История русского романа. Том 2
Шрифт:
В русской литературе нет другого романа, который был бы столь созвучен разоблачительной художественной традиции «Мертвых душ», как «Господа Головлевы». Близость двух гениальных творений критического реализма, хотя и написанных в разных тональностях, обусловлена родственностью выведенных в них социальных типов, единством пафоса отрицания, общностью творческих принципов. Роман «Господа Головлевы» воспитывал народ в той школе ненависти к рабству и угнетению, основание которой положено «Мертвыми душами». Процесс омертвения душ крепостников — эксплуататоров, изображенный Гоголем, продолжал свою разрушительную работу, и его последствия к 70–м годам стали особенно очевидными. Щедрин показывал «мертвые души» дворянства на этой более поздней стадии их исторического омертвения и отрицал их с позиции более высоких общественных идеалов. В
Центральный персонаж знаменитого щедринского романа явился прямым и достойным продолжением галереи гоголевских типов, олицетворявших психологию крепостнического варварства. В Иудушке Головлеве, в этом капище социальных пороков, без труда угадываются и чудовищная скупость Плюшкина, и хищная хватка Собакевича, и жалкое скопи домство Коробочки, и слащавое празднословие Манилова, и беспардонное лганье Ноздрева, и даже плутовская изобретательность Чичикова. Все это есть в Иудушке, и вместе с тем ни одна из этих черт, отдельно взятая, и даже совокупность их не характеризуют главного в Иудушке. Он не повторяет гоголевских героев, хотя и соприкасается с ними многими точками, как их младший собрат по классу и как их законный «наследник» в сатире. Он является в целом совершенно новым литературным типом, служит воплощением новой, оригинальной психологической концепции социального характера. Его доминирующая черта, его основное оружие — лицемерие, а в связи с этой главной чертой и все другие черты выступают в новом сочетании, в новом качестве.
В образе Иудушки Головлева Салтыков — Щедрин гениально персонифицировал тактику предательства, двурушничества, лицемерия, замаскированного злодейства, предпринимаемых ради стяжательства, доведенного до бессмысленности. Внешнее поведение Иудушки обманчиво, его добродушное празднословие страшно своим неуловимым коварством, его глаза «источали чарующий яд», а голос, «словно змей, заползал в душу и парализовал волю человека» (XII, 94). Поэтому его хищные вожделения и кровопийственные махинации распознаются не легко, они всегда глубоко спрятаны, замаскированы сладеньким пустословием, выражением преданности и почтительности к тем, кого он наметил в качестве своей очередной жертвы. Одним словом, это опаснейший словоточивый лицемер, у которого расхождение между словом и скрытой мыслыо, между речами и поступками дошло до чудовищных размеров и стало неистребимым, органическим свойством всего нравственного облика.
Специфика Иудушки как социально — психологического типа в том именно и состоит, что это хищник, предатель, лютый враг, прикидывающийся ласковым другом. Такая природа типа требовала для своего художественного раскрытия соответствующего творческого метода и жанра. Именно потому, что внутреняя лживость и подлость данного социального типа, маскируемая благонамеренными речами и манерами, обнаруживается далеко не сразу и становится очевидной только при тесном и длительном с ним общении, именно поэтому здесь оказался необходимым сложный психологический анализ, разоблачающий обманчивость внешних форм поведения, и потребовался целый роман, а не рассказ, как было первоначально задумано автором. И сама форма «семейного» романа, обычно мало привлекавшая Щедрина, оказывалась в данном случае необходимой, во всяком случае более благоприятной для выявления генезиса и сущности типа усадебного хищника — лицемера. Интимная обстановка, наблюдение за героем на близком расстоянии, в его повседневном быту, в том затхлом углу, где паук появился на свет и свил свою паутину, позволили дать наиболее полное представление о постоянном хамелеонстве Иудушки.
Иудушка во всех отношениях — личность ничтожная, скудоумная, никчемная, мелкая даже в смысле своих отрицательных качеств. И вместе с тем это полное олицетворение ничтожества держит в страхе окружающих, господствует над ними, побеждает их и несет им гибель. Ничтожество приобретает значение страшной гнетущей силы, и происходит это потому, что оно опирается на крепостническую мораль, на закон и религию.
