История русской церкви (Том 10)
Шрифт:
Зборовский договор не только неприязненно был принят поляками, но не удовлетворил и православных. Все они скорбели, что уния не была уничтожена; казаки досадовали, что число их уменьшено до сорока тысяч; крестьяне роптали, что снова должны подчиниться своим ненавистным панам и работать на них. Недовольство было общее, снова замутилась вся Малороссия. Условий зборовских не хотели выполнять не одни поляки, но и русские. Начались столкновения, кровопролития. Взаимное раздражение росло с каждым днем. И когда к концу 1650 г. король созвал сейм в Варшаве, то явившиеся туда послы Хмельницкого потребовали: а) чтобы уния, виновница несчастий, была совершенно уничтожена не только в Украйне, но и во всех землях Короны Польской и Великого княжества Литовского и православное духовенство было сравнено с римским во всех правах и почестях; б) чтобы эти статьи вместе с другими статьями Зборовского договора были утверждены присягою знатнейших сенаторов и в) чтобы в воеводствах Киевском, Брацлавском и Черниговском ни один пан землевладелец не имел власти над крестьянами. Такое требование произвело крайнее волнение на сейме, и 24 декабря решена была война против казаков. Папа, у которого король просил денег для войны, прислал ему чрез своего легата как защитнику веры только благословение на войну, мантию и освященный меч. Точно так же и Хмельницкого благословил находившийся при нем Коринфский митрополит Иоасаф и опоясал его мечом, который будто бы еще прежде был освящен на самом Гробе Господнем. Этот митрополит, возвращаясь из Москвы, куда ходил за царскою милостынею, остановился у Хмельницкого и проживал у него, сделался его духовником, служил у него ежедневно обедни, следовал за ним и в войско для отправления церковных служб. Вместе с Хмельницким шел на поляков и прежний его союзник - хан крымский. Враги встретились 20 июня 1651 г. при Берестечке на реке Стыри, и едва началась борьба, как хан изменил Хмельницкому и внезапно отступил со всею своею ордою за три версты. Хмельницкий сам лично отправился к нему в сопровождении только двух всадников, чтобы его уговорить, но хан задержал у себя Хмельницкого и не выпускал целую неделю, и оставшееся без вождя казацкое войско потерпело страшное поражение, причем убит был каким-то шляхтичем и Коринфский митрополит, старавшийся воодушевить казаков. После этого поляки начали опустошать Украйну, и литовский гетман Радзивилл направился с сильным отрядом на Чернигов и Киев. В Киеве всех объял страх, так как город охранял один только киевский полковник Антон с своим полком. И потому Киевский митрополит и печерский архимандрит написали к полковнику и просили его лучше удалиться от Киева и напрасным сопротивлением не раздражать Радзивилла, чтобы его войска, овладев городом, не перебили всех жителей и не истребили храмов Божиих. Полковник послушался, а митрополит с архимандритом отправили просительное письмо к Радзивиллу, умоляя его пощадить Киев, не разорять в нем церквей Божиих, не умерщвлять православных христиан, потому что они, мирные жители, находятся и хотят находиться в подданстве королю, а воюют против него одни казаки. Хмельницкий, как только услышал об этом, тотчас приказал киевскому полковнику воротиться к Киеву с своим полком, присоединив к нему еще два полка. А митрополиту написал, чтобы он оставался в Киеве без всякого страха и к полковникам и казакам об удалении от Киева впредь не писал и что ему, митрополиту, бояться смерти не годится: если за православную веру и пострадает, то приимет венец от Господа. Радзивилл, однако ж, несмотря на принятые Хмельницким меры, занял (25 июля) Киев и сам остановился в Софийском монастыре, в покоях митрополита. Многие жители бежали тогда из города, но митрополит оставался при церкви святой Софии, и печерский архимандрит Тризна с братиею пребывали в своем монастыре, хотя и терпели великую шкоду от поляков. Какие-то своевольцы зажгли Киев ради грабежа, и во время пожара сгорело до двух тысяч домов и несколько церквей и монастырей, а другие ограблены. Хмельницкий принужден был заключить 17 сентября под Белою Церковию новый договор с поляками, по которому число казаков
