История патристической философии
Шрифт:
«В храме отца, то есть в этом мире, разве не следует сохранять в чистоте наше последнее одеяние, то есть наши кожаные ризы?»
Сразу же бросается в глаза христианская окрашенность этого утверждения и той терминологии, которую Порфирий почерпнул в языческо–христианских «Сентенциях» неопифагорейца Секста (п. 449): а значит, Кирилл считает себя вправе видеть в писаниях Порфирия подтверждение своей полемики против поклонения демонам, которое, напротив, вытекало из той значимости, каковую Юлиан придавал младшим богам. И вот христианский писатель продолжает цитировать «О воздержании от животной пиши» — место II 36,6—37,1, в котором звучат отголоски мнения некоторых платоников, которые отстаивают абсолютную трансцендентность бога, в силу этого не нуждающегося ни в каком жертвоприношении. Кирилл цитирует и 37,3 где Порфирий добавляет к сказанному, что другим богам, то есть младшим богам необходимо, напротив, оказывать
Написанное в четырех книгах после встречи с Плотином, а именно после 264 г., это сочинение Порфирия послужило Кириллу для отстаивания тезиса, согласно которому учения Платона пребывают в гармонии с христианскими учениями, а потому антихристианская полемика императора–отступника лишена какого–либо основания. Кирилл отмечает — со своей точки зрения, — что то, что было сказано Порфирием, согласуется с христианским учением касательно Отца (I 43), касательно Сына (145) и касательно Духа Святого (I 47). Эту проблематику, характеризуемую мощным духом конкордизма, мы еще рассмотрим в другом месте.
«История философии» служит также собранием воедино анекдотов, даюших негативную оценку языческим философам: так, у Сократа, когда он был во власти гнева, совершенно менялось выражение лица, и он не удерживался от того, чтобы говорить или даже делать вещи, достойные порицания (211 F Smith, фрагмент 10 Segonds=VI 781D–784A: сведения почерпнуты у Аристоксена); так, приводится информация и о внебрачных связях Сократа, и о его жёнах (215F, фрагмент 12а Segonds =IV 784D, повторно отраженный в VII 845В). Быть может, и цитации из Платона («Филеб», 65с [«удовольствие есть изо всех вещей наиболее спесивая»]; «Пир», 183b, касательно того факта, что клятвы в любви не обладают истинной законной силой) (845С), восходят к Порфирию, с учетом того, что «Пир» и особенно «Филеб» не являлись диалогами, известными христианским писателям; то же самое можно сказать о сведениях, связанных с ремеслом, которым занимался Сократ, бывший якобы скульптором: VI 817С (= 212F и 213F, 1 la Segonds).
Из IV книги того же сочинения черпаются сведения о Платоне (VI 820А = 219F Smith, фрагмент 14 Segonds): «Платон учился грамоте у Дионисия, а у борца Аристона Аргосского — гимнастическим упражнениям. Некоторые утверждают, что он участвовал в Истмийских и в Пифийских состязаниях»: наличествуют также сведения, поставляемые нам платоником Апулеем (см. «Платон и его учение», I 184), входящие в совокупный состав деталей биографического типа, распространенных в античности и нередко в полемических целях направленных против Афинского философа. Их собирал также ритор, которого нельзя отнести к разряду второстепенных, но который так или иначе воодушевлялся давними нападками на философию, а именно — Элий Аристид (см. наши соответствующие соображения в «ЕНо Aristide tra Retorica е Filosofia», ANRW II 34, 2, 1234—1247)» Юлиан действительно говорил, что Христос и Павел придерживались низменного и убогого учения и что их можно было бы счесть удачливыми, если бы им удалось убедить в нем рабынь и рабов (фрагмент 48 Masaracchia), на что Кирилл возражает, напоминая о незамысловатых ремеслах, которыми занимались языческие философы.
Другие подробности, так сказать, исторического порядка содержатся в I книге «Истории философии». Согласно тому, что сообщает нам Кирилл (I 38 = фрагмент 4 Segonds, отсутствующий в собрании Смита), Порфирий утверждает, что было исходно не семь мудрецов, а девять, но что только семеро были провозглашены подлинно мудрыми, на основании необычного происшествия, которое стоит того, чтобы о нем рассказали. Некий рыбак продал юношам весь свой улов рыбы, но случилось, что между рыбами находился золотой треножник. Рыбак настаивал на том, что он продал только рыбу, а не что–то иное, что находилось среди её массы, в то время как юноши считали, что названный предмет входил в совокупную массу приобретенной ими рыбы. По этой причине треножник был дан сначала Фалесу, который затем передал его Бианту, а тот, в свою очередь — другому мудрецу, а этот мудрец — еще одному из них, так что, после того, как к треножнику прикоснулись все семеро, он вернулся к первому, который решил принести его в дар богу, ибо он был наимудрейшим по сравнению с прочими.
