История Рампы. (THE RAMPA STORY)
Шрифт:
Пассажирские поезда останавливались и проверялись в самом Ворошилове, а стоянка товарных была на самой окраине, вероятно, для того, чтобы местные жители не видели, скольких «зайцев» пристреливают на месте. После долгих наблюдений я решил, что мой единственный шанс в том, чтобы вскочить на отходящий поезд.
На вторую ночь к станции подошел очень подходящий для меня состав, груженый, как подсказывал мне опыт, товарами по лендлизу. Такого случая упускать нельзя, подумал я, и осторожно двинулся вдоль путей, заглядывая под вагоны, проверяя, закрыты ли двери, открывая те, на которых не было замков. Время от времени раздавался выстрел и глухой стук падающего тела. Собак здесь не использовали из опасения, что они могут погибнуть под колесами. Я вывалялся в грязи, постаравшись испачкаться, как только мог.
Подошли охранники
— От моих собачек здесь было бы больше проку. Они бы меня мигом нашли!
Удовлетворившись результатами обыска, охранники ушли прочь. Я боком подкатился к путям и нырнул между колесами вагона. Там я быстро вскарабкался на ось колесной пары и привязал заготовленную веревку к выступающей проушине. Закрепив другой конец веревки, я привязал себя к днищу вагона — в том единственном положении, где обнаружить меня было невозможно. К этому я готовился целый месяц. Поезд рывком тронулся с места, так что я чуть не вывалился на землю, и, как я предвидел, вдоль состава проехал на большой скорости джип с прожектором и вооруженными охранниками, которые приглядывались к осям. Я подтянулся как можно плотнее к днищу вагона, чувствуя себя так, словно стою нагишом в женском монастыре! Джип промчался вперед, развернулся и поехал обратно, уносясь прочь с моих глаз и из моей жизни. Состав с лязгом покатил дальше. Миль пять или шесть я с мрачной решимостью висел все в том же неудобном положении, затем, убедившись, что опасность миновала, я потихоньку отвязал веревку и довольно удобно уселся на кожухе оси.
Некоторое время я отдыхал, стараясь вернуть чувствительность затекшим и изболевшимся конечностям. Потом очень медленно и осторожно я пробрался в конец вагона и ухватился за стальной брус. С полчаса я просидел на узле сцепки, потом, встав во весь рост на этом шатком подножии, я подтянулся на руках и вслепую вскарабкался на крышу вагона. Было уже совсем темно, лишь слабо светили звезды. Луна еще не взошла, и я знал, что должен как можно быстрее пробраться внутрь вагона, чтобы кто-нибудь из поездной бригады не заметил меня в свете сибирской луны. Стоя на крыше, я обвязался одним концом веревки, другой конец пропустил через балку каркаса вагонной крыши и осторожно скользнул вниз, понемногу стравливая веревку. Колотясь и царапаясь об острые выступы, я вскоре открыл дверь вагона с помощью ключа, раздобытого с этой целью еще во Владивостоке. Один ключ подходил ко всем вагонным замкам. Отодвинуть дверь оказалось немыслимо тяжело, потому что я болтался вдоль борта вагона, словно маятник, но первые лучи восходящей луны подстегнули меня, дверь наконец открылась, и я устало заполз внутрь. Отвязав свободный конец веревки, я стал дергать и тащить, пока вся она не оказалась у меня в руках. Дрожа от изнеможения, я плотно закрыл дверь и рухнул на пол.
Два или три дня спустя — в такой ситуации всегда сбиваешься со счета — я почувствовал, как состав замедляет ход. Бросившись к двери, я чуть приоткрыл ее и выглянул наружу. Кругом был только снег, и я поспешил на другую сторону. Поездная охрана гналась за группой беглецов. Очевидно, проходила большая облава. Схватив пожитки, я выпрыгнул из вагона в снег. Виляя между колесами, я старался совершенно запутать свои следы. Пока я был этим занят, состав тронулся с места, и я отчаянно ухватился за первую же обледеневшую сцепку. По чистому везению мне удалось обхватить сцепку обеими руками, и я повис на ней, болтая ногами, но неожиданный рывок состава помог мне зацепиться и ногами.
