История русского романа. Том 2
Шрифт:
В хронике чрезвычайно мало пейзажных зарисовок, но не случайно лучшие из них оказываются так или иначе связанными с Туберозовым, ибо он, со своей чуткой, откликающейся на все прекрасное душой, более, чем кто-либо другой, способен почувствовать поэзию окружающей природы. Кроме того, эти пейзажные зарисовки несут в хронике и свои осо- бые функции. Описание летнего вечера в Заречье, предваряющее дневник Туберозова, создает атмосферу тишины, покоя и умиротворенности, в результате чего кажется вполне естественной душевная самоуглубленность протопопа, почувствовавшего необходимость обратиться к своей «демикотоновой книге».
Лучшие страницы хроники составляет описание летней грозы в лесу, воспринятой протопопом особенно остро и сильно, поскольку дух его в это время находился в смятении и тревоге, вызванными только что принятым им решением совершить свой нравственный подвиг. Гроза очищает и омывает его настрадавшуюся душу, укрепляет в решимости исполнить задуманное, дает нравственную
Не похож на строгого протопопа Ахилла Десницын — один из колоритнейших персонажей лесковской хроники. По своему церковному положению Ахилла дьякон, но по присущей ему широкой душевной размашистости, неумелому удальству, с трудом смиряемому твердой рукой протопопа, по стихийной неорганизованности своей натуры он скорее похож на вольного украинского казака. Даже имя легендарного греческого героя, которым наделил его автор, свидетельствует о воинственном темпераменте Ахиллы. Его душа детски чиста и незлобива, но в его характере отнюдь нет той гармонии и мягкости, которая отличает кроткого отца Захария или карлика Николая Афанасьевича. Наоборот, ему в высшей степени свойственна «непомерность» во всех увлечениях. И внешность, и манера держаться, и привычки у него совершенно другие. Ахилла чрезвычайно высок и нескладен до того, что, видимо, поэтому инспектор училища, где он учился, не раз говорил ему: «Эка ты дубина какая, протяженно сложенная!». Ахилла силен как богатырь и, переодевшись в чужое платье, легко побеждает в местном цирке заезжего профессионального борца. Любимое занятие дьякона, столь неприличествующее его духовному сану, — это езда верхом по степи, в которой и находят свое непосредственное выражение его казацкий темперамент, его молодечество, жажда действия. Дом Ахиллы — это не строгое, благообразное жилище протопопа, а малороссийская хата с чисто походным казацким убранством. Хозяин ее спит на кошме, подвинув под голову седельчатый арчак, рядом на стене висят пеньковый аркан, нагайка и две уздечки.
Итак, образ у Лескова строится по принципу максимального выражения своей внутренней сущности через внешние проявления. Художественный метод Лескова противоположен в этом отношении методу Л. Толстого, у которого внешность героев часто оказывается обманчивой, скрывающей от постороннего глаза их внутреннюю сущность, и даже произносимые ими слова подчас не только не выражают истинного хода мысли, а, наоборот, противоречат ему.
По отношению к обитателям «старогородской поповки» этот художественный принцип Лескова оправдал себя: их характеры приобрели благодаря ему особую выпуклость. Художественную законченность этому ряду образов придают венчающие хронику картины смерти протопопа, его жены и Ахиллы, по достоинству оцененные критикой. Каждый из этих героев умирает так, что последние минуты его жизни приооретают почти символический характер, отражают самые существенные черты его нравственного облика. Тихо и спокойно, как бы незаметно отдаляясь от земли, умирает кроткая попадья. До последней минуты жизни не прекращает свой бунт против церковного начальства опальный протопоп. И наконец, смерть Ахиллы, этого исполина — богатыря, в котором, по выражению протопопа, тысяча жизней горела, — это богатырский поединок, потребовавший страшного напряжения всех доселе дремавших в нем душевных сил.
К иным художественным результатам привело Лескова использование этого принципа по отношению к отрицательным персонажам хроники, враждебно настроенным к протопопу и его друзьям. Здесь писатель идет еще дальше в своем стремлении выделить подчеркнутым соответствием внешнего и внутреннего облика героя определяющие черты его личности: как и в своих антинигилистических романах, он шаржирует внешность, манеру держаться и даже речь этих персонажей, чтобы возможно рельефнее оттенить тем самым безобразие их нравственной физиономии.
Движение сюжета в хронике крайне ослаблено. Лескову чрезвычайно дорог быт маленького провинциального городка, составляющий неотъемлемую часть отошедшего уклада жизни, и он описывает его с гоголевскими интонациями: с доброй, снисходительной улыбкой и щемящим сожалением о том, что новая жизнь все более и более завоевывает людские души и скоро уже не будет ни искренней любви, ни дружеской привязанности, ни душевной искренности, ни теплоты. Лесков, однако, далек от того, чтобы безоговорочно идеализировать эту жизнь, он сознает ее застойный характер и необходимость изменений. Недаром хроника в своем первом варианте носила название «Чающие движения воды», которое уже само по себе заключало критическую оценку минувшего уклада жизни. Протопоп Туберозов нравственно страдает от косности окружающей среды и жаждет ее духовного просветления. В бытовых сценках Лесков наглядно демонстрирует интеллектуальную ограниченность старогородских жителей, примитивность их интересов. Чего стоит, например, один капитан Повердовня со своими стихотворными посланиями к именитой гостье почтмейстерши! Причем не только он сам, но и другие гости оказываются в высшей степени довольными его произведениями. Однако эти смешные, недалекие люди имеют живую душу и сердце, они готовы поддержать друг друга в трудный момент и уже поэтому, по мысли автора, они несравненно выше тех, кто гонится только за капиталом или повышением по службе. Отсюда мягкость интонаций, в которых ведется критика.
