История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века

Иловайский Дмитрий Иванович

Крымские отношения послужили поводом московскому правительству обменяться с польским несколькими посольствами и вступить в переговоры для заключения союза против общего врага. Вместе с тем возобновились с нашей стороны жалобы на умаление царского титула в польских грамотах и на порубежные столкновения. Летом 1646 года приезжал в Москву послом от короля Владислава киевский каштелян Адам Кисель. На приемах он произносил цветистые речи, блистал и риторикой, и историческими познаниями. Но переговоры не привели к заключению наступательного союза против крымцев и ограничились некоторыми неопределенными обещаниями в смысле общей обороны.

В 1647 году восемнадцатилетний царь пожелал вступить в брак. По обычаю, собрали в Москву многих девиц; из них выбрали наиболее красивых и представили государю. Ему особенно приглянулась дочь дворянина Рафа Всеволожского, которую поэтому взяли во дворец и поместили до свадьбы вместе с царскими сестрами. Но тут повторилось то же, что некогда произошло с девицей Хлоповой при

Михаиле Феодоровиче. Придворные боярыни, имевшие своих дочерей, конечно, завидовали счастью незнатной девицы и, по словам русского современника, упоили ее отравами так, что она заболела. По другому известию, Всеволожская, узнав о своем выборе, от сильного радостного волнения лишилась чувств; по третьему, невеста уже перед венчанием упала в обморок, потому что дворцовые прислужницы, подкупленные Борисом Морозовым, слишком крепко затянули ей волосы. Как бы то ни было, невесту обвинили в падучей болезни.

Алексей Михайлович был очень опечален расстройством брака с Всеволожской. Тем не менее ее, так же как и Хлопову, вместе с родными сослали в Сибирь, именно в город Тюмень. Потом встречаем Рафа воеводой верхотурским; а после его смерти, в 1653 году, его жену, дочь и всю семью перевели в их дальнюю касимовскую вотчину.

Интрига против Всеволожской, конечно, разыгралась не без участия и себялюбивых расчетов всесильного при дворе боярина Морозова. Эти расчеты вскоре и обнаружились. Он, очевидно, стакнулся со стольником Ильей Даниловичем Милославским, только что воротившимся из своего посольства в Голландию. По словам современника-иностранца (Олеария), Морозов начал выхвалять красоту двух дочерей Милославского и возбудил у царя желание их видеть; сестры были приглашены посетить царевен. Алексей Михайлович выбрал старшую из них, двадцатидвухлетнюю Марью Ильиничну, которую он велел взять к себе в Верх, то есть поместить во дворце, и нарек ее своей невестой. Свадьба состоялась в январе 1648 года. Борис Иванович Морозов занимал место посаженого отца; а посаженой матерью была жена его брата Глеба Ивановича. Установленные при царском дворе свадебные обрядности и церемонии были строго исполнены, но за одним немаловажным исключением. По настоятельному совету своего духовника протоиерея Стефана Вонифатьева, молодой государь отменил обычные на царских свадьбах русские народные забавы и потехи, главным образом скоморошьи, не совсем пристойные песни и пляски, сопровождаемые звуками труб и гудков; вместо них на свадьбе господствовала благочестивая тишина или слышалось стройное пение духовных стихов.

Спустя несколько дней Борис Иванович Морозов женился на Анне Ильиничне, младшей сестре царицы, чем и обнаружил для истории главную цель своей интриги против Всеволожской и своей стачки с Милославским. Таким образом, породнившись с царем, он еще более укрепил свое придворное положение и устранил всякое соперничество со стороны новой царской родни. Зато брак старого боярина с молодой смуглянкой не был счастлив: по замечанию другого современника-иностранца (Коллинса), «вместо детей у них родилась ревность, которая произвела ременную плеть в палец толщиной»¹.

Однако неумеренное и своекорыстное пользование своим всесильным положением вскоре привело Морозова на край гибели.

В истории предыдущего царствования на Земском соборе 1642 года, по азовскому вопросу, мы встретились с жалобами разных сословий Московского государства на свою бедность, на многие тягости, злоупотребления и неправды. Само собой разумеется, что в какие-нибудь три-четыре года общее положение дел мало изменилось, и мы снова встречаемся с теми же жалобами. Между прочим, московские торговые люди указывали тогда на соперничество иноземцев, отнимавших у них торги. Но сия жалоба, очевидно, осталась без последствий. И вот в 1646 году гости, гостиная и суконная сотни, а также черные торговые сотни Москвы и многих других городов подают царю уже обстоятельную челобитную на приезжих торговых иноземцев, англичан, голландцев, брабантцев и гамбургцев, с изложением всех их козней, обманов и всяких убытков, чинимых русским торговцам и царской казне.

А именно.

