История одного филина
Шрифт:
И сделав круг, диктуемый осторожностью, филин снизился и буквально упал в гнездо.
Однако даже после полета филин Ху дышал не тяжелее обычного, пожалуй, только чуть чаще, и усталость в крыльях скоро стала сменяться чувством удивительного облегчения.
Филин стоял в гнезде, и постепенно в его сознание проникали и шелест листвы гигантского тополя, и загадочные шорохи, и приглушенный шум в кустарнике у его подножья, потому что само дерево было очень высокое.
Гнездо когда-то принадлежало какой-то крупной хищной птице. Кто знает, почему она покинула это удобное и недоступное для других укрытие. Правда, филины предпочитают селиться в пещерах, дуплах больших деревьев или в расщелинах высоких прибрежных
Гнездо было в поперечнике почти с метр, и раньше, вероятно, очень глубокое, но теперь его почти доверху засыпало листьями с тополя. Но в нем все еще оставалось достаточно места, чтобы филин мог надежно укрыться внутри, а главное — крона тополя плотно смыкалась над ним.
Филин Ху был рад столь надежному убежищу. Всем телом чувствовал он свою защищенность, недоступность для любой опасности, потому что синички и другие мелкие птахи, которые могли бы выдать его присутствие, на такую высоту не залетали, а от высоко парящих хищников его скрывала густая крона огромного тополя.
Оценив достоинства гнезда, филин Ху опустился на листья и сложил натруженные крылья. У него еще не было своего опыта, филин Ху не знал, что крылья лучше всего отдыхают именно в таком положении, и, казалось бы, откуда неопытному филину знать, что без отдохнувших крыльев не видать ему дома-пещеры и удачной охоты, и вообще жизнь его будет незавидной, но все действия филина были такими, как будто он это ясно понимал или познал на собственном опыте. И сел филин вовсе не потому, что лапы его устали — да им и не от чего было уставать, — а чтобы его взъерошенная голова не выступала над краем гнезда. Правда, такая высота — не для мелких пичужек, но мимо могли пролетать галки, вороны или пронестись случайно дневной хищник, а все они, завидя ночного охотника, готовы тотчас забыть свои дела и — в извечной своей ненависти — напасть на филина; а кончается поединок, как правило, тем, что привлеченный истошными криками птичьей стаи, появляется древнейший и опаснейший враг — человек…
Итак, филин свободно сложил чуть онемевшие и затекшие крылья — боль в них уже стала проходить — и задремал, потому что не было у него сейчас дела важнее, чем набираться сил, а для этого надо спать, спать!
Филин Ху очень устал. Поэтому дремота его быстро перешла в крепкий сон, тем более спокойный, что в нем, филине, жила непоколебимая уверенность, что до пещеры теперь не так уж далеко.
Это удивительное чувство близости и родным краям настолько успокоило Ху, что он слегка вытянул шею и положил клюв на край гнезда, поза для филинов очень редкая. Правда, еще большая редкость, чтобы нетренированный филин совершил такой перелет. Конечно, бывает, что филины осенью, весной или даже в период зимней миграции проделывают путь гораздо больший, чем наш Ху, но летят они короткими отрезками, не напрягаясь и останавливаясь отдохнуть и поохотиться, — иными словами, свои перелеты всегда соразмеряют с запасом сил и возможностей.
Так, известен, к примеру, случай, когда в Венгрии подстрелили полярную сову, более крупную, чем те, что водятся у нас и почти совсем белую. Родина полярной совы — северная тундра, и для того, чтобы попасть в долину Дуная, она проделала путь в несколько тысяч километров, по сравнению с которыми совсем ничто те несколько сотен километров, которые пролетел Ху.
Однако не следует забывать, что Ху еще нет и года, и крылья его не закалила вольная жизнь.
Итак, филину Ху не достает опыта перелетов, зато природа не отказала ему в осторожности: филин чувствует, даже знает наверное, что сейчас для него не так важна скорость, как важно не растерять силы.
