История одной судьбы
Шрифт:
Все уже расходились. Кто-то торопился на поезд, кто-то спешил домой. Анна остановилась.
Вместе с ней к Петухову подошел Волков.
— Вы идите, Геннадий Павлович, — сказал Петухов. — Хочу потолковать с агрономом Гончаровой. О ее делах.
Волков неуверенно взглянул на Петухова.
— Я не спешу. Побуду с вами, пока придет Ольга Антоновна.
Он стоял, спокойный, здоровый, сильный. Анна не понимала, почему ей кажется, что он точно заискивает перед больным, тщедушным и плохо владеющим
— Не надо, — ответил Петухов, раздражаясь.
Волков недоверчиво поглядел на Анну.
— Остаетесь?
Он пожал руку Петухову и Анне и спокойно, не торопясь, пошел прочь из комнаты.
Под потолком светились два белых матовых шара, теснились сдвинутые стулья, на скатерти валялись скомканные записочки, и посреди этого беспорядка один как перст торчал над столом Петухов.
— Да-а… — неопределенно протянул он, не глядя на Анну.
Должно быть, ему было не по себе, и она вдруг поняла — от него исходило ощущение отрешенности от окружающего, должно быть, Петухов понимал, что он уже не жилец на этом свете.
— Садитесь, — спохватился он.
Анна послушно села. Два белых матовых шара спокойно светились над их головами. Петухов придвинул к себе папку, полистал бумаги.
Анна думала, он будет говорить с ней о работе, о Суроже, о положении сурожских колхозов. Но Петухов молчал.
— Скажите, вы любите стихи? — неожиданно спросил он.
Анна не особенно любила стихи, всю жизнь ей было не до стихов.
— Не знаю, — задумчиво ответила она. — Может быть, Пушкина, Лермонтова. А современных поэтов не очень люблю.
— И я, — сказал Петухов. — Я думаю, это потому, что тогда жизнь была застойная. Движение было — Пушкин, Лермонтов. Они двигали жизнь. А теперь поэты — разве они движут жизнь?
Он еще полистал бумаги, вытянул листок с цифрами, покачал головой, глядя на цифры.
— Вы сколько тракторов просите? — спросил он.
— Двадцать, — сказала Анна. — Хотя бы двадцать, — поспешно добавила она.
— Не дадим, — твердо произнес Петухов. — Всем надо. Откуда я вам возьму столько тракторов? — Он холодно посмотрел на Анну. — Во всем должна быть справедливость, — добавил он, и это относилось не только к тракторам.
Анна видела — спорить с ним бесполезно.
— Очень вам плохо в Суроже? — вдруг спросил он.
— Да нет, не так чтобы очень, — сказала она. — Жить можно.
— Жить везде можно, — сказал Петухов. — А нужно, чтобы жилось хорошо. Всем. Для этого мы и живем. — Он опять спохватился. — Ну, а что у вас там вообще? — деловито спросил он. — Вы не стесняйтесь, рассказывайте.
Анна собралась с мыслями. Принялась говорить об удобрениях. С вывозкой на поля навоза в районе дело обстояло хуже всего, тягла не хватало, минеральных удобрений поступало недостаточно.
— А вы выберите отдельные участки, убедите хороших людей, а осенью поощрите их, когда соберут урожай, — посоветовал Петухов. — Сразу всех не заставите, да всех и невозможно заставить. Покажите образец. Люди боялись летать, их невозможно было бы оторвать от земли, если б не два-три смельчака…
В первый раз за весь вечер он улыбнулся.
— А как у вас с антифрикционными сплавами? — спросил он.
— Какими? — Анна растерялась. — Я не знаю…
— Баббита хватает?
— Какое! Просто даже не знаем, что делать.
— Что ж вы за агроном, если не знаете, как делаются подшипники? — упрекнул ее Петухов. — Агроном должен знать все, с чем сталкивается. Во всяком случае, много знать. Баббита мы вам дадим, — добавил он. — Не обидим. Только пашите. Подумайте о свекле. На корм.
— Свекла у нас не растет, — возразила Анна. — Мы лучше картошку.
— Неправда, — сказал Петухов. — Вы попробуйте. Картошка вас не спасет.
Анна удивилась.
— Это вы говорите? Да ваш картофель…
— Отжила петуховская картошка. Петухов вчера был хорош, а сегодня…
— Волков? — нечаянно вырвалось у Анны.
— Нет, — сразу отрезал Петухов. — Вы! Вам сегодня работать. У Волкова всегда все будет хорошо, только без боли не родить…
Он поморщился, точно у него в самом деле что-то внутри заболело, и Анна опять увидела, какой он маленький и несчастный. Он стал удивительно похож на Женечку, какой она была после возвращения Анны с фронта, — такое же узкое сморщенное личико, такая же хилая фигурка, и ей стало жаль Петухова, точно перед нею был ее собственный истерзанный дистрофией ребенок.
Он все морщился, морщился…
— Вам плохо? — спросила Анна.
Петухов отрицательно покачал головой:
— Нет.
Может быть, ему в самом деле не было больно, может быть, просто мысли не давали ему покоя.
— Вы любите деревню?
— Я не задумывалась об этом, — ответила Анна. — Конечно, я люблю свою родину…
— Нет, деревню, — поправил Петухов. — Весну с пробуждающейся травой, лето с его цветами, снежную пелену зимой…
Петухов озадачивал Анну.
— Это вы опять о стихах?
— Вы не понимаете, — возразил он. — Это чисто агрономический вопрос. Весной я считаю, сколько стеблей прорезалось на квадратном метре, летом мне нужно то солнце, то дождь, а зимой я занят снегозадержанием. Это утилитарный подход. Хотя, впрочем…
Он опять недоговорил. В этот вечер он вообще недоговаривал. Ему многое не удалось сказать.
— Почему вы стали агрономом?
— Не знаю, — сказала Анна. — Легче всего было поступить в сельскохозяйственный техникум. И, должно быть, все-таки я люблю деревню.