История России с древнейших времен до конца XVII века
Шрифт:
Починок — как поселение, сигнализирующее о самом первом шаге земледельческой культуры в данном месте, — сменяет в этом качестве деревню. Его происхождение прозрачно: от глагола «почать, почну», т.е. начинать. Обычно в них было 1—3 крестьянских двора, и главное отличие починка от деревни заключалось в том, что починки не были внесены в налоговые кадастры. Пустоши, селища, печища обозначают разные стадии запустения. От сравнительно недавнего (обрабатывавшаяся ранее земля еще учитывалась как перелог в трех полях) до теряющегося в памяти насельников, когда лишь следы порушенной печи напоминали о былом освоении участка.
Запустевшие поселения и земли — неизбежный спутник средневекового аграрного производства, когда каприз погоды или военная фортуна могли на годы прервать нормальное течение жизни. Преобладала, однако, в XIV—XVI вв. неуклонная, хотя и не без спадов, внутренняя колонизация. Ареал окультуренных земель, соотношение пашни и леса, достигнутое
Никогда ранее и никогда позднее на Руси не было столь многочисленной, столь плотной сети расселения. Первый английский мореход, посетивший Россию в 50-е годы XVI в., был удивлен числом и многолюдностью поселений вдоль торговой дороги от Ярославля до Москвы. В наиболее освоенных районах, там, где позволял микрорельеф местности и где процесс окультуривания новых земель или заброшенной пашни не ушел еще в прошлое, деревни и починки нередко располагались друг от друга в пределах 1,5—2 — 4—5 км. Иногда можно было докричаться из одной деревни в другую. С 70—80-х годов XVI в. началось сокращение населенных пунктов. В последней трети XVII в. отчетливо проявилась новая их устойчивая конфигурация. Считается, что тогда в сопоставимых границах и с примерно равнозначным ареалом обрабатываемых земель цифра обитаемых сел, деревень, слобод была меньше на 30—40% аналогичного показателя на середину XVI в.
Обобщенным показателем уровня сельского хозяйства всегда была урожайность. Сколь-нибудь объемных данных о ней во второй половине XV в. нет. В литературе же налицо резко отличающиеся точки зрения. С учетом успехов внутренней колонизации (осваиваемые земли не успели еще истощиться), с учетом благоприятных в целом природных и социально-политических факторов следует признать более близкой к реальности оценку средней урожайности (так, кстати, считали и правительственные чиновники в XVI в.) по ржи сам-3 — сам-4, по овсу — сам-2,5 — сам-3,5 с заметным повышением в ряде уездов к югу от Оки (Ряэанщина, Северщина). Это, в принципе, соответствует европейским показателям в схожих регионах и в эпоху экстенсивного земледелия.
Итак, по комплексу экономических примет столетие с 60—70-х годов XV в. и до начала 60-х годов XVI в. можно полагать «золотым веком» российской деревни. «Большие расчистки» и стали скрытым от поверхностного взгляда основанием прогресса страны. Успехи московских великих князей базировались во многом на усилении военного потенциала. Последнее было немыслимым без стремительного роста российского служилого дворянства и при Иване III, и при Василии III. Увеличение численности благородных ратников обеспечивалось умножением объемов всего производимого российскими мужиками. Последнее же было достигнуто в результате значительного расширения ареала обрабатываемых земель, заметного демографического подъема в деревнях, развития в них промыслов.
Другой пример — каменное строительство. Возведение крепостных, культовых, дворцовых, частных сооружений из камня и кирпича имело место в зримых масштабах именно во второй половине XV — первой трети XVI в. До этого времени (если, конечно, не принимать во внимание Великий Новгород и Псков) каменная архитектура была редкостью. Великолепный комплекс Московского Кремля — первый зримый плод и начавшегося подъема деревни, и освобождения страны от ордынской зависимости.
Но не забудем сказанного в начале главы. Вся совокупность природных факторов заметно лимитировала хозяйственные потенции российских земледельцев. Показательно, что, несмотря на мощную концентрацию средств и ресурсов, строительство Кремля в Москве длилось четверть века, а с учетом нового здания Успенского собора — почти сорок лет. База экономического роста российской деревни была в целом узкой, размеры прибавочного продукта крестьян оставались весьма ограниченными.
