История одной семьи

Вентрелла Роза

Мама и папа выглядели озадаченными.

— Это отличная школа, немного далековато отсюда, но Мария может ездить на автобусе.

Я хорошо помню, какой удар почувствовала, прочитав на листке: «Пресвятое Сердце Иисуса».

«Монахини. Меня отправит к монахиням».

Сердце снова пустилось вскачь. Я не ощущала себя готовой к суровым порядкам религиозного учреждения, к умеренности во всех аспектах жизни. Учеба и духовность.

— Подумайте об этом. Не надо отвечать мне сразу. Обучение там, разумеется, платное, но я уверен, что сестра Линда, мать-настоятельница, по моей просьбе предоставит вам льготы.

— Хорошо, мы подумаем, — мягко ответил папа.

Он собирался добавить еще что-то, но учитель

шумно встал и подался вперед, протягивая руку:

— Теперь я должен попрощаться, извините. Но мы вернемся к этому разговору, если сочтете нужным. Ради будущего Марии.

И учитель ушел, не удостоив меня даже взглядом, что причинило мне боль. Я ждала от него какого-нибудь ободряющего жеста, хотя бы похлопывания по плечу. Однако синьор Каджано был не склонен к сантиментам.

3

Всю неделю дома ни о чем другом не говорили. Родители позвали в гости бабушку Антониетту, тетушку Анджелину, тетушку Наннину, жену Церквосранца и даже жену Мелкомольного. С четырех часов к нам потянулось шествие домохозяек, и каждая принесла с собой какую-нибудь работу. Тетушка Анджелина вязала одеяла, шерстяные детские свитера и пинетки всех цветов. Она пристраивали спицы на животе, таком огромном, что он напоминал киль лодки, и вздыхала. Тетя Наннина шила, но ее настоящей страстью было макраме. Быстрыми, как молнии, руками она ловко плела паутину из ниток и могла одновременно говорить на протяжении многих часов. Две другие гостьи не особенно преуспевали в рукоделии, но приносили бобы, чтобы почистить, или сушеный нут, чтобы жевать. Все они садились в кружок у окна и, обсуждая мое будущее у монахинь, пересказывали истории, услышанные от знакомых женщин, каждый раз добавляя разные версии, специально сочиненные, чтобы не заскучать и привнести интересных деталей даже в откровенную чушь. Кроме того, они установили иерархию несчастий, поэтому, если бабушка Антониетта жаловалась на ужасный радикулит, тетушка Наннина отвечала:

— А тобе б нонче поглядеть, что у меня ести.

И каждая начинала жаловаться на ту или иную болезнь, мучившую ее с незапамятных времен. Любимыми темами были смерти и несчастные случаи, а также супружеские измены.

Иногда мама заводила беседу о повседневных делах, описывала суету домашних забот, улов, которого не хватало с тех пор, как, по ее словам, глупые рыбаки разрушили дно тралами; говорила о Джузеппе, который гнул спину за несколько лир, и о Винченцо, который, оставив работу сборщика лома, мыл посуду в соседней пиццерии. Мое поступление в религиозное учреждение могло бы превратиться в своеобразный выкуп для всей семьи, компенсировать недостатки родичей и стать проблеском спасения для всех поколений семьи Де Сантис.

В конце концов мама тяжело вздыхала и поднимала с пола корзины, которые плела из пшеничной соломы. Она принималась за работу, перебирая сухие стебли морщинистыми руками, похожими на высохшие ветки, и старалась не смотреть в глаза тетушкам, потому что знала: в каждом из этих лиц она может прочитать замечание, которое заставит ее расплакаться.

Тетушки делали вид, что ничего особенного не происходит, а потом поспешно убирались восвояси.

Через две недели папа вынес приговор. Было обеденное время, и Винченцо с Джузеппе уже вернулись. Винченцо хвастался, что научился хорошо мыть посуду.

— Через месяц я куплю мопед. О да, куплю. На этот раз точно, — заявил он, разговаривая в основном с самим собой. Глаза в пол, руки сложены на столе.

