра, которая проворнее щуки и кровожаднее хорька. Ху распознает эти звуки, но не интересуется ими: они не сулят ему добычи. Пожалуй, он мог бы подкараулить и схватить выдру, какая помоложе, понеопытнее, но чувствует, что за победу над проворным зверьком ему пришлось бы платить дорогой ценой… а Ху нужна не драка, а охота, он должен и сам скорее досыта поесть и накормить семью.
Ху всматривается в противоположный берег, потому что именно там он угадывает нечто, сулящее добычу, притом скорую. Где-то на краю села тоскливо мяукает кошка, видно, к луне обращая свои жалобы, но луна холодно и бесстрастно плывет по небу.
Кошка с горя забыла обо всем на свете и не замечает бесшумного полета ночного хищника. Ху падает сверху, вонзает когти ей в загривок, и жалобное мяуканье тотчас переходит в шипение и предсмертный хрип.
С добычей Ху летит медленнее, но вот, наконец, он опускается на выступ пещеры.
— Мяу — редкое лакомство, — хлопает филин глазищами, и самка, оставив птенцов, ковыляет к добыче.
В кошке тлеют еще последние искорки жизни, но с тем большим остервенением самка начинает терзать ее…
…Но тут Ху снова пробудился от грез, не зная еще, что именно вернуло его к реальности. Он просто открыл глаза, однако не сразу осознал, что сидит в камышовой хижине; ведь только что он был далеко отсюда, на выступе пещеры… и внизу текла большая река… а сейчас…
В стены хижины снова ударил ветер. Завыл и сбросил со старой яблони шапку снега.
Теперь филин Ху совсем проснулся и почувствовал, что в камышовой хижине витают не только сумерки, но и печаль. Филин не постигал умом, что такое печаль, но болезненно ощущал свое одиночество; он не знал, что такое утраченная вольная жизнь, но ощущал потерю ее острее, нежели человек.
Инстинктивно спасаясь от одиночества, филин Ху обращался внутрь себя, в смутной памяти рода, в сновидениях-грезах ища родителей, ища птенцов и пещеру, и большую реку, и крылья, которые уносят куда угодно. Ху снова прикрыл глаза, но сновидения не возвращались.
Ветер, пронзительно воя, трепал камышовые снопы и тонко свистел в ветвях старой яблони. Иногда порывы его бросали комья снега в проволочную дверцу хижины; где-то в доме, должно быть, забыли закрыть створку слухового оконца, и теперь шалый ветер попеременно, то распахивал ее широко, то захлопывал, и ржавые петли при этом скрипели противно и жалобно, точно кошка, которую тянули за хвост.
Ху напрасно пытался уйти в сновидения, к тому же возникла другая помеха: пришел Ферко и толстой бечевкой закрепил камышовые снопы, которыми была обложена хижина.