Соглашаясь по необходимости на Белоцерковский договор, Хмельницкий не мог не чувствовать, что все его усилия, все труды и самые победы оказались бесплодными для его несчастной родины - Малороссии, что он не освободил ее от бедствий, от которых желал освободить, и что одними собственными силами при помощи даже таких союзников, как крымцы, ему не сломить Польши и не разорвать оков, в каких держала она своих русских православных подданных. Для этой цели оставалось у Хмельницкого одно надежное средство - отдаться со всем своим народом под покровительство единоверной и единоплеменной могущественной державы Московской и навсегда соединиться с нею. Правда, он глубоко был огорчен в 1649 г. отказом царя Алексея Михайловича пособить ему против поляков, основывавшимся на том только, что у Москвы с Польшею было "вечное докончанье", и после зборовской победы открыто говорил московским посланцам, приходившим к нему, что непременно пойдет войною на Москву и разорит ее и все московские города. Но вскоре он одумался, и чрез тех же посланцев наказывал передать в Москве, что всегда готов служить благочестивому государю со всем запорожским войском, что войною на Москву не пойдет, и уговорил даже крымского хана не воевать с нею и не вторгаться в ее украйны. Справедливость требует сказать, что в этом отношении весьма благотворно действовали на Хмельницкого восточные иерархи. Когда в 1650 г. прибыл в Царьград посол от Хмельницкого, чтобы заключить с султаном оборонительный и наступательный союз против врагов, и пожелал представиться Вселенскому патриарху Парфению II, то патриарх, угощая его по приказанию визиря обедом, спрашивал: "За что Хмельницкий хочет воевать Московскую землю?" Посол отвечал: "За то Хмельницкий имеет недружбу, что посылал к благочестивому царю бить челом с своими грамотами о помощи на недруга своего, на польского короля, и государь не только помощи ему не изволил подать, но и грамоты его к королю отослал". Патриарх говорил послу: "Мы молим и просим у Господа Бога о многолетнем здравии благочестивого царя, чтобы он, великий государь, избавил нас от нечестивых рук, а вам достойно быть подданными благочестивого царя и помощь всякую государю чинить, чтобы все православные христиане были в соединении". Затем приказал послу передать Хмельницкому: "Если только такое дело учинит и пойдет на государеву землю войною, то он не будет христианин и милость Божия не будет на нем в сем веке и в будущем". Отпуская посла, патриарх послал с ним к Хмельницкому свою грамоту и подарки. Равным образом и патриарх Иерусалимский Паисий, проживавший по возвращении из Москвы в Молдавии, в городе Терговище, как только услышал в том же 1650 г., что Хмельницкий будто бы собирается вместе с крымцами войною на Москву, тотчас же послал к нему своего Назаретского митрополита Гавриила и Арсения Суханова с грамотою, в которой писал: "Что буде он, Хмельницкий, на Московское государство начнет давать помощь крымскому хану, то все они, Вселенские патриархи, собравшись, учинят Собор, и предадут его проклятию, и христианином его называть не будут, и чтобы он, гетман, с своим войском царскому величеству всеконечно покорность учинил и поклонился, потому что христианский государь под солнцем единый". Выслушав эту грамоту в присутствии Назаретского митрополита и Суханова, Хмельницкий говорил под клятвою, что он приказу отца своего духовного, блаженнейшего патриарха Паисия, ни в чем не прослушает; только бы благочестивый великий государь Алексей Михайлович, самодержец всея Руси, их челобитье и прошенье не презрел и изволил их держать под своею государскою высокою рукою... они ему кланяются и хотят быть его слугами. Затем гетман отпустил митрополита и Суханова в Москву с своим гетманским листом к царю Алексею Михайловичу.