§ 3. Российский
В отечественной мысли есть вечные темы. Судьбы российского крестьянства в его социальном и этнокультурном аспектах из их числа. Очень скудны документальные «остатки», нарративные тексты о земледельцах за XIV—XVI столетия. Бедность источников нередко пытались компенсировать множественностью концепций. Вот почему столь разнообразны вариации на тему «типических представителей» сельского люда в ученых и публицистических трудах. Представляли в качестве господствующего типа арендатора-наймита, лишенного прав на землю, не обремененного излишней собственностью и легкого на подъем. Так думали одни ученые. Другие усматривали решающие особенности крестьянского статуса в сильном ограничении его свободы, в начавшемся еще до Судебника 1497 г . закрепощении. Третьи исследователи полагали главной фигурой российских земледельцев крестьянина черной или черносошной волости, т.е. территорий, находившихся под непосредственным управлением представителей княжеской власти. Правда, сам статус черносошных крестьян трактовался неодинаково. Кто-то видел в них собственников земли и промысловых угодий, своеобразный питательный бульон для экономического расслоения и первых явлений раннебуржуазного толка в жизни страны. Другие же усмотрели в феномене черносошных земель своеобычный факт разделенной собственности: феодального государства в лице великого князя и волостной общины. Невозможно на немногих страницах описать все дискуссии на эту тему. Столь же нереально изложить свои взгляды с подробной аргументацией. Важно указать на решающие доводы в спорах о статусе разных категорий крестьян, ведущую тенденцию в изменениях их правового положения. Этим не исчерпывается бытие крестьянина в обществе: мы ознакомились с усредненными экономическими характеристиками его дворохозяиства, но их нужно вписать в социальную среду. Как взаимодействовали крестьяне с государством и его представителями, с церковными и светскими собственниками имений, какую роль играла во всем этом община и какова была ее структура? Наконец, что оставалось, собственно, у крестьян после того, как они рассчитывались с государством и господами? Вот вопросы, на которые необходимо получить ответы.
В XIII—XV столетиях (как, впрочем, и ранее) сельское население России обозначалось в документах, юридических памятниках множеством терминов. Одни из них подсказывают происхождение данной группы, другие несут на себе отпечаток локального распространения, третьи фиксируют те стороны их статуса, которые проявляются лишь в определенных правовых ситуациях. Наконец, четвертые свидетельствуют об устойчивых особенностях в их экономическом бытии. Конечно, все эти термины не застывали в своем первоначальном значении. Некоторые из них превращались постепенно в обозначение той или другой категории сельского люда по комплексу ведущих признаков. Отдельные примеры тому мы приведем позже. Сейчас же подчеркнем иное. Самое поразительное в пестром сонме слов, соотносившихся современниками с людьми сохи, косы и топора, — отсутствие обобщенного понятия, в котором бы сливались локальные, владельческие, ситуационные, экономические отличия всех групп земледельцев. Или иначе: крестьяне тогда не назывались крестьянами, что автоматически присуще российскому сознанию более позднего времени. Причем, дело не в том, что само слово не было известно на Руси. Отнюдь, оно было прекрасно знакомо с рубежа X—XI вв., но только в главном и изначальном смысле. Хрестианин — человек, исповедовавший христианскую религию и состоявший членом христианской (православной в России) церкви.
Мы точно знаем, когда это слово существенно расширило свое содержание: с последних десятилетий XIV в. оно стало прилагаться к деревенскому люду, причем подразумевались два смысловых уровня. Во-первых, крестьянин — непосредственный сельский производитель. Во-вторых, это такой производитель, который не находится в холопской зависимости от любого собственника земли из числа светских лиц («холопы на пашне» были постоянной, но малочисленной группой сельского населения). На протяжении XV в. расширяются сферы применения термина «крестьянин, крестьяне», так что к рубежу следующего, XVI столетия он господствует в источниках.
Что стояло за этими, казалось бы, сугубо лингвистическими переменами? Очень многое, ибо смена социальной терминологии сигнализирует о важных подвижках в жизни общества. Несомненно, что проявление нового смысла у термина «крестьянин» было обязано успехам русской церкви в евангелизации сельских жителей. Без этого отождествление абсолютно господствовавшей по численности сельской части российского населения с адептами христианской веры было немыслимым. Так сказались духовно-нравственные перемены в обществе. Прозрачны государственно-политические мотивы: сообразно территориально-политическому объединению шла постепенная унификация сословных статусов, а значит, унифицировалась система терминов. Своеобразная стандартизация терминологии происходила, конечно же, постепенно. Но вот о чем обычно забывают, так это о социально-психологических мотивах.