История одного крестьянина. Том 2
Шрифт:
Вот как мы расправляемся с негодяями, — отсюда и все наши успехи. Стоит нам заколебаться, и нас живо продадут и предадут, ибо все эти короли, дворяне, монахи и прочие большие и малые деспоты всегда действуют заодно, как воры на ярмарке, когда речь идет о том, чтобы обобрать народ. Наш образ действий, видно, очень им не по нутру, — тем лучше: значит, мы поступаем правильно.
Итак, наведя порядок в мелочах, пора было подумать и о делах более серьезных.
После того как мы потерпели поражение под Пирмазенсом и противник занял оборонительные сооружения под Виссенбургом, — пруссаки укрепились на Сааре, а австрийцы — на линии Нидерброн, Фрешвиллер и Рейсгоффен в германских Вогезах. Новый генерал — Гош, поставленный во главе Мозельской армии по совету Карно, прежде всего восстановил дисциплину в войсках, а затем отправил из Сааргемина одну из своих дивизий, чтобы выкурить пруссаков из Блискастеля. Пруссаки были обращены в бегство, а мы в результате заняли высоты Цвейбрюккенскую и Мимбахскую.
Тем временем Пишегрю по главе Рейнской армии атаковал австрийцев, засевших в Бергхейме; но противник, усиленно поддержанный принцем Конде, отбил наши атаки. Таким образом австрийцы и эмигранты все еще сидели в Эльзасе, точнее, в Хагенау — самом страшном гнезде реакционеров у нас во Франции. Гош, овладев Цвейбрюккеном, решил на этом не останавливаться и через высоты Кайзерслаутерн попытаться подойти поближе к Ландау, но на этот раз его попытка не увенчалась успехом из-за отсутствия слаженности при передвижении; пруссаки держались стойко — они ведь хорошие солдаты. Тогда этот молодой человек показал, что у него и в самом деле есть талант полководца, ибо вместо того, чтобы упорствовать и добиваться их отступления, он после битвы под Фрешвиллером, где мы одержали верх, оставил дивизию для наблюдения за ними, а сам с остальной своей армией перешел через покрытые снегом Вогезы и соединился с Пишегрю, чтобы действовать дальше сообща; на берегу Мозера они ударили по австрийцам с тыла, выкурили их из оборонительных сооружений Виссенбурга и сняли осаду с Ландау.
Это было серьезное дело.
Прибыли Лакост и Бодо с новыми полномочиями. Пишегрю был явно недоволен тем, что придется делить с кем-то власть, — он хотел действовать один. Лотарингию прикрывала всего лишь одна дивизия, но пруссаки, и счастью, ничего об этом не знали. Надо было спешить. Лакост и Бодо взяли решение на себя и назначили главнокомандующим Гоша.
Это вызвало огромное воодушевление. По всей округе забили в набат; из глубины Лотарингии прибывали батальоны национальной гвардии — все устали от иностранцев.
Вот тут, вернувшись в лагерь, я, к своей величайшей радости, и обнаружил дядюшку Жана, Летюмье, Элофа Коллена и еще пятьдесят славных патриотов по главе отрядов национальной гвардии из Лачуг-у-Дубняка, Пфальцбурга, Меттинга, Ликсгейма, Саарбурга, Лоркена и прочих окрестных мест. Я воззвал к их патриотическому долгу, чего вовсе не требовалось. По всей линии наших войск, на добрых шесть лье, грозно звучало: «Ландау или смерть!»
Мы продвигались по Эльзасу несколькими колоннами. Австрийцы отступили и заняли позиции перед рекой Лаутер. Гош, его штаб и все мы верхами следовали за основными силами, — мы заранее чувствовали, что победа не может от нас ускользнуть. Гош меньше похож на деревенского жителя, чем Пишегрю, однако он производит впечатление человека более открытого, более прямого. Ему лет двадцать пять, он высокий, красивый, с живыми глазами и энергичным лицом. Но заодно я должен его упрекнуть: слишком часто обещает он солдатам деньги за знамена и орудия, отбитые у врага! Значит, он не очень рассчитывает на любовь к родине и уже в этом возрасте слишком хорошо знает дурные стороны человеческой натуры. Мне больше правится ваш Клебер, который в Торфу сказал капитану Шуардэну: «Ты погибнешь здесь вместе со своими солдатами, зато спасешь армию!» А тот ему ответил: «Слушаюсь, генерал!» Так или иначе, но пока Гош оправдывает доверие республики. Я считаю его прекрасным республиканцем, человеком мужественным и преданным.
В четверг, 6 нивоза, ранним утром мы увидели врага. Он окопался на возвышенности перед старинным Гейсбергским замком. Позади нее и с обеих ее сторон простираются долины и холмы Виссенбурга. Путь к возвышенности преграждали частоколы, завалы, рвы, а с флангов возвышались внушительные редуты.