Коринфский митрополит Иоасаф, проживавший у Хмельницкого, также постоянно убеждал его поддаться московскому государю, извещал последнего о военных действиях и намерениях гетмана и, между прочим, писал (от 11 марта 1651 г.): "Мы говорили с Хмельницким, чтобы он отстал от еретиков ляхов и с своими ратными людьми учинился работником Вашему царскому величию... и, благодатию Божиею, соберется и поцелует крест Христов на том, чтобы им (казакам) работниками быть Вашему царствию, и будут готовы головами своими, куда изволишь". С своей стороны и царь Алексей Михайлович, хотя и отказал в 1649 г. Хмельницкому в помощи против поляков, не переставал поддерживать с ним постоянные сношения то чрез духовных особ и других греков, приходивших в Москву чрез Малороссию, то чрез своих посланцев и не раз посылал богатые подарки соболями как самому гетману, так и сильному у него и во всем запорожском войске войсковому писарю Ивану Выговскому. В то же время царь старался отыскивать предлоги к разрыву с Польшею: в генваре 1650 г. он отправил в Варшаву послов с требованием, чтобы казнены были смертию авторы изданных тогда в Польше книг, в которых нанесено было бесчестие московским государям, и чтобы за такое бесчестие поляки возвратили Москве те города, которые уступлены были им царем Михаилом Федоровичем, а в 1651 г., в июне и декабре, посылал туда же с жалобою на приходивших в Москву уполномоченных от короля, что они в своих бумагах царского титула не дописывали, к бесчестию государя, и с требованием казнить виновных смертию. Наконец, царь позволил после Белоцерковского договора жителям Малороссии переселяться в огромных размерах в южные степи Московского государства. Польские паны вместе с жидами-арендаторами нагрянули тогда в свои прежние имения, чтобы вновь давить своих крестьян, и вот целые селения поднимались с места, складывали на возы свои пожитки, жгли свои хаты, и бежали от ляхов и жидов в привольные степи Московии, и основали там многие слободы и города: Острогожск, Харьков, Лебедин, Ахтырку, Сумы, Корочу и др. Царь позволял (22 марта 1652 г.) даже самому гетману и всему запорожскому войску, соглашаясь на их просьбу, переселиться в ту же привольную сторону, если им будет великое утеснение от поляков.
С конца 1652 г. начались более решительные сношения между царем и гетманом. Гетман прислал в Москву своих послов с грамотою (от 12 ноября) к царю Алексею Михайловичу, в которой благодарил за великие царские милости и многократное жалованье и просил выслушать послов. Послы вели (17 декабря 29 генваря 1653 г.) переговоры с боярами "и били челом от лица гетмана и всего запорожского войска, чтоб государь для православной веры над ними умилосердился и велел принять их под свою высокую руку и неприятелям их полякам помочи на них не давал". Царь послал чрез своего стольника Якова Лихарева ответ гетману и всему войску, что хочет ради православной веры успокоить их междоусобие с поляками миром чрез своих великих послов, а между тем 22 февраля и 14 марта, на первой и третьей неделе Великого поста, держал с своими боярами думу, на которой было решено принять в подданство Малороссию и объявить Польше войну. Гетман и казаки, не зная об этом, прислали в апреле (22-го числа) новое посольство в Москву и просили, чтобы царь или принял их под свою руку и дал им помощь против ляхов, или если желает примирить их с ляхами чрез своих великих послов, то поскорее слал бы этих послов, чтоб король войною на запорожское войско не наступал. Царь действительно через два дня (24 апреля) отправил в Польшу своих полномочных послов, боярина князя Репнина и других, с требованиями, чтобы виновные в умалении государева титула поляки были немедленно наказаны и чтобы Польша примирилась с казаками на условиях Зборовского договора, которые сама же обязалась исполнять, прекратила гонения на православную веру и уничтожила унию. Но еще прежде, чем послы успели доехать до короля и заявить ему (20 июля) свои требования, к царю Алексею Михайловичу пришла весть от путивльского воеводы (20 июня), что у Хмельницкого находится посол от турецкого султана и Хмельницкий грозит отдаться в подданство туркам, если московский государь не поспешит принять его и Малороссию под свою руку. И 22 июня царь уже отправил к Хмельницкому грамоту, в которой писал: "Мы, великий государь, возревновав о Бозе благою ревностию и возжелев по Вас, чтобы христианская вера в Вас не пресеклась, но паче преисполнялась... изволили Вас принять под нашу царского величества высокую руку, яко да не будете врагом Креста Христова в притчу и поношение, а ратные наши люди собираются и к ополчению строятся". Хмельницкий отвечал царю грамотою от 9 августа, в которой благодарил царя за премногую милость, изъявленную им Малороссии, и просил скорее прислать сильную рать на помощь казакам против ляхов. Вместе с тем гетман и все запорожское войско прислали две грамоты и к патриарху Никону (от 9 и 12 августа) и просили, чтобы он был неусыпным о них ходатаем пред государем, да подаст им на врагов скорейшую и прескорейшую помощь ратию своею, так как король идет со всею ляшскою силою, желая потребить от земли православную веру, церкви Божии и народ православно-христианский. Царь в сентябре послал было объявить казакам, что он дожидается возвращения своих великих послов, отправленных к королю, и как только дождется их и узнает об ответе короля, тотчас пришлет к гетману свой указ. Но 25 сентября князь Репнин и его товарищи прибыли в Москву и известили государя, что король правды ни в чем не показал и помириться с черкасами по Зборовскому договору не согласился.
