История религий. Том 1

Крывелев Иосиф Аронович

И все же папство сочло необходимым предпринять какие-то шаги «навстречу прогрессу». В 1902 г. была учреждена Библейская комиссия, а в 1909 г. создан специальный институт, перед которым была поставлена задача исторического исследования Библии и подготовки профессоров по этой специальности. Таким образом, на очередь было поставлено не просто запрещение исторической библейской критики, а противопоставление ей такого суррогата этой научной дисциплины, который мог бы использовать данные истории и археологии для сокрушения научных теорий.

Несколько экзотичным для условий XIX в., но легко объяснимым с точки зрения тех иллюзий о своих возможностях в этом мире, которые церковь питала в начале рассматриваемого периода, было формальное восстановление Пием VII инквизиции. Она возобновила свою деятельность, правда, не во всех католических странах, а в Испании, Португалии, папских владениях, действовала также и в странах Латинской Америки, находившихся во владении испанских королей. Скоро, однако, даже Пий VII понял, что средневековье окончательно

отошло в прошлое. Через два года после восстановления им инквизиционного судилища, в 1816 г., папа опубликовал несколько документов, которыми процедура судопроизводства инквизиции была приведена в некоторое соответствие с общепринятыми правовыми нормами: устанавливалась гласность суда, категорически утверждалась необходимость точного доказательства выдвигаемых обвинений, предусматривалась система гарантий для обвиняемого. Папа напоминал даже о Христовой любви к ближнему. В бреве, обращенном к Конгрегации инквизиции, он писал: «…средство сделать религию могущественной в государствах состоит в том, чтобы показать, что она божественна и что при этом ее характере она может доставлять людям только утешение и благодеяния. Заповедь о любви друг к другу, данная нам божественным учителем Иисусом Христом, должна быть признана законом во всем мире» ¹².

При всем этом инквизиция вновь развернула свою работу. В 1826 г. был заживо сожжен в Валенсии по приговору инквизиции некий учитель Кайетано Риполь. Вина его заключалась в том, что он признал суть религии в утверждении: «Не делай другому того, чего не желаешь, чтобы сделали тебе» ¹³. После восстановления инквизиции было привлечено к ее суду по обвинению в ереси только в 1815 г. 737 человек ^и. Призывы папы Пия VII к милосердию были, разумеется, лицемерием.

Все же в итоге инквизиция должна была прекратить свое существование. В 1835 г. пал ее последний оплот в Испании: королевским приказом она была ликвидирована. В общецерковном масштабе лишь в 1859 г. буллой Пия IX было упразднено инквизиционное судилище, но некоторые его элементы продолжали существовать еще долго. Главным из них было присвоенное церковью право запрещения неугодных ей книг и других печатных изданий. Еще целое столетие продолжал выходить Индекс запрещенных книг. В Каноническом кодексе католической церкви, утвержденном папой Бенедиктом XV в 1917 г. и действующем до настоящего времени, содержится канон 1384 г., который гласит: «Церковь имеет право требовать от верующих, чтобы они не публиковали книг без ее предварительной цензуры, и запрещать, если на то имеются достаточные основания, любые книги любого автора» ¹⁵. Предать этого «любого автора» или даже его книги публичному сожжению церковь уже не может, и она ставит себе достижимую цель — осуждение и запрещение.

Использование этих испытанных средств не решает, однако, тех трудностей, которые стоят перед церковью в обстановке, когда буквально каждый день и час успехи естествознания и научно-технической революции демонстрируют полный крах религиозной картины мира и соответственно вероучения, проповедуемого церковью. В течение XX в. католическая церковь делает судорожные усилия к тому, чтобы удержать свои позиции в данном отношении, она идет на уступки с чрезвычайной неохотой и после многократных попыток удержать старые позиции.

Программным документом католической церкви в вопросе об отношении к науке явилась изданная папой Пием XII в 1950 г. энциклика «Humani generis» ¹⁶ («Род человеческий»). Виднейшее место в содержании энциклики занимает вопрос о происхождении человека и об отношении церкви в связи с этим вопросом к теории эволюции, но значение этого документа не замыкается рамками данного вопроса; по существу речь идет здесь об отношении между наукой в целом и религией (собственно католицизмом). Папа признает право науки заниматься своим делом, но тут же ставит это право в зависимость от того, согласны ли ученые в каждом отдельном случае подчиниться окончательному решению церкви по рассматриваемому вопросу. Он милостиво разрешает деятелям науки вести дискуссии, но лишь в пределах, которые соответствуют учениям Священного писания и Священного предания. Научные теории именуются им гипотезами, и он не имеет ничего против того, чтобы таковые обсуждались, но если оказывается, что они «прямо или косвенно направлены против богооткровенного учения, они не могут быть приняты ни в коем случае».

Таков был официальный курс, которого придерживался Ватикан при папе Пие XII. Однако в недрах католической церкви зрели и все больше крепли более либеральные течения богословской мысли, хотя и медленно, но неуклонно подтачивавшие церковный фундаментализм. В этой связи представляют большой интерес мировоззрение и судьба крупного ученого-палеонтолога, состоявшего до самой своей смерти в 1956 г. патером и членом иезуитского ордена, Пьера Тейяра де Шардена ¹⁷.

