История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— Смотри, сержант, пропадешь с ними! Ишь каких подобрал!
— Не пропаду, товарищ лейтенант! Мне бы только их до места довезть, а там как хочут.
Лейтенант передал формуляры, предварительно опросив всех присутствующих, и хотел еще что-то сказать конвою, но в это время шофер дал газ, и машина резко рванулась вперед так внезапно, что бедняга сержант не удержался и повалился в кузове прямо вместе с автоматом к Наде на колени.
Девушки подняли отчаянный визг и помогли подняться сконфуженному конвоиру, который тут же схватился за свой автомат, гордо выпятив грудь колесом.
— Эй ты! Потише там! — крикнул он и застучал прикладом по крыше кабины. Потом повернулся к зечкам и, все еще красный от смущенья, сердито гаркнул:
— Разговорчики! Отставить!
СОВХОЗ «КРАСНЫЙ ЧУМ»
Маленькая подкомандировка, куда привезли зечек, называлась совхоз «Красный Чум» и была расположена у самого подножья Уральских гор. Цепь гор, все еще покрытая грязно-белыми шапками снега, слегка дымилась на солнце клочьями прозрачного тумана. Что-то первобытное и пугающее виделось Наде во всей этой грозной и давящей красоте.
Само же хозяйство, наоборот, выглядело приветливым и покойным, а небольшая зона со знакомыми вышками и вахтой и подавно, уютно и гостеприимно.
В дальнейшем «Красный Чум» захирел, стал называться просто «Чумом», а хозяйство переместилось ближе к железной дороге и уже потеряло свое поэтическое название.
Впрочем, «Чумом» он назывался потому, что с десяток лет тому назад здесь располагалась стоянка коренных жителей тундры, ненцев-оленеводов. Со временем основной корм оленей — мох ягель — был съеден и вытоптан, и оленеводы вместе со своими чумами покинули стойбище, перекочевав дальше на север, за Хальмерю, к отрогам Пай-Хоя, к полноводной и рыбной реке Каре.
И еще одно немаловажное обстоятельство заставило ненцев покинуть насиженные места: близость лагерей с их бесконечными побегами, в основном опасных уголовников — рецидивистов не могла не беспокоить смирных и миролюбивых аборигенов.
Небольшая совхозная ферма, благодаря необыкновенно сочной и обильной траве, не знающей засухи, была круглый год в изобилии обеспечена кормами для скота, что давало возможность снабжать если не полностью, то хотя бы частично молоком и мясом вольнонаемное население Воркуты.
Кроме того, хозяйство выращивало для вольных горняков и шахтеров редиску, капусту и другие овощи, которые успевали созреть за короткое полярное лето.
Начальство, в основном из бывших зеков, как правило, не из политических, но и не из отпетого ворья, в горячую пору сенокосов не гнушалось просить подсобников из «политических» с небольшими сроками.
— Возни с ними мало, трудятся хорошо, не воруют, — сказал о них агроном совхоза, — Не то, что уголовники!
Попасть туда большое благо: режим не строгий и молока — пей от пуза. Работа, правда, не из легких — косить траву иной раз приходилось по колено в ледяной воде. Облепленные мошкой и комарами руки и лица к концу дня опухали.
Директор совхоза, сам из «бывших зеков», встретил приезжих на вахте и сразу же спросил:
— Бесконвойные есть? Надя подалась вперед:
— Я!
— Пропуск с собой?
— Да!
— Пойдешь со мной! Остальные в барак, ждать бригадира… Завтракали?
— Да! Нет! Н-е-е-т! — вразнобой ответили зечки.
— Вас понял! — усмехнулся директор. — Тогда так! Десять минут на завтрак, пять на размещение в бараке и прочие потребности, пять на перекур, и на работу! Чтоб быстро!
Работяги очень хвалили этого директора: «человек!»
— Где работала? — по дороге спросил он Надю.
— В хлеборезке, хлеб возила с пекарни.
— Лошадью править можешь?
— Могу! И запрягать могу!
— Запрягать можешь? Хорошо! Годится!
Надю определили в помощники к старому, хромому инвалиду, с лицом, точно сошедшим с учебника литературы, вылитый портрет Некрасова. Такой же высокий, с залысинами, лоб, большие, грустные усталые глаза и жиденькая бороденка. Звали его Алексей Константинович.
— Из «бывших академиков», — как потом представился он Наде, протягивая сухую руку со скрюченными пальцами. — Плохи наши дела, помощница моя! — высоким фальцетом проскрипел он. — Я ждал, мне мужчину пришлют.
— Откуда вам их возьмут с женского лагпункта! — не совсем вежливо покосилась Надя на хлипкого старика.
— Вот и я про то, — не обращая внимания на ее тон, кротко сказал он. — Тяжело тебе, дочка, будет.
«И для чего таких в лагере держат, старый, больной, того и гляди, рухнет», — подумала Надя, решив, что не она, а он будет ее помощником.
Ее направили возить с фермы молоко на центральную усадьбу. Старик сказал верно: это была тяжелая работа, на износ. Бидоны с молоком в 20 литров нужно было поднять на телегу, потом на центральной усадьбе снять с телеги для отправки по назначению в город или на шахты, рудники, обогатиловку или цементный. Алексей Константинович помогал, как мог, но что с него взять? У самого в чем душа держится. В основном его работа заключалась ставить галочки в тетради, количество отправленного молока. Зато уж молока доярки приносили пить вволю, сколько влезет. Директор разрешал. «Лучше сами возьмут, чем воровать будут, все равно не уследишь, да еще воды подольют», — резонно рассуждал он. В бараке на столе всегда валялась редиска, «воркутское яблоко». Это тоже разрешалось.
Три раза в день ездила Надя к дойке на ферму на своей лохматой, но сильной лошади. Она давно заметила: все животные в Воркуте были покрыты особенно густой и длинной шерстью. Лохматые лошади, лохматые собаки, длинноволосые коровы и даже свиньи имели длинную, густую щетину.
Телега на автомобильных колесах ходила очень мягко, чтоб молоко не сбивалось в масло. Пустые бидоны легко катились по приставленным к телеге доскам, но полные были чрезвычайно тяжелы, к вечеру ноги ее не слушались, подкашивались, не держали. Поясница болела, а руки, дрожали и противно ныли. Девушкам, ее попутчицам, доставалось не меньше. Сгребать, ворошить, метать в стога сено не так уж трудно, но целый день на солнцепеке, и когда бы еще не бесчисленные полчища комаров и мошки. Здесь, в тундре, они были особенно злые, крупные, величиной чуть не с муху, укусы долго чесались, расчесанные в кровь руки, лица и шеи покрывались болячками. И было их такое множество, что казалось, тундра звенит от их гуденья. Еще хуже была мелкая мошка. Черным облаком вилась она над людьми и животными, забивалась в волосы, уши, нос, а уж если попадала в глаза, так не приведи Бог, кричи караул! Жгло, как огнем.
Неделя прошла, но директор не отпустил зечек, как было договорено. Оставил еще на неделю. Девушки завыли в голос. Искусанные, с опухшими лицами и расчесанными болячками, они мечтали попасть обратно, будто в дом родимый, а не в лагерный барак.
На исходе второй недели Надя отвезла вечернее молоко, распрягла и отвела лошадь попастись до утра. Несчастное животное страдало от мошкары не меньше людей, едва почуяв свободу, валилось на спину и, смешно дрыгая в воздухе всеми четырьмя ногами, каталось по траве с боку на бок.