Джузеппе засмеялся, потому что, хоть и был старше, никогда не просил мопед, не понимая, какой с него толк. Джузеппе предпочитал ходить пешком. Мама готовила и иногда что-то рассказывала. Наконец пришел папа, опустился на стул и, кажется, внезапно состарился лет на сто. Сняв бескозырку,

он почесал в затылке.

— Дай мне немного вина, Тере, лучше крепкого.

Мама заволновалась — возможно, она боялась очередной вспышки гнева. На прошлой неделе отец был особенно нервным. Денег не хватало. Вечером, когда он не вышел в море, они с мамой считали и пересчитывали наши сбережения, а когда на втором круге вдруг из ниоткуда появились еще несколько лир, отец наорал на мать, обозвав ее несчастной невеждой.

— На ком я женился? На женщине, которая не может даже сосчитать четыре лиры!

Я слышала их из своей комнаты. Обливаясь потом, я вертелась под простыней и мысленно считала вместе с мамой: «Мама, не ошибайся. После двадцати двух идет двадцать три, давай дальше, вот так, хорошо». И все же сегодня, спустя много лет, я с кристальной нежностью прошлого помню ее взволнованное, напряженно-сосредоточенное лицо; ее стремление запомнить все эти понятия, цифры, операции; слабость перед отцом, который на ее фоне ощущал себя образованным и сильным. И даже из другой комнаты я ощущала невидимый взгляд папы, эту едва заметную атаку, пусть и не причиняющую физической боли, но все равно ошеломляющую. Мама снова ошиблась, и он закричал на нее. Удар кулаком по столу заставил меня подскочить, в животе сжался тугой комок, рот затопило волной горькой слюны.

«Ненавижу его, — пробормотала я про себя. — Ненавижу папу».

Винченцо с Джузеппе мирно спали, и это меня злило. Я остро нуждалась в братской поддержке, тайном союзе, который сделал бы мою борьбу против отца нашим общим делом. Однако я завидовала их невинной беззаботности. Может, братья просто были лучше меня.

Без лишних слов папа сообщил нам о своем решении.

— Мария отправится в Пресвятое Сердце, — сказал он, залпом выпив бокал вина. И продолжил: — Но денег у нас нет, и раз уж такое дело, Тере, твоя мать должна помочь нам.

Мама улыбнулась мне. Она знала, что бабушка Антониетта с радостью внесет свой вклад в мое образование у монахинь.

— И хорошо… Моя мать даст нам денег.

— Молодец, Мария, — сказал Джузеппе, касаясь моего плеча. — Ты станешь образованной, как брат Магдалины.

Магдалина… Монахини были моей местью. Теперь Магдалине придется уважать меня.

— Ну и ладно, — заявил Винченцо. — Если Малакарне поедет к этим клобучницам, я куплю мопед.

Папа повернулся и ударил его, оставив красноватый отпечаток пятерни на щеке. Возможно, отцу просто требовалось выпустить пар, а Винченцо всегда оказывался в неподходящем месте в неподходящее время. Я же была и напугана, и счастлива. И с нетерпением ждала новой встречи с Микеле. Я больше не злилась на него из-за признания на празднике Магдалины. Я не могла долго дуться на друга, и, кроме того, мне не терпелось рассказать ему, что, несмотря на свои сомнения, вскоре я тоже буду учиться в респектабельном районе Бари.

Там, откуда нет возврата

1

Винченцино смеялся нечасто, и обычно это случалось, когда он полировал свой подержанный мопед «Чао», купленный на зарплату за два сезона работы мойщиком посуды в пиццерии. В конце концов ему удалось убедить папу в необходимости мопеда. Винченцо любил колесить по району, частенько вместе с Карло, товарищем по приключениям. Да и сам мопед тоже превратился в его близкого друга, и Винченцо, намывая свое величайшее сокровище сверху донизу, вполголоса называл каждую деталь. Фара — улыбка, головка цилиндра — улыбка, глушитель, карбюратор и так далее — улыбка. Пока Винченцо полировал мопед, я проводила много времени в компании Микеле, который несколько странно воспринял известие о моем официальном зачислении в школу Пресвятого Сердца.