История одного крестьянина. Том 1
Шрифт:
— Вот наш хозяин… он вызволяет нас из нужды. Он кое-чему научился, мы же — невежды. Нужно всегда его слушать. Кабы не он, господь бог от нас отвернулся бы.
К несчастью, так оно и было бы. Что могут сделать неграмотные бедняки! Что могут они сделать, раз попали в пасть какого-нибудь Робена? Он их, безропотных, живьем пожирает.
Еще больше года надо было выплачивать эти девять экю, чтобы получить обратно вексель. Под конец господни Робен стал поговаривать, что из-за нас ему приходится слишком много писать и что он не желает получать долг такими маленькими частями. Я ему ответил, что согласен с ним и мы будем сдавать деньги господину прево; тут он приутих.
В конце концов, когда я принес домой долговую расписку, мать прямо ожила от радости. Ей бы так хотелось прочесть ее; она кричала:
— Кончено! Впрямь кончено… Ты уверен, Мишель, что кончено?
— Да, уверен.
— Мы избавились от барщины на Робена?
— Да, матушка.
— Ну-ка, прочти.
Все обступили меня, наклонились, слушали, открыв рот, и, когда под конец я прочел: «Выплачено», — все пустились в пляс. Можно было подумать, что ликуют дикари.
Мать кричала:
— Коза не будет нас больше объедать. Ах, беда миновала! Сколько раз из-за козы нам пришлось барщину отбывать!
Некоторое время спустя Робен как-то остановился подле нашей хижины, осведомляясь, не нужны ли нам деньги. Мать схватила вилы и кинулась на него как безумная, крича:
— А, снова пришел гнать нас на барщину! Ну, подожди же!
И она бы прикончила его, если б он не бросился бежать, и бежал он до конца деревни, несмотря на свое жирное брюхо. Ужасно! Но нельзя удивляться тому, что порядочные люди, доведенные до отчаяния, доходят до такой крайности. Ростовщики всегда кончают плохо, им бы следовало помнить, что народ иногда бывает покладист, но что восстает он быстро, и тогда наступает его очередь сводить счеты. Видел я это пять-шесть раз в жизни. В краю не хватало жандармов для охраны этих хищников. Пусть подумают… я даю добрый совет. Пишу я эту книгу прежде всего для крестьян, но она и другим может пригодиться. Земледелец, возчик, мельник, хлебопек — тот, кто растит хлеб и кто его потребляет, все они пользуются добрым зерном, и сеятель радуется тому, что это всем выгодно.
А пока происходили все эти события, жизнь шла своим чередом. Ярмарки и базары сменялись, налоги выплачивались, народ стенал, капуцины собирали подаяние, солдаты отправлялись на строевое учение, где их били саблей плашмя — такое недавно возобновили наказание. По пятницам, отправляясь в город за солью, я видел возмутительную картину: эти негодяи, эти молокососы — офицерики избивали старых солдат. Много воды утекло с тех пор, а я и сейчас дрожу, вспоминая об этом.
Нас возмущало еще и то, что иностранными полками — швейцарцами из Шенау и всеми прочими, содержавшимися за наш счет, командовали по-немецки. Доведись нам сражаться плечом к плечу с ними против общего врага, команду мы бы получали на двух языках, вопреки здравому смыслу. Помнится, старый служивый из нашей деревни, Мартен Гро, сетовал на эту нелепость и говорил что она крепко нам повредила во время войны с Пруссией. Но нашим бывшим королям да вельможам не по нраву была близость народа с солдатами, чтобы стеречь французов, им нужны были швейцарцы, шамборцы, саксонские полки, Королевский немецкий полк. Нам они не доверяли и обращались с нами как с пленниками, которых стерегут и окружают людьми надежными.
Словом, мы увидим дальше, какой вред нанесли все эти иностранцы своей кормилице Франции, как все эти полки целиком переходили на сторону врага.
А теперь будем продолжать.
По вечерам мы читали газеты то одни, то вместе с Шовелем.
