История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса

Филдинг Генри

Когда жених и невеста подошли к дверям, между пастором и его женой только что кончился долгий спор. Предметом его как раз и была молодая чета, ибо миссис Адамс принадлежала к тем благоразумным женщинам, которые никогда ничего не делают во вред своей семье, вернее даже, она была одной из тех добрых матерей, которые в своей заботе о детях готовы погрешить против совести. Она издавна лелеяла надежду, что старшая ее дочь займет место миссис Слипслоп, а второй сын станет акцизным чиновником по ходатайству леди Буби. Она и думать не хотела о том, чтобы отказаться от этих надежд, и была поэтому крайне недовольна, что муж ее в деле Фанни так решительно пошел наперекор желаниям миледи. Она уже сказала, что каждому человеку подобает заботиться в первую голову о своей семье; что у него жена и шестеро детей, содержание и пропитание которых доставляют ему достаточно хлопот, так что нечего ему вмешиваться еще и в чужие дела; что он сам всегда проповедовал покорность высшим и не пристало ему собственным своим поведением подавать пример обратного; что если леди Буби поступает дурно, то сама же и будет за это в ответе и не на их дом падет ее грех; что Фанни была раньше служанкой и выросла на глазах у леди Буби, а следовательно, леди уж, верно, знает ее лучше, чем они, и если бы девушка вела себя хорошо, то едва ли бы ее госпожа так против нее ожесточилась; что он, быть может, склонен думать о ней слишком хорошо из-за того, что она так красива, – но красивые женщины часто оказываются не лучше иных прочих; что некрасивые женщины тоже созданы богом и если женщина добродетельна, то не важно, наделена ли она красотой или нет. По всем этим причинам, заключила пасторша, Адамс должен послушаться миледи и приостановить дальнейшее оглашение брака. Но все эти превосходные доводы не оказали действия на пастора, который настаивал, что должен исполнять свой долг, невзирая на те последствия, какие это возымеет для него в смысле благ мирских; он постарался ответить жене, как мог вразумительней, и она только что высказала до конца свои новые возражения (так как повсюду, кроме как в церкви, за нею всегда оставалось последнее слово), когда Джозеф и Фанни вошли к ним в кухню, где пастор с женой сидели за завтраком, состоявшим из ветчины и капусты. В учтивости миссис Адамс проступала холодность, которую можно было бы почувствовать при внимательном наблюдении, но которая ускользнула от ее гостей; впрочем, эту холодность в значительной мере прикрыло радушие Адамса: узнав, что Фанни в это утро еще ничего не пила и не ела, он тотчас предложил ей кость от окорока, которую сам было начал обгладывать, – все, что осталось у него из еды, а затем проворно побежал в погреб и принес кружку легкого пива, которое он называл элем; так или иначе, но лучшего в доме не было. Джозеф, обратившись к пастору, передал ему, какой разговор относительно Фанни произошел между ним, его сестрою и сквайром Буби; затем он поведал пастору, от каких опасностей он спас свою невесту, и высказал некоторые свои опасения за нее. В заключение он добавил, что у него не будет ни минуты покоя, пока не назовет он Фанни окончательно своею, и спросил, не позволит ли им мистер Адамс выправить лицензию, сказав, что деньги он без труда займет. Пастор ответил, что он уже сообщил им свои взгляды на брак по лицензии и что через несколько дней она станет излишней.

