История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага

Теккерей Уильям Мейкпис

"Неужели правда, - думал Пен, лежа в постели и глядя на луну, освещавшую угол комода и над ним - рамку с видом Фэрокса, нарисованным Лорой, - неужели правда, что я наконец начал зарабатывать, и к тому же пером? Что я более не буду разорять матушку и, может, даже составлю себе имя? Что ж, я от этого не откажусь, - думал юный мечтатель, смеясь и краснея в темноте, хотя была ночь и никто не мог его увидеть; очень уж желанными представлялись ему почет и слава.
– Если фортуна мне улыбается, тем лучше; если она хмурится, бог с ней. Что бы ни ждало меня, успех или неудача, помоги мне, боже, всегда быть честным. Помоги мне говорить правду в той мере, в какой я ее знаю, не отступать от нее под воздействием лести или корысти, личной неприязни или сословных предрассудков. Дорогая моя матушка, как вы будете гордиться на старости лет, если я сумею совершить что-то, достойное вашего имени!

И ты, Лора, ты уже не будешь презирать меня как жалкого мота и бездельника, когда увидишь, что я... когда я добьюсь... тьфу, какой же я Альнашар, я всего-то получил пока пять фунтов за стихи и заказ на десяток статей для газеты!" Давно уже Пен не испытывал такого прилива бодрости и в то же время не судил себя так строго. Он перебирал в памяти заблуждения и ошибки, увлечения, сумасбродства и разочарования своей непутевой молодости. Он встал с постели, распахнул окно и долго глядел в темноту; потом, повинуясь внезапному порыву, будем надеяться - доброму, подошел к комоду и поцеловал рисунок на стене, а потом бросился на колени у кровати и замер в этой позе покорности и надежды. Когда он встал, глаза его были полны слез: он поймал себя на том, что бессознательно шепчет слова, которые в детстве повторял за матерью, перед тем как она уносила его в кроватку и, опустив полог, благословляла на сон грядущий.

Утром юный Пиджен внес в комнату тяжелый пакет, адресованный Дж. Уорингтону, эсквайру, с поклоном от мистера Троттера и с запиской, которую Уорингтон тут же прочел.

– Эй, Пен!
– заорал он.
– Хватит лодырничать!

– Я тут!
– откликнулся Пен из своей комнаты.

– Иди сюда, это по твою душу.

– Ну, что случилось?
– спросил Пен, входя.

– Лови!
– крикнул Уорингтон и запустил пакет ему в голову, но Пен успел его поймать, почему и устоял на ногах.

– Это книги на отзыв, для газеты "Пэл-Мэл", - объяснил Уорингтон. Ну-ка, раздраконь их как следует!

Пен ликовал. У него даже руки тряслись, когда он разрезал бечевку, и глазам его предстала пачка новеньких книг в коленкоровых переплетах, романы, стихи, путешествия.

– Дверь на замок, Пиджен, - приказал он.
– Я нынче не принимаю.

И, залпом выпив чаю, он поспешил к своему столу, так ему не терпелось взяться за дело.

Глава XXXIII,

в которой наша повесть все не удаляется от Флит-стрит

Капитан Шендон, по ходатайству своей жены, которая лишь очень редко вмешивалась в его дела, оговорил, чтобы помощником редактора нарождающейся газеты был назначен Джон Финьюкейн, эсквайр, и отважный владелец "Пэл-Мэл" действительно доверил эту должность Финьюкейну. Такая любезность со стороны Шендона была им вполне заслужена: ведь он (как уже сказано) питал к капитану и его семье самую нежную привязанность и рад был оказать им любую услугу. В квартирке Финьюкейна Шендон, бывало, скрывался, когда над ним нависала опасность сесть в тюрьму за долги, - скрывался до тех пор, дока его убежище не было обнаружено и посланцы шерифа не стали дежурить на лестнице Финьюкейна так же усердно, как перед дверью самого капитана. В квартирку Финьюкейна не раз и не два прибегала бедная миссис Шендон - излить свои горести и посоветоваться, как снасти ее обожаемого супруга. Частенько Финьюкейн пользовался этим случаем, чтобы подкормить ее и малютку. Посещение такой женщины он почитал честью для своего скромного жилища; и, когда она, опустив на лицо вуаль, сходила по лестнице, Фин, перегнувшись через перила, смотрел ей вслед, чтобы в случае чего избавить ее от домогательств местных ловеласов, и, может быть, даже надеялся, что к ней пристанет какой-нибудь субъект и тем доставит ему, Фину, удовольствие бросаться ей на помощь и переломать мерзавцу кости. Миссис Шендон от души порадовалась, когда ее верный рыцарь оказался назначен помощником ее мужа по новой газете.

В тот день он охотно просидел бы у миссис Шендон все время, разрешенное тюремными правилами, - ведь он уже не раз присутствовал при том, как укладывали спать маленькую Мэри, для которой в углу комнаты стояла кроватка и чью молитву, чтобы господь помиловал папу, Финьюкейн подкреплял сочувственным "аминь", хоть и был католиком; но у него была назначена встреча с мистером Бангэем - тот пригласил его пообедать вдвоем и обсудить кое-какие дела, связанные с газетой. Поэтому он ушел в шесть часов, однако на следующее утро опять явился, разряженный по-праздничному, с булавками и брелоками, пусть дешевыми, но зато очень блестящими, и в кармане у него имелись четыре фунта и два шиллинга - недельное жалованье из "Ежедневной газеты" минус два шиллинга, истраченные по дороге в тюрьму на покупку перчаток.