Тогда царь Алексей Михайлович приказал быть земскому Собору и на нем присутствовать патриарху с архиереями и другими духовными лицами, боярам, окольничим и думным людям, а также выборным из стольников, стряпчих, дворян, жильцов и посадских. Собор состоялся 1 октября в Грановитой палате. Здесь сначала были объявлены и подробно перечислены неправды польского короля, а потом объявлено и о бывших посольствах от Богдана Хмельницкого и всего запорожского войска с жалобами на притеснения их православной веры польским правительством и с просьбами о принятии их в подданство России. Собор единогласно решил, чтоб Польше была объявлена война, а Богдана Хмельницкого и все войско запорожское с городами их и с землями чтоб государь изволил принять под свою государскую высокую руку ради православной веры и святых Божиих церквей, на которые паны рады и вся Речь Посполитая восстали с намерением их искоренить. Немедленно отправлены были к Хмельницкому одно за другим два посольства. Первому посольству наказано было (2 октября) объявить гетману, что государь принимает войско запорожское со всеми городами и землями в свое подданство и пришлет для того своих уполномоченных. Гетман выслушал это посольство в Чигирине 24 декабря и через четыре дня отвечал государю благодарственною грамотою, в которой говорил: "Ради твоему пресветлому царскому величеству верне во всем служить и крест целовать и по повеленью твоего царскаго величества повиноватися готови будем, понеже мы ни на кого, токмо на Бога и на твое пресветлое царское величество надеемся". Другое посольство, в состав которого вошли боярин и наместник тверской Бутурлин, окольничий и наместник муромский Олферьев и думный дьяк Лопухин с большими свитами, отправлено было из Москвы 9 октября с целью действительно принять Малороссию в подданство московского государя и привести на верность ему к присяге как гетмана, так и все войско запорожское. Этих послов на всем пути их по Малороссии везде встречали с торжеством, и духовенство выходило к ним в церковном облачений с святым крестом. А при въезде их в город Переяслав 31 декабря их приветствовали и речами сперва переяславский полковник Тетеря за пять верст от города, а потом переяславский протопоп Григорий пред самым городом, вышедший для встречи послов со всем духовенством, с крестами, образами и хоругвями. К вечеру 6 генваря 1654 г. прибыл в Переяслав гетман Богдан Хмельницкий, на другой день съехались туда же полковники и сотники, а 8 генваря 1654 г. происходило самое принятие их и всего запорожского войска в подданство московского государя. Рано утром у гетмана была тайная рада с полковниками, судьями и войсковыми есаулами, и все подклонились под государеву высокую руку. Затем, когда по звуку барабана собралось великое множество людей всякого звания, гетман вышел к ним под бунчуком, сопровождаемый полковниками, судьями и есаулами, и, став посреди круга, начал говорить ко всему народу: "Ведомо вам всем, как Бог освободил нас из рук врагов, гонящих Церковь Божию и озлобляющих все христианство нашего православия восточного. Вот уже шесть лет живем мы без государя, в беспрестанных бранях и кровопролитиях с гонителями и врагами нашими... что уже нам всем наскучило, и видим, что нельзя нам жить больше без царя. Для того ныне мы и собрали раду, явную всему народу, чтоб вы с нами избрали себе из четырех, кого хотите. Первый - царь турецкий, который много раз чрез послов своих призывал нас под свою власть; второй - хан крымский; третий - король польский, который, если сами пожелаем, и теперь еще может принять нас в прежнюю ласку; четвертый есть православный Великой России государь царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Руси Восточной самодержец, которого мы уже шесть лет