– Джозеф, – сказал он, – мне не хотелось бы думать, что эта поспешность вызывается больше твоим нетерпением, нежели страхами, но так как она, несомненно, порождена одной из этих двух причин, я рассмотрю их обе, каждую в свою очередь, и сперва первую из них, а именно – нетерпение. Так вот) дитя, я должен тебе сказать, что если в предполагаемом твоем браке с этой молодой женщиной у тебя нет иных намерений, кроме потворства плотским желаниям, то ты виновен в тяжком грехе. Брак освящается в более благородных целях, как ты узнаешь, когда услышишь чтение службы, установленной для этого случая. И, может быть, если ты проявишь себя добрым юношей, я прочту вам проповедь gratis, в которой покажу, как мало внимания должно уделять в браке плотскому наслаждению. Текстом для нее, сын мой, будет часть двадцать восьмого стиха из пятой главы Евангелия от Матфея: «Кто смотрит на женщину с вожделением…» Окончание опускаю, как чуждое моим целям. [222] Воистину, все такие скотские вожделения и чувства должны быть сурово подавлены, если не совершенно искоренены, и лишь тогда можно назвать сосуд освященным для благодати. Женитьба в видах удовлетворения этих наклонностей есть осквернение святого обряда и должна навлекать проклятие на всякого, кто с такой легкостью ее предпринимает. Итак, если твоя поспешность возникает из нетерпения, ты должен исправиться, а не попустительствовать пороку. Теперь возьмем вторую статью, намеченную мной для обсуждения, а именно – страх: он означает недоверие, в высшей степени греховное, к той единственной силе, на которую должны мы возлагать всё наше упование с полным убеждением, что она не только может разрушить замыслы наших врагов, но и обратить их сердца к добру. Поэтому, чем пускаться на непозволительные и отчаянные средства, чтобы избавиться от страха, мы должны прибегать в этих случаях только к молитве; и тогда мы можем быть уверены, что получим наилучшее для нас. Если грозит нам какое-либо несчастье, мы не должны отчаиваться, как не должны предаваться горю, когда оно постигнет нас: мы во всем должны покоряться воле провидения, не привязываясь ни к одному земному предмету настолько, чтобы не могли мы разлучиться с ним без душевного возмущения. Ты еще молодой человек и плохо знаешь жизнь; я старше и видел больше. Всякая страсть в чрезмерности своей становится преступной, и даже сама любовь, если мы ее не подчиняем долгу, порой заставляет нас пренебрегать им. Если б Авраам настолько любил сына своего Исаака, что отказался бы от требуемой жертвы, кто из нас не осудил бы его? [223] Джозеф, я знаю многие твои добрые качества и ценю тебя за них; но так как с меня спросится за твою душу, вверенную моему попечению, я не могу не укорить тебя в пороке, когда я вижу его. Ты слишком склонен к страсти, дитя, и так безгранично привержен этой молодой женщине, что если бог потребует ее у тебя, боюсь, ты не расстанешься с нею без ропота. Поверь же мне, ни один христианин ни к одному предмету или существу на земле не должен настолько прилепляться сердцем своим, чтобы не мог он в любой час, когда этот предмет будет потребован или отобран у него божественным провидением, мирно, спокойно и без недовольства отрешиться от него.

222

Окончание стиха гласит: «уже прелюбодействовал с нею в сердце своем».

223

Испытывая веру Авраама, бог потребовал от него принести в жертву своего единственного сына, Исаака, но, убедившись в покорности Авраама, согласился на подменную жертву, послал ему «агнца».

При этих его словах кто-то быстро вошел в дом и сообщил мистеру Адамсу, что его младший сын утонул. С минуту пастор стоял в безмолвии, потом заметался по комнате, в горчайшей муке оплакивая свою утрату. Когда Джозеф, равно ошеломленный несчастьем, достаточно оправился, он попробовал утешить пастора; в этой попытке он привел немало доводов, которые в разное время запали ему в память из его проповедей, как частных, так и публичных (ибо Адамс был великим противником страстей и ничего так охотно не проповедовал, как преодоление их разумом и верой), но сейчас пастор не был расположен внимать увещаниям.

– Дитя, дитя, – сказал он, – не хлопочи о невозможном. Будь это кто другой из моих детей, я мог бы еще снести удар терпеливо, но мой маленький лепетун, любовь и утеха моих преклонных лет… чтобы он, бедный крошка, был выхвачен из жизни, едва ступив на ее порог! Самый милый, самый послушный мальчик, никогда ничем не огорчивший меня! Только сегодня утром я дал ему урок по «Quae Genus» [224] . Вот она, эта книга, по ней бы он учился, бедное дитя! Теперь она уже не нужна ему. Он был бы отличнейшим учеником и стал бы украшением церкви… Никогда не встречал я таких способностей и такой доброты в столь юном существе.

224

Раздел о различии родов в латинской грамматике.

– И какой он был красивый мальчик! – говорит миссис Адамс, очнувшись от обморока на руках у Фанни.

– Мой бедный Джекки, [225] неужели я тебя больше никогда не увижу! – восклицает пастор.

– Увидите, конечно, – говорит Джозеф, – но не здесь, а на небесах: вы встретитесь там, чтобы больше никогда не разлучаться.

