История русского романа. Том 1

Бушмин А. С.

Писатель исходит из представления о том, что кротость, мягкость и доброта сочетаются в народном типе с удалью и хищностью. Эти свойства присущи разным людям, и Григорович как бы делит ряд образов своего романа по их принадлежности к «кроткому» или «хищному» психологическому типу. Таким образом, у него проявляется предвзятый, метафизический взгляд на человеческую психологию, вследствие чего в ряде случаев он отвлекается от социальной природы характеров и приписывает своим героям врожденные, раз навсегда данные качества. Через весь роман проходят два героя — младший сын Глеба Ваня и приемыш Григорий — сперва мальчики, потом юноши, потом зрелые мужи. Григорий является разрушителем семьи, Ваня — ее хранителем. С первых страниц романа Григорович дает почувствовать, что характеру Вани свойственна «типичная» для патриархального крестьянства кротость, а что Григорий —

«хищник». Достойный преемник Глеба Савинова, воспитанный в традициях крепкой патриархальной семьи, Ваня является послушным сыном, трудолюбивым работником, почтительным другом старика — соседа и его дочери Дуни. Он отговаривает отца от намерения сдать в солдаты Григория вместо него, ссылаясь на то, что «воля божья», чтобы по очереди шел он, сын Савинова, а не сирота — воспитанник. Ваня уступает свою невесту Дуню Григорию, которого она любит.

Григорий, незаконный сын непутевого горемыки Акима и легкомысленной солдатки, попавший в семыо Савинова уже озорным и злым мальчиком, с самого детства не обнаруживает ни к кому сердечной привязанности. Когда умирает Аким, Ваня плачет, жалея Акима, а Григорий огорчается, что Аким не успел ему дошить сапоги. Григорий не любит Глеба Савинова и не привязывается к его семье. Страсть Григория к Дуне, зверская и животная, сначала доводит девушку до позора, а затем делает ее несчастной, забитой и заброшенной женщиной. Эти «хищные» -

черты характера Григория автор постоянно подчеркивает, описывая и его наружность.

Сравнивая своих героев, Григорович писал: «Задумчивое, прекрасное лицо молодого рыбака сохраняло такое же спокойствие, когда он говорил с Гришкой, как когда оставался наедине. Черные, быстрые взгляды приемыша говорили совсем другое, когда обращались на сына рыбака: они горели ненавистью, и чем спокойнее было лицо Вани, тем сильнее суживались губы Гришки, тем сильнее вздрагивали его тонкие, подвижные ноздри. Он сам не мог бы растолковать, за что так сильно ненавидел того, который, пользуясь всеми преимуществами любимого сына в семействе, был тем не менее всегда родным братом для приемыша и ни словом, ни делом, ни даже помыслом не дал повода к злобному чувству» (У, 226).

Встретившись с фабричным парнем Захаром, Григорий быстро сближается с ним: «… сошлись они необыкновенно скоро. Есть какое-то тайное, притягивающее сочувствие между родственными натурами. Захар был, конечно, уже зрелый плод в своем роде. Приемыш, сравнительно с ним, осуществлял только почку; но почка эта принадлежала тому же самому дереву, которое дало плод» (300).

Захар в романе характеризуется как хищник с «ястребиными глазами», развратник, вор, пьяница и негодяй. Таким образом, Григорович как бы подводит читателя к мысли, что фабрика лишь способствует развитию хищных натур, разрушающих патриархальную семью, а не порождает их. Такой натурой является, например, Григорий, никогда не бывавший на фабрике, но мечтающий о свободе от подчинения старшим в семье, о загуле, о «привольном» фабричном житье.

Кроткий, старый рыбак Кондратий говорит о Григории Глебу Савинову: «Судишь по себе, по своей душе судишь. Смотришь, и обознался: иной человек-то хищнее зверя лютого» (344).

Такой принцип изображения характеров наносил серьезный ущерб произведению Григоровича. Он свидетельствовал об идейной ограниченности писателя, в сознании которого интерес и сочувствие к положению народа уживались со страхом перед ломкой традиций, сковывающих инициативу народа, недоверием к самостоятельным поискам новых форм жизни представителями массы. Григорович до некоторой степени приближался здесь к концепции Ап. Григорьева и кружка теоретиков почвенничества из «молодой редакции» «Москвитянина». Так, например, Ап. Григорьев считал, что в русской народной среде бытуют два типа — кроткий и хищный. Кроткий тип представлялся ему более национальным, более органичным для народа.

Нечего говорить о том, сколь резко подобный принцип характеристики героев противоречит реалистической образной системе романа, как остро ощущается идеализация и схематизм в изображении отношений Вани, Дуни и Григория на фоне правдиво и глубоко раскрытой драматической судьбы Глеба Савинова.