В прежнее время, при царе Федоре Ивановиче, позволено было от английской компании только двум гостям, третьему писарю ездить с товарами от Архангельска в Москву и торговать беспошлинно; а других иноземцев с товарами не пропускали далее Архангельска, где с ними и торговали московские купцы. После же московского разорения, при царе Михаиле Феодоровиче, англичане, подкупив думного дьяка Третьякова, получили из Посольского приказа грамоту с разрешением ездить из Архангельска в московские города Джону Мерику с товарищами, в числе двадцати трех лиц. Но в действительности они стали приезжать по 60, 70 и более человек; настроили себе в Архангельске, Холмогорах, Вологде, Ярославле, Москве и в иных городах многие дворы, амбары, палаты, каменные погреба; стали жить в Московском государстве постоянно, как у себя дома, и перестали продавать товары русским торговцам или менять у них на русские товары; а начали сами рассылать по городам и уездам своих людей, чтобы закупать русские товары помимо русских торговцев; причем многих бедняков закабаляют себе посредством долгов. Вообще действуют сообща, стачкой;

например, если их товар подешевеет, то его держат и не продают до тех пор, пока не поднимется в цене. Пользуясь своей беспошлинной торговлей, англичане отняли у русских и торг с другими иноземцами у Архангельского города; ибо сами продают русские товары голландцам, брабантцам и гамбургцам и тайно возят на их корабли, чем крадут государеву пошлину. Таможенных целовальников они и на корабли свои не пускают к досмотру; в таможнях берут выписи такие, которые не показывают и десятой доли их товаров (конечно, помощью взяток); действуя стачкой между собой и с другими иноземцами, русских купцов так оттерли от торговых промыслов и такие убытки им чинили, что те почти перестали и ездить к Архангельску. Если бы в городах таможенные головы и целовальники досматривали товары у англичан и брали бы с них такие же пошлины, как с русских, то в царскую казну прибывало бы в год тысяч тридцать рублей и более. Хотя жалованная грамота на беспошлинный приезд в Москву дана Мерику с товарищами, которые все названы по именам и которые почти все уже померли, однако право это покупается у их жен и детей совсем другими людьми, под видом их братьев, племянников и приказчиков.

Жалованная грамота дана англичанам по просьбе короля Карла; а они отложились от него и уже четвертый год с ним воюют. Мало того, они привозят под видом своих родственников других иноземцев и другие иноземные товары под именем английских, чтобы с них не шло пошлины; притом стали привозить сукна, камки, атласы и тафты сравнительно с прежними худшего качества, так что в мочке их убывает уже не по два вершка, а по полуаршину и более. Далее, по примеру англичан, голландцы, брабантцы и гамбургцы, с помощью посулов, тоже получили грамоты из Посольского приказа у думных дьяков Петра Третьякова и Ивана Граматина. А есть и такие иноземцы, которые ездят в Московское государство и торгуют без всяких грамот у себя на дворе и в торговых рядах. Между прочим, известный Петр Марселис, в товариществе с другим немцем, откупил ворванье сало у холмогорских и поморских промышленников, которые ходят на море бить зверя; мимо откупщиков эти промышленники не смеют никому продавать сала; а те платят за него полцены и даже четверть цены. От них и промышленники обнищали и пошлины идет в царскую казну не более 200 рублей; а прежде собирали ее по 4, по 5 тысяч и более на год. Живя в Москве, иноземцы по нескольку раз в год посылают через Новгород и Псков в свои земли вести о том, что делается в Московском государстве и какие цены стоят на товары; а потому, приехав к Архангельску, уже заранее сговариваются, как и что покупать или продавать.

В той же челобитной приведен любопытный пример коварства и ехидства иноземцев по отношению к русским. При Михаиле Феодоровиче ярославский купец Антон Лаптев поехал через Ригу в Голландию, в Амстердам, с соболями и другими мехами, чтобы, продав их, накупить всяких заморских товаров. Но немцы и голландцы, сговорясь, не купили у него ни на один рубль. Воротился он на немецком корабле, который привез его к Архангельску. Здесь те же иноземцы купили у него весь товар по хорошей цене. Когда на архангельской ярмарке русские торговцы выговаривали за то иноземцам, те с усмешкой сознавались, что сделали так с намерением, чтобы отбить у русских торговцев охоту ездить к ним за море с товарами; что точно так же они поступили и с персидскими купцами, которые пытались привозить к ним свой шелк-сырец. Еще при Михаиле Феодоровиче послан был в немецкую землю гость Назарий Чистаго с государевым товаром, шелком-сырцом. Немцы точно так же, сговорясь, ничего у него не купили или давали очень дешево, а когда он воротился в Архангельск, тот же шелк те же немцы купили дорогой ценой.

В заключение своего челобитья московские торговые люди просили, чтобы англичанам и другим иноземцам было позволено торговать только у Архангельска, а в Москву и другие города их для торговли не пускать, дабы они не отнимали промыслов у русских людей. Просили также не отдавать иноземцам на откуп ворванье сало. Но с богатыми и ловкими иноземцами уже нелегко было бороться в самой Москве, и тем более, что не только разные подкупленные ими дьяки, но и сам временщик Морозов был на их стороне. Поэтому означенное челобитье осталось пока без последствий, что, конечно, возбудило немалый ропот среди торговых сотен Москвы и других городов. Покровительство иноземцам между прочим выражалось и в судебных делах: так, с них указано брать судебных пошлин вдвое менее, чем с русских.

К ропоту против иноземцев присоединилось и неудовольствие народное на указ о новой прибавочной пошлине на соль; хотя сия пошлина, по словам указа, назначалась на жалованье служилым людям, оборонявшим православных христиан от крымских и ногайских басурман, и хотя заранее приказано после ее полного поступления в казну отменить сбор стрелецких и ямских денег. Вместе с введением этой новой пошлины правительство объявило своей монополией и продажу табаку, самое употребление которого при Михаиле Федоровиче подвергалось преследованию. Тем же указом ведение соляной пошлиной и табачной продажей сосредоточивалось в приказе Большой казны, в котором сидели покровители иноземцев, боярин Б.И. Морозов и бывший гость, а теперь посольский и думный дьяк Назарий Чистаго. На них-то по преимуществу и обратилось народное неудовольствие, как на людей, явно преследующих своекорыстные цели.