Пастор, верно, не расслышал этих слов, так как не обратил на них большого внимания; он продолжал сетовать, и слезы скатывались ему на грудь. Наконец он вскричал: «Где мой мальчик?» – и кинулся было за порог, когда, к его великому изумлению и радости, которую, надеюсь, читатель с ним разделит, он встретил бегущего к нему сына, правда вымокшего насквозь, но живого и невредимого. Человек, принесший известие о несчастии, проявил излишнее рвение – как это бывает иногда с людьми – из не очень, мне кажется, похвального пристрастия к передаче дурных вестей: увидев, как мальчик упал в реку, он, чем бы кинуться ему на помощь, помчался сообщать отцу об участи ребенка, которая представилась ему неизбежной, но от которой мальчика спас тот самый коробейник, что раньше вызволил его отца из менее страшной беды. Радость пастора была столь же бурной, как перед тем его горе; он тысячу раз принимался целовать и обнимать сына и плясал по комнате, как умалишенный; когда же он увидел и узнал своего старого друга коробейника и услышал о его новом благодеянии, какие испытал он чувства? О, не те, что испытывают два царедворца, заключая друг друга в объятия; и не те, с какими знатный человек принимает подлых, вероломных исполнителей своих злых намерений; и не те, с какими недостойный младший брат желает старшему радости в сыне [226] или с каким человек поздравляет своего соперника, добившегося любовницы, места или почести. Нет, читатель, он чувствовал кипение, восторг переполненного честного, открытого сердца, рвущегося к человеку, оказавшему ему доподлинные благодеяния; и если ты не можешь сам постичь сущность этих чувств, то я не стану понапрасну стараться помочь тебе в этом.

225

В следующей главе выясняется, что мальчика зовут Дик (Ричард). Здесь или там Филдинг ошибся.

226

Согласно действующей в Англии системе наследования, имущество и титул переходят к старшему сыну, и только если он умрет бездетным, ими воспользуется младший брат. Поэтому удел младших сыновей – служба (армия, церковь, юриспруденция).

Когда все треволнения улеглись, пастор, отведя Джозефа в сторону, стал продолжать таким образом:

– Да, Джозеф, не поддавайся чрезмерно своим страстям, если ждешь счастья в жизни.

У Джозефа, как это могло бы статься и с Иовом, иссякло терпение, он перебил пастора, говоря, что легче давать советы, чем следовать им; и что он-де не заметил, чтобы сам мистер Адамс одержал над собою столь полную победу, когда думал, что потерял своего сына или когда узнал, что мальчик спасен.

– Юноша, – ответил Адамс, возвышая голос, – желторотому е подобает поучать седовласого. Ты не ведаешь нежности отцовской любви; когда ты станешь отцом, только тогда ты будешь в состоянии понять, что может чувствовать отец. Нельзя требовать от человека невозможного; утрата дитяти есть одно из тех великих испытаний, в которых нашему горю дозволено быть неумеренным.

– Отлично, сэр, – восклицает Джозеф, – и если я люблю женщину так же сильно, как вы свое дитя, то, конечно, ее утрата причинит мне равную скорбь.

– Да, но такая любовь неразумна, дурна сама по себе, и ее следует преодолевать, – отвечает Адамс, – она слишком отдает плотским вожделением.

– Однако же, сэр, – говорит Джозеф, – нет греха в том, чтобы любить свою жену и дорожить ею до безумия!

– Нет, есть, – возражает Адамс, – человек должен любить свою жену, несомненно, это нам заповедано, но мы должны любить ее с умеренностью и скромностью.

– Боюсь, я окажусь повинен в некотором грехе, невзирая на все мои старания, – говорит Джозеф, – потому что я буду, конечно, любить без всякой меры.

– Ты говоришь неразумно, как ребенок! – восклицает Адамс.

– Напротив, – говорит миссис Адамс, которая прислушивалась к последней части их беседы, – вы сами говорите неразумно. Надеюсь, дорогой мой, вы никогда не станете проповедовать такой бессмыслицы, будто мужья могут слишком сильно любить своих жен. Когда бы я узнала, что в доме у вас лежит такая проповедь, я бы ее непременно сожгла; и заявляю вам, не будь я уверена, что вы меня любите всем сердцем, то я вас ненавидела и презирала бы – уж в этом я за себя отвечаю! Вот еще тоже! Прекрасное учение! Нет, жена вправе требовать, чтобы муж любил ее, как только может; и тот грешник и мерзавец, кто не любит так свою жену. Разве он не обещал любить ее, и тешить, и лелеять, и все такое? Право же, я все это помню еще, как если бы только вчера затвердила, и никогда не забуду. Впрочем, я знаю наверно, что на деле вы не следуете тому, что проповедуете, потому что вы были для меня всегда любящим и заботливым мужем, уж это-то правда; и мне невдомек, к чему вы только стараетесь вбить в голову молодому человеку такой вздор! Не слушайте вы его, мистер Джозеф, будьте таким хорошим мужем, каким только можете, и любите свою жену всем телом и всей душой.