Взгляды Тейяра весьма противоречивы и запутанны, по содержанию своему они совершенно мистичны. Но эта мистическая система не совпадает с системой вероучения как христианства в целом, так и католицизма в частности. В ее основе лежит принцип эволюционного развития всего существующего — от пункта Альфа (возникновение мира) до пункта Омега (воплощенный и персонифицированный бог). Божественное начало тем не менее признается не возникающим

в конце эволюционного пути, но присущим всему существующему на всем протяжении его развития. Как ни трудно понять логику этой концепции, можно все же уловить ее явственный пантеистический смысл. Во всяком случае в сочинениях патера Тейяра де Шардена нельзя найти ничего похожего на христианское вероучение ни в его католической, ни в любой другой разновидности: нет в нем ни Бога-творца, ни Троицы, ни Адама с Евой, ни первородного греха, ни загробной жизни. Неудивительно, что католическая церковь относилась отрицательно к философским взглядам Тейяра и запрещала ему публиковать те его произведения, в которых эти взгляды находили свое выражение. Уже после его смерти, в 1962 г., папская Конгрегация по вопросам вероучения опубликовала «Monitum» («Предостережение»), осуждавший взгляды Тейяра и предостерегавший всех католиков, и прежде всего церковные власти, «всех епископов, настоятелей орденов, директоров семинарий и ректоров университетов», о гибельности их признания¹⁸. Само собой разумеется, что не могло быть и речи в этих условиях об издании церковью сочинений еретического патера и даже просто о разрешении их издавать («Imprimatur»).

И все же очень скоро наступил полный поворот в этом отношении. На Втором Ватиканском Вселенском соборе ряд делегатов выступил с требованием пересмотра церковных установок в вопросе об оценке доктринального наследия Тейяра де Шардена. Хотя не все соборные отцы были согласны с требованием реабилитации еретического пастыря, но таковая реабилитация фактически произошла. После Собора сочинения Тейяра стали издаваться с санкции церкви. Смысл этого поворота можно уяснить себе только в свете общей характеристики Второго Ватиканского собора, этого высшего форума католической церкви. Как известно, Собор проходил под знаком лозунга «аджорнаменто» (ит. «обновление», «осовременивание»), в чем сказалось общее требование времени, которому церковь уже не могла противостоять.

Принципиальные вопросы вероучения с особой остротой встали перед Собором при обсуждении «Конституции об откровении».

По существу речь шла о том, следует ли церкви и теперь, как это было на протяжении многих столетий, рассматривать Библию как источник абсолютно достоверной и безошибочной истины, — в тех условиях, когда, с одной стороны, мифологический характер ее содержания очевиден для подавляющего большинства современного человечества, а с другой стороны, научные исследования раскрыли подлинную историю библейских книг, разумеется не содержащую в себе ничего сверхъестественного, могущего быть приписанным Святому духу. И при этих условиях на первой сессии Собора был предложен на утверждение проект «Конституции», предававшей анафеме всех, кто выражает сомнение в «абсолютной безошибочности Священного писания». Проект был после долгих споров сдан на новую разработку, но и вторая и третья сессии Собора оказались не в состоянии прийти к общему мнению и определенному решению по поводу текста «Конституции». Только на последней (четвертой) сессии такое решение было принято, и то лишь потому, что раньше или позже надо было что-то решить во избежание всенародной демонстрации того тупика, в котором оказалась католическая догматика в коренном вопросе вероучения.

Каждый из последующих вариантов проекта «Конституции» был либеральнее предыдущего, но это «левение» шло очень трудно, как говорят, со скрипом. Еще в третьем варианте говорилось, что «книги Писания учат в целом и во всех своих частях истине без какой бы то ни было ошибки (sine ulla errore)». Но один за другим с трибуны Собора выступали влиятельные его делегаты, в том числе кардиналы, и указывали на явно ошибочные и фантастические библейские пассажи, о которых никак невозможно сказать, что они безошибочны. С другой стороны, признать, что в богооткровенном Писании содержатся «ошибки», церковь тоже не может. В конце концов уже на четвертой сессии Собора была принята формула, кажущаяся решительной, но на самом деле открывающая возможность всяческого маневрирования: «абсолютная безошибочность» уступила свое место довольно непонятной «спасительной истинности» (в немецком переводе Heilsgeschichte), а в целом текст гласил: «Все, что богодухновенные авторы или агиографы высказывают, должно считаться высказанным Святым Духом… Книги Писания точно, надежно и без заблуждений учат истине, которую бог счел нужным для нашего блага сообщить нам»¹⁹. Здесь что ни слово, то уловка. Раньше католические теологи избегали термина «авторы» для обозначения тех людей, которые писали библейские книги, они рассматривались как «инструменты», которыми оперировал действительный автор — Святой дух. Категорические утверждения насчет «точности, надежности» и отсутствия заблуждений имеют подстрочный смысл, связанный с последующим текстом, где речь идет о той истине, которую «бог счел нужным сообщить нам». Счел, дескать, нужным преподать нам сию истину в форме фантастических мифов, и от этого она не перестает быть истиной…

Как в этом, так и в других соборных документах сказалась тенденция к аджорнаменто, притом к такому, которое открывало бы возможность для церкви устранять или по меньшей мере затушевывать противоречия между уровнем сознания современного человека и католической доктриной, с каждым годом становящиеся все более вопиющими. Однако не все соборные отцы соглашались с таким курсом церкви. Оставалось меньшинство, в общем незначительное, придерживающееся старых позиций и резко протестовавшее против модернизации вероучения.