Поднявшись во весь рост, я обнаружил, что нахожусь на краю платформы, покрытой жестким промерзшим брезентом. Узлы покрылись толстой коркой льда, тяжелые полотнища походили скорее на листовое железо. Стоя на качающейся, обледеневшей сцепке, я воевал с ледяными узлами. Я пытался дышать на них, надеясь размягчить своим теплом, но дыхание замерзало и лед становился еще толще. Тогда я стал возить веревку вперед и назад по металлическому борту платформы. Уже порядочно стемнело, когда перетерлось последнее волоконце, и я, с большим трудом приподняв край брезента, смог заползти внутрь. Не успел я свалиться на дно платформы, как на меня бросился какой-то человек, целясь мне в горло острым куском железа. Инстинкт и привычка пришли мне на выручку, и вскоре этот человек уже стонал, держась за сломанную руку. На меня надвинулись еще двое, один с железным прутом в руках, другой — с разбитой бутылкой. Для человека с моей подготовкой они не представляли серьезной опасности, и я довольно быстро разоружил их. Здесь царил закон джунглей, главарем становился сильнейший. Теперь, когда я избил их, они стали моими слугами.
Этот вагон вез зерно, которое мы ели сырым. Для питья мы собирали снег либо отламывали сосульки с брезента. Согреться нам было нечем, потому что у нас не было топлива, да и поездная бригада сразу заметила бы дымок. Мне-то холод был не особенно страшен, а человек со сломанной рукой однажды ночью замерз насмерть, и нам пришлось выбросить его через борт платформы.
Сибирь — это не одни лишь снега. Местами она покрыта горами, похожими на канадские Скалистые горы, в других местах она так же зелена, как Ирландия. Но сейчас нам сильно докучал снег, ибо худшего времени года для путешествий нельзя было и придумать.
От зерна, которое мы ели, нам стало плохо, животы у всех вздулись, началась сильнейшая дизентерия, и мы от нее так ослабели, что с трудом соображали, на каком находимся свете. Наконец дизентерия отступила, но теперь в нас вцепились острые когти голода. С помощью веревки я спустился к буксам и наскреб немного смазки. Мы стали ее есть, испытывая жуткие позывы к рвоте.
А состав катил все дальше. Обогнув озеро Байкал, мы приближались к Омску. Здесь, как я знал, его отведут на запасные пути и переформируют, поэтому мне надо спрыгнуть с поезда до въезда в город и вскочить на другой, уже переформированный состав. Нет смысла подробно рассказывать обо всех перипетиях, связанных с пересадкой с одного поезда на другой, но мне, в компании с каким-то русским и китайцем, удалось в конечном счете забраться в скорый товарный поезд, идущий в Москву.
Состав был в хорошем состоянии. Мой тщательно оберегаемый ключ открыл дверь вагона, и мы под покровом безлунной ночи забрались внутрь. Вагон был загружен до отказа, так что мы протиснулись с немалыми усилиями. В кромешной темноте мы не могли разглядеть, каков характер груза. Зато утром нас ожидал приятный сюрприз. Мы вконец изголодались, а тут в углу вагона я обнаружил посылки Красного Креста, которые явно не дошли до места назначения, а были «реквизированы» русскими. Теперь мы зажили на славу. Шоколад, консервы, сгущенное молоко, словом, все. В одной посылке мы даже нашли небольшую плитку с запасом твердого бездымного топлива.
Обследуя тюки, мы обнаружили в них целые кипы одежды и других товаров, награбленных в магазинах Шанхая. Там были фотоаппараты, бинокли, часы. Мы подобрали себе приличную одежду, поскольку на нашу собственную было уже страшно смотреть. Больше всего мы нуждались в воде и были вынуждены соскребать снег с наружных выступов вагона.
Спустя четыре недели и шесть тысяч миль после того, как я покинул Владивосток, состав подходил к Ногинску, примерно в тридцати или сорока милях от Москвы. Мы втроем посовещались и решили, что поскольку поездные бригады оживились — мы все чаще слышали их шаги по крышам, — нам разумнее всего будет спрыгнуть с поезда. Мы тщательно осмотрели друг друга, чтобы убедиться, что не вызываем подозрений своим видом, и хорошенько запаслись продуктами и «ценностями» для обмена. Китаец прыгнул первым, и, захлопывая за ним дверь, я услышал винтовочный выстрел. Три или четыре часа спустя выпрыгнул русский, а получасом позже и я.
Я побрел в темноте, довольно точно зная дорогу, потому что русский, уроженец Москвы, которого отправили в сибирскую ссылку, хорошенько нас натаскал. К утру я прошел добрых двадцать миль, и мои ноги, которым крепко досталось в концлагерях, сильно разболелись.
Зайдя в столовую, я предъявил документы ефрейтора пограничных войск. Это были документы Андрея; мне сказали, что я могу забрать все его пожитки, но никому и в голову не пришло добавить: «За исключением его документов и удостоверения личности». Официантка засомневалась и позвала стоявшего у входа милиционера. Он подошел, и начался долгий разговор. Нет, у меня нет продуктовой карточки, я по невнимательности забыл ее во Владивостоке, а ограничения в продовольствии пограничников не касались. Повертев в руках мои бумаги, милиционер сказал: