История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 2. Магизм и единобожие
Шрифт:
Если бы мы могли перенестись в те времена в «землю Рамсеса», то перед нами открылась бы примерно такая картина. Вереница полуобнаженных рабочих с заунывным пением тянется к лесам, одевающим будущий дворец или храм. Их спины, согнутые под тяжестью груза, почернели под лучами тропического солнца. Другие рабочие волокут на канатах исполинское изваяние, поставленное на деревянные полозья. Каменный лик медленно движется над толпой. Он смотрит куда-то вдаль. Он бесстрастен и спокоен, ему нет дела до рабов, надрывающихся у его ног… Кто бы мог предсказать тогда, что пройдут века и люди извлекут из песков это изваяние в первую очередь потому, что их будет интересовать судьба
Свободные пастухи, израильтяне не привыкли к подневольному труду в городах. Известно, с какой быстротой тают небольшие народы, когда неумолимые законы «цивилизованного мира» грубо вторгаются в их жизнь. С ужасом стали догадываться израильские рабочие, что непосильная барщина, наложенная на них фараоном, ставит конечной своей целью искоренение их племени. Так навсегда нарушилось безмятежное существование поселенцев Гесема. Притеснения обычно служат к сплочению гонимых. Под влиянием жестокого угнетения у израильтян проснулось национальное самосознание. Они вспомнили, что они лишь пришельцы в Египетской земле, что их предки некогда пришли сюда с Востока. Теперь они с тоской глядели туда, где за Тростниковым морем и Горькими озерами жили их свободные братья. Но куда было спасаться? В Ханаан? Он находился в руках египетских ставленников. Дальше на север, к хеттам? Но с ними фараон заключил договор, согласно которому хеттский царь обязался выдавать Египту всех беглецов [381]. Оставался только Синайский полуостров, его дикие и суровые горы, его безводные пустыни. Но от одной мысли о них обитателей влажной Дельты охватывал ужас.
Между тем великий фараон старел. Он все более утрачивал интерес к политическим делам и заботился лишь об укреплении своей резиденции. Один за другим умирали его наследники, а он продолжал жить среди сказочной роскоши и покоя. Торжественно справлялись юбилеи этого небывало продолжительного правления. В глазах народа он, вероятно, стал окружаться ореолом земного бессмертия. Но, наконец, настал день, когда и ему пришлось разделить общую участь людей. В 1234 году, после шестидесяти лет царствования, девяностолетний старик отправился в последний путь к своей вечной обители.
Большинство его детей давно умерли, на престол суждено было вступить тринадцатому сыну Рамсеса Мернептаху, которому уже минуло пятьдесят лет. Таким образом, говоря словами Брэстеда, «один старик наследовал другому».
Это не могло не отразиться на положении дел в империи. Уже в последние годы правления Рамсеса ливийские племена, пользуясь слабостью власти, начали вторгаться в Дельту. Теперь же чужеземцы и недовольные повсеместно подняли голову. Волнения, прокатившиеся, вероятно, по всему Нижнему Египту, не могли не затронуть израильских поселенцев и рабочих, отбывавших барщину на строительствах.
Близились дни большого весеннего скотоводческого праздника [382].
Обычно в эти дни происходили столкновения рабочих с египетской администрацией. Рабочие требовали, чтобы их отпустили в родные дома для того, чтобы провести праздник в кругу своих, а египетские чиновники обвиняли их в лени и увеличивали нормы работы. Во время этих праздников были нередки мятежи и потасовки. Поэтому египтяне усиливали надзор за рабочими, пленными и рабами.
Однажды среди израильтян распространился слух о неизвестных агитаторах, которые появлялись то на стройках, то среда поселенцев Гесема, призывая народ покинуть «Дом рабства» и идти в пустыню поклониться Богу Авраама, Богу отцов. Люди эти принадлежали к левитам — израильскому племени, тесно связанному с египтянами; у многих из них были египетские имена. Египетским было и имя их вождя Месу, или Моисея, который и внешне был похож на египтянина [383].
Так появляется на исторической арене человек, с именем которого будет связано происхождение ветхозаветной религии.
Когда мы вчитываемся в древние строки Книги Исхода, в эти безыскусные предания, записанные странным, порой грубоватым языком, то постепенно перед нами начинает вырисовываться яркий и глубоко трагический образ основателя израильской религии. Он стоит особняком среди других мудрецов древности, более всех непонятый, чаще всех получавший за свой подвиг тупую неблагодарность. Ни один из основателей религии не был окружен людьми, в такой степени чуждыми его стремлениям. Если у Будды был Ананда, у Иеремии — Барух или у Сократа — Платон, то у Моисея не было никого. Даже члены его рода, помощники и соратники, оказались, как мы увидим, в основном людьми честолюбивыми, далекими от его идей и веры.
Ни один из основателей религии не был принужден так скоро пойти на компромисс с неподготовленным мышлением своих последователей и делать уступки их предрассудкам и привычкам, как Моисей. Но зато приходится поражаться, с какой удивительной гибкостью, мудростью и выдержкой ведет он дело воспитания народа и руководства им. Читая Пятикнижие без предвзятости, трудно отделаться от странного чувства, что в моральном отношении образ Моисея иногда кажется даже выше образа самого Ягве, Бога Израилева, каким он рисуется в Книге Исхода. Эта иллюзия возникает оттого, что на страницах древних писаний живая фигура благородного и великодушного вождя зачастую сталкивается с тем образом национального Божества, который рисовался детскому воображению пастухов. Поэтому и создается превратное впечатление, будто Моисей более справедлив и добр, чем сам Бог [384].
Но на самом деле именно в общении с открывавшимся ему в горах Владыкой Вселенной черпал еврейский пророк силы для совершения своего непосильного подвига. Замечательно, что во все трудные и критические минуты Моисей не ищет ни у кого поддержки и совета, а обращает свои взоры к небу.
Величайшей трагедией в судьбе этого человека было то, что он не только не встретил понимания и сочувствия у современников, но и в последующих веках с его именем связывались постановления и ритуально-правовой порядок, глубоко ему чуждые. Однако его борьба не пропала даром. Семя духовного, чистого богопочитания, брошенное мощной рукой этого титана на почву, заросшую сорняками, пусть и не скоро, но взошло. Великий Завет, принесенный им с Синая, послужит основанием для религиозного переворота, который направит свой удар против вековых твердынь ритуализма.
История Моисея была записана впервые лишь в Х в. до н. э. Прежде она казалась историкам целиком сотканной из легенд, но впоследствии стало очевидным, что в основных чертах все рассказанное о нем Библией выдерживает яркий свет исторической критики и соответствует тем сведениям, которые принесло изучение древнего Египта [385]. Однако о многом в этой истории нет точных и ясных сведений, многое прошло через призму поэтического предания, в котором трудно выделить конкретные детали.