Крестный Жан не ошибся насчет вельмож, принцев да епископов: с той поры, как отозвали Неккера, эти господа перестали беспокоиться о дефиците. В газетах только и писалось что об охоте, празднествах, увеселениях, пенсионах, награждениях и тому подобном. Красавица королева Мария-Антуанетта, граф д’Артуа, господа обер-шталмейстеры, егермейстеры, придворные смотрители за гардеробом, гофинтенданты, гофмейстеры, виночерпии, стольники — вся эта свора сановной челяди, которая живет в свое удовольствие и думать не думает о банкротстве, разыскала министров себе под стать, чтобы по-прежнему жить на широкую ногу, всех этих Жоли, де Флери и прочих, не отдававших никому никаких отчетов.
Дядюшка Жан, читая о празднествах и придворных балах, уже не кипятился; его лицо вытягивалось, и, покашливая в кулак, он говорил:
— А что же это такое — покои короля, капелла музыкальная, капелла-молельня, мебельная кладовая, большая конюшня, малая конюшня, охотничий двор для псовой и волчьей охоты, гардеробная короля, егермейстерская часть Фонтенебло, Венсенна, Рояль-Монсо, низший суд по делам ведомства Булонского парка, парка Мюет и угодий, судебные и охотничьи королевские округи, псовая охота Лувра, соколиная охота Франции! Что же все это означает? Нам-то какое до всего этого дело?
Тогда Шовель отвечал, усмехаясь:
— Это поощряет торговлю, сосед Жан.
— Торговлю!
— Разумеется!.. Настоящая торговля и бывает, когда деньги уходят и не попадают обратно в руки крестьян… Роскошь двигает торговлю, наши министры без конца повторяли это, надо им на слово верить! Наш-то брат работает и вечно платит, а люди благородные только тратят да забавляются! У них кружева, вышивки, бриллианты, по дюжине слуг для покоев и столько же для прихожих, ткачи ковров, парикмахеры и парикмахерши, банщики и мойщики, прачки, стирающие нательное белье, фрейлины, верховые и конюхи — вся эта челядь заправляет делами и не набивает себе утробу бобами да чечевицей, не одевается в небеленый холст, как наш брат.
— Так, так, верно, Шовель, — с негодованием отвечал дядюшка Жан. — То же скажу и я о поварах на королевской кухне, которые там упомянуты, об инспекторах по ведомству питания, о дантистах. Эх, бедность, бедность! И нужно же, чтобы столько миллионов людей работали и содержали всех этих паразитов! Уж лучше читать что-нибудь другое. Господи боже, да это просто невероятно!
Но, переворачивая страницу, он натыкался на вещи похуже: возведение дворцов, званые вечера, придворные прогулки в шелковых нарядах, в шляпах с золотыми галунами, приемы, церемонии, которые, должно быть, стоили такую уйму денег, что нашему брату — крестьянину и не снилось.
Шовель кричал с недоумением:
— Ну, а что же нам наговорил господин Неккер? Никогда у нас не было так много денег; мы просто не знаем, куда их девать, что с ними делать, они — помеха для нас.
Говоря это, он не сводил с нас своих маленьких проницательных глазок, и гнев охватывал нашу душу, ибо, даже особенно не вникая во все, можно было сказать, что в те времена, когда большая часть населения Франции изнывала от холода и голода, такие расходы, возбуждавшие честолюбие кучки отъявленных негодяев, просто устрашали. На прощанье Шовель всякий раз говорил:
— Ну, ну, все идет хорошо! Налоги, расходы и дефицит из года в год увеличиваются. Мы благоденствуем: чем больше делаешь долгов, тем становишься богаче, это ясно.
— Да, да, — отзывался дядюшка Жан, провожая его, — это ясно.
Он затворял дверь, а я возвращался домой.
Чем больше мы читали газеты, тем тяжелее становилось на сердце. Мы отлично видели, что люди дворянского звания считают нас за дураков, но что поделать? Полиция, конная жандармерия, войска были на их стороне.