Тут сильный стук в дверь положил конец их спору и возвестил начало новой сцены, которую читатель найдет в следующей главе.

Глава IX

Визит, нанесенный пастору доброй леди Буби и ее благовоспитанным другом

Как только леди Буби услышала от джентльмена рассказ о его встрече возле дома с удивительной красавицей и заметила, с каким восторгом он говорит о ней, она, тотчас заключив, что то была Фанни, стала обдумывать, как бы познакомить их поближе, и в ней загорелась надежда, что богатое платье молодого человека, подарки и посулы побудят девушку оставить Джозефа. Поэтому она предложила гостям прогуляться перед обедом и повела их к дому мистера Адамса. Дорогой она предложила своим спутникам позабавить их одним из самых смешных зрелищ на земле, а именно – видом старого глупого пастора, который, сказала она со смехом, содержит жену и шестерых своих отпрысков на нищенское жалованье – около двадцати фунтов в год; и добавила, что во всем приходе не найдется семьи, которая ходила бы в худших отрепьях. Все охотно согласились на этот визит и прибыли в то самое время, когда миссис Адамс говорила свою речь, приведенную нами в предыдущей главе. Дидаппер [227] – так звали молодого франта, которого мы видели подъезжавшим верхом к дому леди Буби, – постучал тростью в дверь, подражая стуку лондонского лакея. Все, кто находился в доме, то есть Адамс, его жена, трое детей, Джозеф, Фанни и коробейник, были повергнуты в смущение этим стуком, но Адамс подошел прямо к двери и, впустив леди Буби со всем ее обществом, отвесил им около двухсот поклонов, а его жена сделала столько же реверансов, говоря при этом гостье, что «ей стыдно встречать ее в таком затрапезном платье» и что «в доме у нее такой беспорядок», но если бы она ждала такой чести, то ее милость застала бы ее в более приличном виде. Пастор не стал извиняться, хотя на нем была его ободранная ряска и фланелевый ночной колпак. Он сказал, что «сердечно приветствует их в своем бедном доме», и, обратившись к мистеру Дидапперу, воскликнул:

227

Под именем Дидаппера Филдинг вывел лорда Харви (1696 – 1743), которому посвятил свой труд К. Миддлтон. Ниже будет сказано, что самовлюбленный франт «любил высмеивать всякое несовершенство в других» – имеется в виду ожесточенная печатная перепалка между Харви и Попом в начале 1730-х годов.

Non mea renidet in domo lacunar. [228]

Франт ответил, что он не понимает по-валлийски; пастор только поглядел на него с изумлением и ничего не сказал.

Мистер Дидаппер, прельстительный Дидаппер, был молодой человек ростом около четырех футов пяти дюймов. Он носил собственные волосы, хотя они были у него такими жидкими, что не грех ему было бы и надеть парик. Лицо у него было худое и бледное; туловище и ноги не наилучшей формы, так как его плечи были очень узки, икры же отсутствовали; а его поступь скорее можно было бы назвать поскоком, нежели походкой. Духовные его достоинства вполне отвечали этому внешнему виду. Мы определим их сперва по отрицательным признакам. Он не был полным невеждой, ибо умел поговорить немного по-французски и спеть две-три итальянские песенки; он слишком долго вращался в свете, чтобы быть застенчивым, и слишком много бывал при дворе, чтобы держаться гордо; он, видимо, не был особенно скуп – так как тратил много денег; и не замечалось в нем всех черт расточительности – ибо он никогда не дал никому ни шиллинга… Не питал ненависти к женщинам; он всегда увивался около них, но при этом был так мало привержен к любострастию, что среди тех, кто знал его ближе, слыл очень скромным в своих наслаждениях. Не любил вина и так мало склонен был к горячности, что два-три жарких слова противника тотчас охлаждали его пыл.

228

Мой дом не блистает резным потолком (лат.) (Гораций. Оды, II, 18).