Однако есть в образе Вани и черты, придающие ему большую значительность. Образ Вани вносит в роман лирически звучащую тему привязанности народа к родным местам, активной любви к родине человека, своими руками создающего ее богатства.

Описывая уход из дому взятого в рекруты Вани, Григорович говорит о любви простолюдина к земле, обработке которой отдали всю свою жизнь его отец, дед и все близкие. Тема эта взволнованно и ярко звучит в финале романа. Несмотря на то, что героями произведения являются рыбаки, Григорович говорит именно о любви к земле, о властном влиянии этого чувства на человека, а в заключении романа, рисуя связь этого чувства с крестьянским трудом, дает праздничную, яркую картину покоса на берегу Оки. Чувства героя, возвратившегося на родное пепелище после длительного отсутствия, остро осознанная им любовь к родине присущи всем крестьянам. Поэтому автор не придает переживаниям Вани ничего специфически характерного для рыбака.

Роман заканчивается светлым аккордом — прекрасными описаниями природы, полей, лугов и зарослей, обрамляющих Оку. Подобные описания, по мнению Чехова, обеспечили прочное место Григоровича, как замечательного мастера слова, в русской литературе. [671] Русские пейзажи, увиденные как бы глазами любящего ее простого человека (Вани), заключая роман, придали ему светлое, оптимистическое звучание.

Тема органической связи простолюдина с родной землей, с ее природой, с которой он слит в своем труде и быте, проходящая красной нитью через роман «Рыбаки», стала одним из главных мотивов и второго большого романа Григоровича из народной жизни — «Переселенцы» (1855–1856). Одно из рассуждений Григоровича в романе «Рыбаки» как бы предвосхищает проблематику «Переселенцев»: «Мне довелось раз видеть, как семейство пахаря, добровольно отправляясь в плодородные южные губернии, прощалось с своим полем — жалкими двумя десятинами глинистой, никуда почти не годной почвы. Я в жизнь не видал такого страшного прощанья, таких горьких слез. Мать родная, прощаясь с любимыми детьми, не обнимает их так страстно, не целует их так горячо, как целовали мужички землю, кормившую их столько лет. Они оставляли, казалось, на этих двух нивах часть самих себя» (261–262).

671

А. П. Чехов, Полное собрание сочинений и писем, т. XIV, Гослитиздат, М., 1949, стр. 16.

Сюжет «Переселенцев» значительно проще и односложнее, нежели сюжет «Рыбаков». Не жизнь семьи на протяжении многих лет, как в предшествовавшем романе Григоровича, и даже не история одного человека, как в первой его крестьянской повести («Деревня»), а единичный эпизод из истории крестьянской семьи, правда, эпизод решительный, оказавший значительное влияние на судьбы людей, стал в «Переселенцах», как и в «Антоне — Горемыке», основой сюжета. В «Переселенцах» Григорович возвращается к выработанному им уже в повестях принципу изображения общества. Здесь, как и в его произведениях 40–х годов, Россия предстает как крестьянская и помещичья страна, раздираемая противоположностью интересов господствующего сословия и бесправных, угнетенных и униженных крестьян.

Герцен писал, что в «Рыбаках» «помещик, бурмистр, грабитель — судья, становой — убийца — всё это исчезло, всё заслонил собой весь из плоти и мускулов тип Глеба Савиныча, крестьянина — рыбака». В «Рыбаках» в центре находилась «жизнь крестьянина не в условиях неравной борьбы с помещиком и его деспотическими правами или с крючкотворскими притеснениями администрации», но «жизнь крестьянина в себе». [672] Такое относительно замкнутое изображение крестьянского быта в «Рыбаках» придавало нарисованной здесь картине эпическую цельность и законченность, но вместе с тем ослабляло социальное звучание романа в условиях острой борьбы с крепостничеством. В отличие от «Рыбаков», «Переселенцы» писались под впечатлением Крымской войны, когда вопрос о путях отмены крепостного права становился основным, самым злободневным практическим вопросом русской общественной жизни. Поэтому от замкнутого изображения крестьянской жизни «в себе», Григорович в «Переселенцах» возвращается к широкой критической картине взаимоотношений крестьян и помещиков. Если в «Рыбаках» писатель стремился дать своеобразный эпос, воспевающий величие крестьянина и поэзию его труда, то в «Переселенцах» критический анализ объективных социаль ных условий и противоречий крестьянской жизни доминирует над изображением ее «вечной» поэтической прелести.

672

А. И. Герцен, Собрание сочинений, т. XIII, стр. 178.