История русского романа. Том 1
Шрифт:
Выход в свет «Мертвых душ» обострил борьбу между реакционной и передовой критикой 40–х годов. Одним из центральных вопросов в ходе этой борьбы явился вопрос о жанре поэмы Гоголя, вопрос, приобретший в 1842–1843 годах в критике принципиальное значение. Полемика с К. С. Аксаковым, С. П. Шевыревым и другими критиками славянофильского и реакционного лагеря, завязавшаяся вокруг «Мертвых душ», способствовала дальнейшему уточнению взглядов Белинского на проблемы и перспективы современного русского романа.
Стремясь затушевать критический пафос «Мертвых душ», К. С. Аксаков объявил «Мертвые души» возрождением древнего эпоса с его эпиче- ским спокойствием и благоговейно — созерцательным отношением к жизни. Еще дальше пошел С. П. Шевырев, считавший «Мертвые души» апофеозом
Жанры эпопеи и романа, доказывал Белинский в противовес Аксакову (смотревшему на художественное творчество с отвлеченно — идеалистической, внеисторической точки зрения), не являются чем-то «вечным», независимым от общественного развития. Жанр эпопеи был связан с историческими условиями жизни древнего мира: «… эпос древний… есть исключительное выражение древнего миросозерцания в древней форме…». Поэтому в новое время эпос в его прежнем качестве невозродим. На смену гомеровскому эпосу в современных условиях закономерно пришел роман — «эпос нашего времени, в котором выразилось созерцание жизни современного человечества и отразилась сама современная жизнь…» (254).
К. С. Аксаков идеализировал древний эпос и, наоборот, с романтическим пренебрежением относился к роману, который он рассматривал как качественно низшую художественную форму, как «искажение древнего эпоса» на Западе. Белинский в полемике с Аксаковым категорически отверг эту высокомерно — снисходительную оценку романа, унаследованную Аксаковым от метафизической эстетики XVII-XVIII веков. Белинский правильно понял, что роман является не низшим жанром по отношению к эпопее, не «искажением» эпоса, а закономерным и неизбежным моментом дальнейшего развития эпического рода: эпос, пишет Белинский, «развился исторически в роман» (254). Путь от эпопеи к роману, по Белинскому, это направление развития, которое неизбежно не только для Запада, как полагал Аксаков, но и для России, причем движение это является выражением не «искажения», а прогрессивного развития художественного творчества.
В противоположность эпопее, роман, в понимании Белинского, — критический эпос, в котором «анатомируются», анализируются и отрицаются враждебные человеку общественные условия крепостнически — буржуаз- ного мира. «В смысле поэмы, — пишет Белинский, формулируя эту мысль на примере «Мертвых душ», — „Мертвые души“ диаметрально противоположны „Илиаде“. В „Илиаде“ жизнь возведена в апофеозу: в „Мертвых душах“ она разлагается и отрицается; пафос „Илиады“ есть блаженное упоение, проистекающее от созерцания дивно божественного зрелища; пафос „Мертвых душ“ есть юмор, созерцающий жизнь сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы» (255). «Эпос нового мира, — пишет Белинский, — явился преимущественно в романе, которого главное отличие… составляет… проза жизни, вошедшая в его содержание и чуждая древнеэллинскому эпосу» (414).
Мысль о закономерном развитии русской и всей мировой литературы от эпической поэмы к роману и определение романа как критического изображения мира прозаических общественных отношений, высказанные в 1842 году в полемике с Аксаковым, Белинский вновь повторил через два года в восьмой статье о Пушкине, приступая к разбору «Евгения Онегина». «…Время эпических поэм, — писал здесь Белинский, — давным- давно прошло…, для изображения современного общества, в котором проза жизни так глубоко проникла самую поэзию жизни, нужен роман, а не эпическая поэма». Пушкин в «Евгении Онегине» и «взял эту жизнь, как она есть, не отвлекая от нее только одних поэтических ее мгновений, взял ее со всем холодом, со всею ее прозою и пошлостию» (VII, 440).