беспрестанными молениями себе просим, - тут, которого хотите, избирайте. Царь турецкий - бусурманин, всем вам известно, как братья наши, православные христиане греки, беду терпят и в каком живут утеснении от безбожных. Крымский хан тоже бусурманин, по нужде мы приняли его в дружбу, но какие нестерпимые беды от него испытали! Об утеснениях от польских панов нет нужды и говорить: сами знаете, что лучше жида и пса они почитали, нежели христианина, брата нашего. А православный христианский великий государь - царь восточный, единого с нами благочестия греческого закона, единого исповедания; едино мы тело с православием Великой России, имеющее главу Иисуса Христа. Тот великий христианский государь, сжалившись над нестерпимым озлоблением православной Церкви в нашей Малой России, не презрел шестилетних наших беспрестанных молений и теперь, склонивши к нам свое милостивое царское сердце, изволил прислать к нам своих великих ближних людей с царскою своею милостию. Если его мы с усердием возлюбим, то, кроме его высокой царской руки, более благого и тихого пристанища не обрящем. А будет кто с нами не согласен, теперь куда хочет - вольная дорога". Выслушав эту речь гетмана, весь народ закричал: "Волим под царя восточного, православного; лучше под его крепкою рукою в нашей благочестивой вере умирать, нежели достаться ненавистнику Христову, поганину". Тогда гетман с писарем Выговским и во всеми войсковыми властями отправился к московским послам на съезжий двор. Главный посол Бутурлин вручил гетману царскую грамоту, которая тотчас же по приказанию гетмана была прочитана писарем Выговским вслух всех, и все сказали, что служить великому государю рады и принять присягу на верность ему готовы. Из съезжей поехал гетман с боярином Бутурлиным и его товарищами и с войсковыми старшинами в соборную церковь Успения Пресвятой Богородицы, где уже находились кроме местного городского духовенства и духовные лица, прибывшие с посольством из Москвы, и во главе их архимандрит казанского Преображенского монастыря Прохор. Он-то и приводил к присяге по чиновной книге. На этот раз присягнули только гетман, писарь, полковники и иные приказные люди. Из церкви отправились все опять на съезжий двор. Здесь посол Бутурлин от имени государя вручил гетману знамя, булаву, ферязь, шапку и соболи. Потом раздал государево жалованье соболями писарю Выговскому, полковникам, обозничему, судьям, есаулам, и все принимали подарки с радостию и великою благодарностию. На следующий день, 9 генваря, присягнули сотники, есаулы, писари, казаки, мещане и вообще все находившиеся тогда в Переяславе. Потом гетман доставил государевым послам роспись всем городам и местам, которыми владели он и запорожское войско, и в большие из этих городов, каковы Киев, Нежин, Чернигов, послы отправились сами, а в иные послали стольников, стряпчих и дворян, - и везде жители присягнули московскому государю с полною радостию. Так совершилось одно из самых важных событий нашей истории - присоединение Малороссии к Великой России.
За соединением Малороссии с Великою Россиею естественно должно было последовать и соединение Малорусской Церкви с Великорусскою. Но и это дело имело немало затруднений и не могло совершиться вдруг, а совершалось постепенно. Церковные сношения между Киевом и Москвою, происходившие при прежних митрополитах, Иове, Исаии и Петре Могиле, возобновились и при митрополите Сильвестре Коссове и даже усилились. Прежде одна только сторона сознавала нужду в другой, и только из Киева обращались с просьбами в Москву за материальною помощию. Теперь обе стороны почувствовали нужду во взаимной помощи: в Киеве, как и прежде, чувствовали нужду в материальной помощи из Москвы; в Москве почувствовали нужду в духовной помощи из Киева. В 1649 г.