Лицемеры вообще ищут внешнего, формального оправдания своих действий, заботятся о том, чтобы придать им вид законности. Ради этого они цепляются за установившиеся традиции, верования, прописные истины, имеющие широкое хождение в обществе. Это тем более характерно для Иудушки, который в многоликой массе лицемеров представляет особый тип лгуна. Есть лицемеры, которые сами сознают, что они лицемеры.
Иудушка же искренне считает себя поборником правды; его лганье не осложнено никакими рефлексиями, никакими внутренними противоречиями. Оно так глубоко въелось в его натуру, так пропитало все поры его внутреннего облика, что всякие нравственные границы совершенно исчезли. Он постоянно лжет и сам не знает, лжет он или говорит правду. Одним словом, это лгун, убежденный в своей правоте, и потому он вполне искренне верит, что любая его пакость имеет оправдание в обычаях, в религии, в законе; сюда, к этим азбучным прописям, имеющим для него непререкаемое значение, он и апеллирует всякий раз как к высшей инстанции.
Показывая защищенность Иудушки — «кровопивца» догматами религии и законами власти, Щедрин тем самым наносил удар нравственности собствеников — эксплуататоров вообще, именно той зоологической нравственности, которая опирается на общепринятую, официально санкционированную ложь, на лицемерие, вошедшее в каждодневный обиход привилегированных классов. Другими словами, в «Господах Головлевых», в границах «семейного» романа, разоблачались и отрицались социальные, политические и нравственные принципы дворянско — буржуазного общества
Роман «Господа Головлевы» Щедрин начал писать вскоре после появления «Бесов», а закончил в момент появления «Братьев Карамазовых». Присущие этим романам Достоевского реакционные идейные тенденции выражались в проповеди религиозного смирения как основы общественной нравственности и как узды против революционного «бесов- ства». «Господа Головлевы» всем своим объективным смыслом направ-| лены против тех философско — этических принципов, опираться на которые призывал Достоевский. Щедрин показывал, что именно на этой почве религиозного смирения, кротости, повиновения и произрастают всякого рода подлинные «бесовства», одним из проявлений которых и служит головлевщпна.
Карамазовщина и головлевщина, как объективные социально — психо- логические явления, родственны между собой. Это продукт саморазложения жизни, основанной на паразитизме. Что же касается взглядов Достоевского и Щедрина на сущность этих явлений и причины, их порождающие, то эти взгляды диаметрально противоположны друг другу. В то время как Достоевский видел в карамазовщине проявление вообще свойств той человеческой психики, которая не повинуется требованиям религии, Щедрин, напротив в самой религии усматривал один из источников головлевщины. Если, по мнению Достоевского, религиозность предохраняет личность от аморализма, то Щедрин, как раз наоборот, именно в религии обнаруживает те идеологические начала, которые питают аморализм паразитических классов и служат надежным орудием всякого обмана и лицемерия. Религия, как основа мцрали эксплуататоров, дискредитирована в «Господах Головлевых» уже тем фактом, что она выступает союзницей столь безнравственных людей, какими являются крепостники Иудушки, что она не мешает, а, напротив, способствует их существованию.
Щедрин провел образ Иудушки через все стадии нравственного распада. Если прежде Иудушка предавался безграничному пустословию, отравляя ядом своих сладеньких речей окружающих, то затем, когда вокруг него никого не осталось, пустословие перешло в стадию пусто- мыслия. Уединившись в кабинете, Иудушка погрузился в оргию фантастических стяжаний, которые были непосредственным продолжением голов- левской реальности и выражали все тот же мир праздных помещичьих идеалов. Дикий мир породил еще более дикую фантасмагорию, так как в мире призраков «кровопивец» уже не встречал никаких препятствий для осуществления своих желаний. В бредовых мечтаниях он доводил свою эпопею стяжательства и тирании до ее предельного завершения, желаемое превращалось в действительность. «Весь мир был у его ног, разумеется, тот немудреный мир, который был доступен его скудному миросозерцанию… Порфирий Владимирович был счастлив» (XII, 237–238). Таков предел извращения человеческого естества. Иудушка мог ощутить полное счастье только в призрачном мире безграничного стяжания и мщения. Он достиг последней стадии того нравственного маразма, который был следствием социального паразитизма. Далее следовали запой и смерть.