«Герой нашего времени» и «Мертвые души» открыли широкие пути для дальнейшего развития русского реалистического романа. Но для того- чтобы двинуться дальше по этому направлению, передовое реалистическое искусство должно было прежде накопить необходимые силы и опыт. В первой половине 40–х годов группировавшиеся вокруг Белинского и «Отечественных записок» молодые писатели демократического лагеря еще не ставили перед собой задачи создания широких, обобщающих картин русской жизни. Их внимание было отдано по преимуществу малым жанрам — повести, рассказу, «физиологическому» очерку. Во вступлении к сборнику «Физиология Петербурга» (1845) Белинский наметил для писателей «натуральной школы» 40–х годов программу всестороннего художественного исследования русского общества во всем богатстве и сложности его национального и социально — исторического содержания. Лишь на основе широкого развития беллетристики и «малых» жанров (в особенности очерка) мог, как понимал Белинский, возникнуть новый для русской литературы тип реалистического социального романа, чуждого отвлеченной дидактики и «мелочного сатиризма», проникнутого передовой демократической мыслью, с широкими и типическими обобщениями, ро мана, вскрывающего «ревущие противоречия» между «европейскою внешностию» и «азиатской сугцностию» русской общественной жизни николаевской поры (VIII, 376).
Новый период развития русского романа, начавшийся во второй половине 40–х годов, позволил Белинскому в последние годы жизни вернуться к анализу проблем теории романа и подытожить свои взгляды по этому вопросу. В обширной рецензии на романы Э. Сю, П. Феваля и К. Шпинд- лера (1847) Белинский с наибольшей полнотой развернул свой взгляд на основные этапы развития романа в Западной Европе, охарактеризовал его значение для современной русской и мировой литературы.
Указывая, что «роман порожден рыцарскими временами», Белинский подчеркнул, что «полное торжество романа настало только в XVIII веке», но и в эту эпоху роман еще не получил «определенного и настоящего значения» (X, 103). Только XIX веку, в лице Вальтера Скотта, «представлено было навсегда утвердить истинное значение романа» (105).
Основными этапами развития романа до XVIII века Белинский считает рыцарский и сентиментально — аллегорический («Роман о розе») роман средних веков, сатирический роман эпохи Возрождения (Рабле, Сервантес), роман XVII века (Скаррон), явившийся попыткой «изображения действительности» (103). В XVIII веке роман раздробился на множество различных направлений — от «картин частной семейной жизни» в духе Ричардсона и Фильдинга до фантастических романов Шписа и «сантиментально — моральных» романов Жанлис и Коттен. Несмотря на то, что роман в это время не получил еще «никакого определенного значения», уже на ранних этапах развития романа обнаружилась главная его черта: «Во всех лучших романах прежнего времени видно стремление быть картиною общества, представляя анализ его оснований», — пишет Белинский (104, 105). Наряду с многочисленными романами, которые «изображали действительность, жизнь и людей в искаженном виде», романами — «сказками», тешившими воображение и фантазию, в XVIII веке «были и приятные исключения», к числу которых критик относит «Жиль Бласа» Лесажа, философские повести Вольтера, романы Свифта, Стерна, Прево, Руссо и некоторые другие (104, 105). Более или менее отчетливое желание дать анализ общества и его «оснований», которое проявлялось в этих и других лучших романах прошлого, стало сознательным творческим устремлением передового реалистического романа XIX века.
В истории романа XIX века Белинский различает три этапа. «Еще прежде, нежели романы Вальтера Скотта получили всеобщую известность и классический авторитет, роман в XIX веке начал уже изменяться в духе и направлении и стремиться к более серьезному значению» (107). Отражением этой «переходной эпохи» (наступившей после Французской революции, которая «изменила нравы Европы») был роман времен романтизма. Роман эпохи романтизма «не хотел больше быть сказкою для забавы праздного воображения», он «обнаружил» в Германии «притязание на решение высших вопросов мистической стороны жизни», а во Франции и «важных общественных вопросов» (107, 109).