– как мы уже говорили в своем месте - царь Алексей Михайлович два раза писал в Киев, сперва к Черниговскому епископу Зосиме, а потом (14 мая) и к самому митрополиту Коссову, и просил, чтоб выслали в Москву двух знатоков греческого языка для исправления славянской Библии с греческой, а царский постельничий Федор Михайлович Ртищев перезвал из киевских и других малороссийских монастырей до тридцати ученых монахов в свой московский Андреевский монастырь, чтобы они учили здесь желающих грамматике славянской и греческой, риторике и философии и переводили книги; и в том же году по повелению царя и благословению патриарха перепечатана в Москве принесенная из Киева и составленная там книга "Малый катехизис", перепечатана для поучения всем православным и особенно учащимся детям. Царь Алексей в своей грамоте к Коссову прямо выражался: "И Вам бы, митрополиту, нам, великому государю, послужить и нашего царского жалованья к себе поискать, и тех учителей приговорити и прислати к нам". Сильвестр Коссов охотно воспользовался этим приглашением государя. Спустя около месяца, посылая к нему двух ученых иеромонахов Киево-братского монастыря, учителей тамошнего коллегиума, Арсения Сатановского и Епифания Славеницкого, Коссов послал с ними и третьего учителя, их товарища, иеромонаха Феодосия Сафоновича, с своею просительною грамотою. Он писал, что как пастырь Киева и всей Малороссии, промышляя по долгу своему о всех своих обителях, дошедших в последнее смутное время до крайнего оскудения, он наиболее имеет в своем попечении общежительную обитель святых Богоявлений в Киеве. Здесь блаженной памяти митрополит Петр Могила с благословения патриаршего основал училище и собрал благочестивых иноков, во всяком художестве учения обученных и Церкви Восточной православной весьма потребных, которых и содержал на своем иждивении во всяком обилии и которые уже воспитали многих благородных юношей, явившихся со временем непоколебимыми столпами Церкви. Но "по преставлении, - продолжал Коссов, - бывшего прежде меня митрополита, когда кафедра митрополии дана была мне, сравнительно с ним совершенному бедняку, и дана "с зело малейшим стяжанием", и те благочестивые иноки в довольстве своем оскудели. И я, сжалившись над ними и не имея, откуда подать им руку помощи, указал им путь к Вашему пресветлому царскому величеству как общему всех во всем мире сущих православных пастырей, обителей и иноков великому благодетелю в надежде, что Ваше царское величество не захочет отринуть от своей благодатной десницы и этих благочестивых иноков, которых сам Иерусалимский патриарх Паисий, бывший у нас, признал весьма потребными для Церкви Божией". Затем митрополит умолял царя, чтобы он посылаемых к нему трех старцев ущедрил обильною милостынею и, оставив у себя на службу Арсения и Епифания, поскорее отпустил Феодосия и чрез него прислал Киево-братскому монастырю жалованную грамоту, по которой он мог бы и в последующее время отправлять своих иноков в Москву за милостынею. Вместе с грамотою митрополита представлены были Алексею Михайловичу названными старцами еще две просительные грамоты о том же предмете: одна от игумена Киево-братского монастыря и ректора училища Иннокентия Гизеля с братиею, а другая от Иерусалимского патриарха Паисия, который встретился с старцами в Путивле на возвратном своем пути из Москвы и не упустил случая походатайствовать за них пред государем. Государь приказал послать митрополиту Киевскому Сильвестру соболями на сто рублей, а Братскому монастырю двести рублей деньгами и жалованную грамоту на приезд его иноков в Москву за милостынею чрез каждые пять лет. Но в следующем 1650 г. по ходатайству Арсения Сатановского и Епифания Славеницкого царь дал Братскому монастырю взамен этой другую грамоту (от 30 августа), которою разрешалось приезжать в Москву за милостынею трем или четырем старцам чрез каждые два года в третий. Были и другие случаи, когда государь относился в Киев по церковным нуждам. В ноябре 1650 г. прибыл на государево имя из Киево-Печерской лавры ученый иеромонах Дамаскин Птицын, о котором государь писал