Видимо, сам Лесков сознавал, что обилие эпизодических сцен скрадывает движение сюжета, ибо он последовательно на всем протяжении повествования специально выделяет опорные пункты в развитии интриги, привлекая к ним внимание читателя. Так, кончая затянувшуюся вторую часть хроники, писатель особо оговаривает напряженность создавшейся ситуации и неизбежность конфликта между главными героями повествования. Предсказывая близкую стычку Туберозова с Термосесовым, он задает следующий риторический вопрос: «Как возьмется за это дело ловкий, всесокрушающий приезжий, и кто устоит в неравном споре? Как вам угодно, а это действительно довольно интересно!» (IV, 182). Кульминационную третью часть хроники заключают афористически четкие слова протопопа, обращенные в минуту прощания к жене: «Не хлопочи: жизнь уже кончена; теперь начинается „житие“» (IV, 235).
Отказ от изображения идейной борьбы сторонников старых и новых верований и крайне упрощенное истолкование героев — нигилистов привели к ослаблению драматизма повествования, к распаду его в последних частях на отдельные, колоритные, жанровые сцены и эпизоды, а в связи с этим и к уменьшению интереса повествования в целом. Окончание хроники вызвало некоторое разочарование даже у самых близких литературных друзей писателя. [441] Почти во всех критических отзывах современников первая часть «Соборян» с дневником Туберозова оказалась противопоставленной последующим частям, где неукротимый в своем бунтарстве протопоп сходит со сцены, а его место занимают эпизодические персонажи, и в частности нигилисты.
441
См. письмо А. П. Милюкова к Г. П. Данилевскому от 31 октября 1872 года: «Русская старина», 1904, № 6, стр. 623–625.
Тем не менее колоритные образы главных героев хроники, высокий поэтический пафос повествования, тонко стилизованный язык «демикотоновой книги» Савелия Туберозова — все это обеспечило «Соборянам» непреходящую художественную ценность. М. Горький, большой и строгий ценитель литературного наследства Лескова, назвал «Соборян» великолепной книгой. [442]
Уже в «Соборянах» за главными героями вырисовывается фигура, уводящая читателя в еще более далекое прошлое, чем то, которому посвящено основное повествование. Это боярыня Марфа Андреевна Плодома- сова, пережившая за свой долгий век трех императоров — Екатерину II, Павла и Александра I. Протопоп Савелий Туберозов представлен как бы духовным сыном легендарной боярыни, и этим еще сильнее подчеркивается пронизывающий всю хронику контраст нового и старого времени в их непосредственном взаимном сопоставлении.
442
М. Горький, Собрание сочинений, т. 24, стр. 232.
В собственно исторических хрониках Лескова «Старые годы в селе Плодомасове» и «Захудалый род» это далекое прошлое, на глазах героев «Соборян» становящееся сказкой, легендой, семейным преданием, составило уже главный предмет повествования, явилось в полный рост, вытеснив все полемические образы, олицетворяющие, по мысли автора, современную ему эпоху. Однако, хотя в этих хрониках нет прямого, непосредственного столкновения воинственно настроенных защитников старых традиций с деятелями новой формации, как это было в «Соборянах», основной идейный пафос этих произведений остается тем же: писатель хочет доказать необоснованность идеализации пореформенной действительности и односторонне отрицательного отношения к прошлому. Оскудевшим духом современникам он противопоставляет, с одной стороны, яркие, самобытные характеры боярыни Марфы Андреевны Плодомасовой и княгини Варвары Никаноровны Протозановой, а с другой — окружающих их незаметных «маленьких людей», органически близких им своей идеальностью, нравственной чистотой, «теплотою чувств».
Несмотря на преобладание этического пафоса, критике Лескова в исторических хрониках присуща известная социальная направленность, сделавшая эти произведения предметом оживленной дискуссии в современной писателю печати. Лесков стремится к созданию целостной исторической концепции, декларируемой им с обычным полемическим задором и подчеркнутой определенностью. Именно поэтому он избирает героями своего повествования представителей не одного, а трех поколений дворянской семьи, желая таким образом проследить ее исторические судьбы. Замысел писателя не получил своего полного осуществления, обе хроники остались незаконченными, но и в этом виде они позволяют судить об исторической концепции Лескова. Особенно интересен в этом отношении «Захудалый род», напечатанный в 1874 году в журнале Каткова «Русский вестник» и послуживший главным поводом к разрыву писателя с его редактором.