Накануне,

во время обеда в кофейне Дика с мистером Бангэем и мистером Троттером, литературным редактором, он подробно доложил свои взгляды на желательный курс газеты "Пэл-Мэл". Он очень четко разъяснил, как понимает свои собственные права и обязанности; каким шрифтом следует набирать те или иные статьи; кто должен писать о скачках и боксе, а кто - освещать деятельность церкви; кто - поставлять биржевые новости, а кто - светские сплетни. Он был лично знаком с людьми, сведущими в каждой из этих областей знания и жаждущими просвещать публику, - короче, Джек Финьюкейн, как и сказал о нем Шендон, и как он сам с гордостью признавал, был одним из лучших помощников редактора, о каком только могла мечтать лондонская газета. Он знал наперечет, сколько зарабатывает в неделю каждый репортер и каждый мальчишка-газетчик, знал тысячу хитроумных уловок, с помощью которых энергичный предприниматель, задумавший издавать газету, может сэкономить средства. Быстротой вычислений, которые он производил на листке бумаги, между тарелок и ножей, он буквально ошеломил тугодума Бангэя, и позже тот высказал Троттеру свое мнение, что этот ирландец, видимо, толковый малый.

А поняв, что ему удалось произвести на мистера Бангэя нужное впечатление, верный Финьюкейн завел речь о предмете, который принимал очень близко к сердцу, а именно - о вызволении из тюрьмы своего кумира, друга и начальника - капитана Шендона. Он знал с точностью до одного шиллинга, на какую сумму скопилось предписаний о дальнейшем содержании капитана во Флитской тюрьме; более того, он уверял, что знает все его долги, хоть это и было невозможно - перечислить их не мог бы ни один человек во всей Англии, и, уж конечно, не сам капитан. Он напомнил, что Шендон уже имеет немало заказов, и насколько же лучше он мог бы работать, если бы не находился в заключении (с этим, впрочем, мистер Бангэй не согласился, заметив, что "когда капитан сидит под замком, его непременно застанешь дома, а чуть он на воле - поди найди его"); и, наконец, он до того разбередил душу мистера Бангэя рассказами о том, как изнывает в тюрьме миссис Шендон и чахнет малютка, что вырвал-таки у него обещание поговорить с миссис Шендон; пусть она зайдет к нему завтра утром, посмотрим, что можно сделать. Тут они как раз осушили по второму стакану грота, и Финьюкейн, у которого было в кармане четыре гинеи, совсем уже приготовился заплатить за обед, но Бангэй возразил: "Нет уж, сэр, позвольте, платить буду я... Джеймс, подайте счет, полтора шиллинга оставьте себе", - и протянул лакею деньги. Так случилось, что Финьюкейн, воротившийся после этого обеда прямо к себе в Темпл, в субботу утром еще имел в кармане почти весь свой недельный заработок.

По тому, как лукаво и весело он подмигивая, миссис Шендон сразу поняла, что он принес ей радостные вести, и когда Фин попросил оказать ему честь пройтись с ним, подышать свежим воздухом, поспешно надела шляпку и накинула шаль. Маленькая Мэри запрыгала от радости в предвкушении прогулки - она знала, что Финьюкейн либо купит ей игрушку, либо покажет что-нибудь интересное - в кармане у него всегда оказывался редакционный пропуск на какое-нибудь зрелище. Да, он всем сердцем любил и мать и дочь и с радостью пустил бы себе пулю в лоб, если бы мог этим оказать услугу им или своему обожаемому капитану.

– Можно мне пойти погулять, Чарли?
– спросила миссис Шендон.
– Или побыть с тобой, раз ты плохо себя чувствуешь?.. У него болит голова, мистер Финьюкейн. Он часто мучается головной болью, я уговорила его не вставать.

– Ступай, ступай и малышку забери, - добродушно отвечал Шендон.
– Джек, поручаю их тебе. Подайте мне "Анатомию" Бэртона и предоставьте одному творить мое черное дело.

Он что-то писал, и книга была нужна ему для латинских и греческих цитат (подспорья всякого журналиста), которые он нередко черпал из этого кладезя премудрости.

Итак, миссис Шендон оперлась на руку Фина, а Мери вприпрыжку побежала впереди них по тюремным коридорам, через двор и на волю. От Флит-стрит до Патерностер-роу путь не долгий. Когда они подошли к дому издателя, в боковую дверь как раз входила миссис Бангэй, прижимая к груди пакет и рукописную книгу в красном переплете, в которую заносились ее торговые сделки с мясником. На миссис Бангэй было великолепное шелковое платье, отливавшее фиолетовым и пунцовым, и желтая шаль; шляпку ее украшали розовые цветы, а в руке она держала небесно-голубой зонтик. Миссис Шендон была в старом платье из черного муара, чепчик ее, так же как и она сама, не знавал блестящей поры процветания, но она в любом наряде сохраняла изящество и благородство. Женщины приветствовали друг друга, каждая на свой лад.