Киевскому митрополиту Коссову еще в своей грамоте 1649 г., а в 1652 г., в феврале, приехали в Москву по приглашению от государя из Киево-братского монастыря архидиакон Михаил и с ним одиннадцать певчих, а в апреле прибыли из Киева в Москву еще восемь певчих. Равным образом и Коссов не прекращал своих сношений с государем: к концу 1650 г. он ходатайствовал своим письмом пред Алексеем Михайловичем о епископе турецкого города Кастории Киприане, проезжавшем чрез Киев в Москву за милостынею, и, конечно, надеялся, что это ходатайство будет иметь силу, а летом 1651 г. бил челом государю и о самом себе лично и писал: "Избран я на митрополию Киевскую во время нужное, когда в нашей Литовской земле учинилась нынешняя междоусобная брань. Крестьяне, приписанные к церкви св. Софии, пошли теперь в казаки; церкви от них доходов, послушания и строения нет. Только надеемся помощи от Бога и от твоего царского величества. В церкви св. Софии нет книг: двенадцати Миней месячных, да Прологов на весь год, да Феофилакта, да Устава большого, а я от многих наездов властелинских, которые властели приезжают в Киев из Польши от панов и от казацких старшин, изнищен до конца, не могу ничего купить. Вели, государь, дать свое жалованье: двенадцать Миней месячных, да Прологи сентябрьские и мартовские, да Феофилакта, да Устав большой и на меня умилосердись, на одежду теплую пожалуй, чем бы мне зимою согреться". Ввиду всех таких сношений между московским государем и Киевским митрополитом Коссовым и особенно ввиду последней грамоты Коссова, в которой он так ясно выражает мысль, что после Бога надеется помощи только от московского царя, хотя грамота эта, как не имевшая почему-то собственноручной подписи митрополита, заподозрена в Москве и оставлена без внимания, - невольно возникает вопрос: отчего же Коссов в продолжение всех переговоров, какие вел Хмельницкий с царем Алексеем Михайловичем о подданстве ему Малороссии, не принимал в них никакого участия и ни разу не подал своего голоса, хотя дело велось преимущественно во имя православия, для спасения его от угнетений в Польше? Этот вопрос возникал тогда и в Москве и возбуждал недоумения.
По окончании присяги в Переяславе московские послы Бутурлин и прочие отправились в Киев. Здесь 16 генваря навстречу им выехали из города за полторы версты от Золотых ворот митрополит Сильвестр, Черниговский епископ Зосима, печерский архимандрит Иосиф и из других монастырей игумены и наместники. И митрополит сказал послам речь: "Когда вы приходите от благочестивого и христолюбивого светлейшего государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея России самодержца, от царя православного, православные царские мужи, имея желание посетить благочестивое наследие древних великих князей русских; когда приходите к седалищу первого благочестивого российского князя, мы исходим во сретение вам, и приветствует вас в лице моем он, благочестивый Владимир, великий князь русский; приветствует вас св. апостол Андрей Первозванный, провозвестивший, что на сем месте воссияет слава Божия, которая ныне пришествием вашим опять обновляется; приветствуют вас начальники общего жития, преп. Антоний и Феодосий Печерские и все преподобные, изнурившие о Христе живот свой в сих пещерах; приветствуем о Христе ваше благородие и мы со всем освященным Собором и, приветствуя с любовию, взываем: "Внидите в дом Бога нашего и на первейшее седалище благочестия русского, да обновится вашим пришествием, яко орля, юность наследия благочестивых князей русских". У Святых ворот встретило послов все киевское духовенство в церковных облачениях, с крестами, образами и хоругвями и потом пошло крестным ходом в Софийский собор. В соборе сам митрополит с прочим духовенством совершил краткое молебствие с провозглашением многолетия царю Алексею Михайловичу и его семейству. И тотчас по окончании многолетия в присутствии всех посол Бутурлин обратился к митрополиту с следующими словами: "В прошлые годы много раз присылали к великому государю нашему гетман Богдан Хмельницкий и все запорожское войско бить челом, чтоб великий