И эта врожденная осторожность заговорила в нем — в натруженных крыльях, в каждой клеточке тела, — когда вечером филин снялся с тополя и взял направление к пещере в скале. Уже на взлете каждый взмах отзывался режущей болью, а когда Ху достиг реки, он почувствовал: не выдержит и повернул обратно. Пещера не потеряла своей притягательной силы, но дальность перелета отпугивала; против нового изнурительного пути восставало все его тело, каждая его клеточка кричала: нет!
Как только филин решил вернуться к тополю, он перестал думать о пути, отделяющем его от пещеры, его внезапно охватил острый, настойчивый голод.
Вдоль реки тянулись песчаные отмели, окаймленные ивами.
Темнота и неподвижность окружающего мира, но пуще того чувство голода, побуждали филина к охоте; хотя Ху еще никогда не охотился на воле — ни возле реки, ни в других местах — он чувствовал, что и время, и место для охоты подходящие.
Инстинкт точно подсказывал ему, какое из живых существ может стать его добычей, а чьи зубы и когти для него опасны.
Крылья отказывались нести филина, чтобы совершить обычный охотничий облет, поэтому Ху опустился на сухую ветку ивы, склоненную над водой, и замер, всматриваясь во тьму. Долгое время берег казался безжизненным, лишь в реке, мягко колышимые, плясали отражения звезд. По временам из воды на мгновение выскакивала рыба, но филин Ху чувствовал, что это — добыча не для него. Позднее филин подметил робкое движение у самой кромки воды: будто чуть стронулся с места какой-то комочек, и с того момента глаза филина следили за «комочком» неотрывно; однако Ху не торопился: он словно знал, что добыча должна отдалиться от берега, чтобы не осталось у нее спасительной возможности скрыться в воде.
У филина мелькнуло неясное воспоминание, будто родители изредка приносили такую добычу и что она оказывалась вполне съедобной, хотя и была мала для птенцов; и еще помнил филин, что добыча была лишена шерсти и перьев и потому была холодной.
Лягушка — а именно ее увидел филин Ху — уже достаточно отдалилась от воды, и тогда филин мягко распустил крылья, бесшумно скользнул вниз и плавно спикировал на добычу. Родители никогда не учили птенца приемам охоты, но вел себя филин Ху, как заправский охотник, как если бы точно знал, что иначе этого делать нельзя… а, впрочем, так оно и было в действительности.
Лягушка не успела издать ни звука: ни характерного «бре-ке-ке», ни долгого жалобного писка, когда она цепенеет от ужаса перед пастью змеи. Когти филина убили ее мгновенно.
Филин глотнул несколько раз, потом встряхнулся и вновь взлетел на сухой сук.
Долгое время после того Ху сидел в засаде безрезультатно. Над прибрежными деревьями показалась луна, но чахлый свет ее не мешал филину.
Проглоченная лягушка слегка притупила чувство голода, и потому филин не торопился; он долго вслушивался в ночь, но напрасно, прошла целая вечность, прежде чем до него донесся какой-то сильный всплеск у реки, который время от времени повторялся… Иногда кто-то бился, часто и судорожно, а потом на время снова все утихало. Шум и всплески воды раздавались где-то внизу по течению, но, судя по звукам, на мелководье, и филин Ху решил самолично выяснить, что там такое.
Добыча — если только это была добыча — находилась в воде, а филин не рискнул бы сейчас даже просто парить над водой, не говоря уж о том, чтобы выхватить добычу из глубины: смочить свои перетруженные крылья было бы для него ужасно. Но подлетев к месту, откуда доносились всплески, филин увидел довольно крупного карпа, больше чем наполовину выброшенного на песок. Здесь уже нельзя было терять ни секунды!
Ху медленно спланировал на рыбу, не обращая внимания на то, что брызги от всплесков ее хвоста летели ему на подбрюшье. Работая не только лапами, но помогая себе крыльями, Ху вытащил карпа, который к тому времени уже перестал биться, на берег.