Также у Порфирия могло быть позаимствовано сведение (II 16—17) касательно сущности неба:
«Порфирий сообщает нам, как Платон выразил свои мнения о небе, считая, что его телесный облик был сформирован из четырех элементов, введенных во взаимное согласие друг с другом под воздействием души — и он говорит следующее: “По этой причине небо и сейчас пребывает в состоянии смешения и получает свое имя по главному из элементов. Он, как я полагаю, этимологизирует это имя [неба] говоря, что оно называется как нечто видимое, так что 'небо’ мыслится на основании того, что оно доступно видению”» (Порфирий намекает на хорошо известную и распространенную этимологию Платона; ср. «Кратил», 396bс: [небо] от [видеть]).
В том что касается учения о том, каким образом можно познать Бога, Кирилл (I 24–25) снова прибегает к философии Порфирия. Начиная издалека, христианский писатель отмечает, что еще Авраам, хотя он уже признавал существование Бога, имел лишь смутное представление о Боге как Троице. Он усваивал Её «через образы и как бы чувственно». И это неизбежно, поскольку те, кто призван к познанию истины, не способны вынести сияние видения Бога. Те, кто стремится к познанию Бога на основе различных понятий, нуждаются в научении посредством намеков.
Это говорит также «Порфирий, который стяжал у греков немалую славу благодаря своей внешней образованности» (обратите внимание на хвалебный тон этих слов), в I книге своей «Истории философии» (тестимония 207 Smith, фрагмент 7b Segonds), и вот как он высказывается насчет тех, кого прозвали «мудрецами»:
«Не имея возможности ясным образом доверить речи первые формы и первоначала, настолько их трудно осознать и изложить, они прибегли к числам, чтобы добиться обладания учением, переданным в ясных знаках, подражая учителям геометрии и грамматики. Ведь, действительно, последние, желая описать особенности букв и сами буквы, обратились к письменным начертаниям, именуя эти начертания буквами, чтобы преподать начальное научение — и только затем они объясняют, что эти начертания не являются буквами, но служат к тому, чтобы создать первое примитивное впечатление о подлинных буквах. Так и учителя геометрии, не имея возможности передать на словах бестелесные формы, обращаются к изображению геометрических фигур. Они не имеют в виду, что треугольник, предстающий нашему взору, есть “некий конкретный треугольник, но через его изображение они хотят задать идею треугольника. Так же поступали пифагорейцы в отношение первых рациональных данностей и первых форм: не имея возможности явить через речь бестелесные формы и первоначала, они обратились к доказательству, основанному на числах, и таким образом общуюсуть единства, тождества и равенства, равно как и причину взаимной поддержки и симпатических отношений, присущих миру, они назвали “Единым”»»
Стоит сказать, что, согласно Порфирию, единое как число не есть реальность, но только символ Первоначала»
К I книге «Истории философии» принадлежал раздел, обычно рассматриваемый как самостоятельное произведение: это «Жизнь Пифагора»» И из него Кирилл извлекает различные сведения:
Лицом низкого происхождения среди тех, кто поддерживал дружбу с Пифагором, был Замолксис, фракиец, раб самосского философа, который воспитал его в созерцании возвышенных вещей: эта информация извлечена из одного места «Жизни Пифагора» (гл. 14), которое процитировано прямым текстом (PG 76, VI 820В). Сам Порфирий, кстати, сообщает, что супруга фракийца Марцелла с особым восхищением предавалась изучению философии (там же), и Порфирий все в том же произведении (гл. 18) (820С) рассказывает, что Пифагор, обучив жителей Кротона, считавшихся непригодными к труду по причине преклонного возраста, в течение долгого времени внушая им благородные учения, получил наконец от первых по положению граждан распоряжение обучать девушек, которые во множестве чинно посещали грамматическую школу, а затем — и взрослых женщин. Благодаря этим занятиям он стяжал громкую славу, и в этом городе его учениками были не только мужчины, но и женщины.
Наряду с этими данными биографического характера Кирилл черпает из «Истории философии» языческие учения, которые служат ему для полемики. Она развертывается путем обращения довода противника против него же самого: если Юлиан приводит определенные критические соображения касательно повествования Книги Бытия, то то же самое и даже в большей мере может быть высказано относительно повествований язычников. Так, если Юлиан (фрагмент 15 Masaracchia) подверг критике змея, говорившего с Евой, Кирилл в ответ напоминает о рассказе Гомера («Илиада», XIX 420: «Ксанф, почему ты предвещаешь мне смерть?»: так говорил конь, поскольку Гера на это краткое время одарила его звуками членораздельной речи [там же, 407]). А это значит, что и у Гомера мы обнаруживаем говорящее животное, подобное змею Библии.