Гош собрал тридцать пять тысяч человек в центре для главной атаки; три дивизии развернулись справа, две — слева. Мы стояли наготове и только ждали приказа о наступлении, как вдруг прискакали вестовые и сообщили о взятии Тулона. Эта новость тотчас распространилась по армии, и издали, нарастая, словно гром, прокатился крик: «Вперед!» Все ринулись в наступление, и бой начался.
Ты можешь представить себе, Мишель, картину ожесточенной схватки: грохот пушек, треск ружейных выстрелов, бой барабанов, звуки трубы и крик тысяч глоток, но мне кажется, никогда еще никто не слышал такого грохота. Яростные крики: «Ландау или смерть!» — вздымались к небу среди грохота рвущихся снарядов и свиста, с каким они разрезают воздух. Через несколько минут мы уже ничего не видели и не слышали. Мои товарищи и я скакали следом за нашими доблестными солдатами, которые то скрывались за облаком дыма, то снова появлялись где-то на середине косогора.
Вдруг я полетел носом вниз — прямо в густую грязь, так что даже перепачкал себе плечо и щеку: осколком гранаты убило подо мной лошадь, и, скажу по правде, придя в себя, я не слишком огорчился, ибо держался в седле неловко и гораздо свободнее чувствовал себя на собственных ногах. Поднялся я с земли и, к удивлению своему, обнаружил, что товарищи мои проскакали мимо, даже и не заметив происшествия. Тогда я выхватил саблю и, как одержимый, бросился вперед, а впереди шел батальон пехотинцев, — они поднимались в гору с ружьем на плече. То и дело шквалами налетал сильный ветер, пронизывавший меня насквозь, и, чем выше мы поднимались, тем сильнее становился шум.
Мы шли в атаку на батарею. Лишь в каких-нибудь двадцати шагах от большой, изрешеченной ядрами насыпи раздалась команда: «В штыки!» — и я понял, что мы у цели. Две наши роты уже были в редуте, остальные следовали за ними, перелезая через фашины и мешки с землей. Я полез вместе со всеми и после короткой рукопашной схватки стал свидетелем разгрома австрийцев: их теснили со всех сторон, они отступали, пытаясь закрепиться на новой позиции, но наши гнали их штыками в спину. Я бежал со своими, полный ненависти к врагу, горя одним желанием: прогнать его с нашей земли. Длинные белые линии вражеских войск, протянувшиеся по холмам, ежесекундно ломались, словно вдруг обрушивался кусок белой стены и в бреши врывались головные колонны наших солдат, в больших треуголках, с развернутыми знаменами.
Но восемь австрийских батальонов (по-моему, это были венгры), сильный отряд пруссаков под командой герцога Брауншвейгского и кавалерия принца Конде держались долго и дрались отчаянно. Только к вечеру они отступили: австрийцы двинулись по дороге к Франкенталю, а пруссаки — к Бергзаберну.
В Виссенбурге все их обозы попали в наши руки. Слезы выступали у нас на глазах при виде того, как радовались своему освобождению славные эльзасцы: мы обнимались, как братья. А на другое утро, 7 нивоза, мы спозаранку двинулись дальше и в тот же день вступили в Ландау, с которого неприятель накануне снял осаду. Вновь стали мы свидетелями ликования. Со всех концов прибывал провиант — Гош заранее обо всем побеспокоился. После голода это было настоящее изобилие.
Какой это был прекрасный день, Мишель! Сколько умилительных картин видишь при подобных обстоятельствах: встречи друзей, родственников, коих считали погибшими; воскресение из мертвых несчастных изголодавшихся людей, дошедших до полного истощения! А сколько человечности проявляют тут солдаты после того, как они выполнили свой воинский долг! Рассказывать об этом; право, можно до конца своих дней.
Как раз из Ландау я и пишу тебе это письмо, — из большой гостиницы «Золотое яблоко», что на Почтовой улице, которую ты, наверно, знаешь, поскольку вы пробыли в осажденном Ландау полтора месяца. Дядюшка Жан, Коллен, Летюмье и другие здешние патриоты обещали прийти ко мне на обед, — я их жду. Вчера еще мы шагали по колено в грязи и снегу, а сейчас в комнате у меня пылает жаркий огонь, мы хором споем «Марсельезу» и выпьем по доброму стакану вина за здравие нашей республики. А чувствует она себя хорошо, хоть жизнь ей предстоит и нелегкая: все высокородные господа уже начинают понимать, что царство свободы, равенства и здравого смысла должно сменить царствование безмозглых Карлов, Людовиков, Христианов и прочих властителей; народы прозревают и требуют отчета, — надо им только договориться и вместе вести свои дела.