государь наш пожаловал, велел принять их под свою государеву высокую руку, а ты, митрополит, великому государю нашему о том никогда не бил челом, и не писывал, и не поискал к себе его царской милости, объяви ж теперь нам, почему ты не бил челом и не писывал великому государю". Митрополит отвечал, что "про то, как гетман Хмельницкий и все войско запорожское били челом под государеву высокую руку, он не ведал, а ныне он за государево многолетное здоровье, и за государыню царицу, и за благоверных царевен должен молить Бога". Посол удовольствовался ответом и сказал, что великий государь жалует митрополита, и Черниговского епископа, и печерского архимандрита, и весь освященный Собор, и велел спросить их о их "спасенном пребывании". И весь освященный Собор за такую царскую милость бил челом. Но митрополит не открыл послам истинной причины, почему он не принимал участия в челобитьях о подданстве московскому государю. Ее, без сомнения, знали гетман Хмельницкий и войсковой писарь Выговский, и последний еще в июле 1651 г. случайно открыл ее царскому гонцу Богданову, приходившему к гетману с соболями. Хмельницкий собирался тогда отправить в Москву знатных послов с челобитьем о подданстве, и Выговский, высказывая Богданову, что, вероятно, будет послан именно он, Выговский, с полковниками, присовокупил: "Думаю, что и митрополит Киевский Сильвестр начнет писать о том к государю... а если б возможно было, то митрополит Киевский и сам поехал бы к государю бить челом от всей Малой Руси и от запорожских Черкасов, чтоб государь пожаловал велел принять их под свою руку. Да только-де ему поехать, а государь того учинить не изволит, и ему-де лише с поляки ссориться". То есть митрополит боялся, что если он начнет сноситься с государем и просить его о принятии Малороссии в подданство, а государь на это не согласится, то ему, митрополиту, со всем его духовенством, с церквами и монастырями придется плохо от поляков в случае их победы над казаками. Почему он и старался не принимать никакого осязательного участия в действиях Хмельницкого против Польши и казаться верноподданным короля. И мы видели, что когда польские комиссары вели переговоры с Хмельницким, они совещались с Киевским митрополитом и употребляли его в качестве посредника, и когда Радзивилл после неудачи казаков под Берестечком приближался к Киеву, то Коссов просил этого военачальника пощадить город, не разорять в нем церквей и монастырей, говоря, что против Польши воюют только казаки, а он, митрополит, и жители Киева остаются и желают оставаться верными королю. Можно догадываться, что митрополит так действовал даже не без согласия Хмельницкого, потому что Хмельницкий, который так часто и открыто совещался с греческими иерархами о своих намерениях поддаться Москве, ни разу не приглашал для совещаний своего Киевского митрополита или кого-либо из подведомых ему высших духовных особ, вел все дело о подданстве Малороссии без всякого участия малороссийского духовенства и самую присягу на подданство принял с другими представителями запорожского войска не в Киеве, местопребывании митрополита, а в Переяславе. Даже и теперь, когда царь московский согласился взять Малороссию под свою руку и когда гетман и старшины казацкие уже присягнули ему, даже и теперь Коссов с своим духовенством считал за лучшее показывать полякам, что он покоряется Москве против воли: большая часть православных Киевской митрополии жила вне Малороссии, под властию Польши, и их участь, и без того тяжелая, сделалась бы еще невыносимее в случае открытой измены митрополита, а с другой стороны, нельзя еще было ручаться, что поляки не овладеют вновь Киевом и Малороссиею и не расправятся тогда с изменниками. Потому-то еще 13 генваря, как только в Киеве получена была весть, что московские послы идут из Переяслава в Киев для принятия присяги, митрополит и печерский архимандрит послали чернеца Печерского монастыря Макария Крыницкого в Луцк с целью заявить в гродском луцком суде следующее: "Москва, завладев Киевом, принуждает отца митрополита, архимандрита и все духовенство к противозаконным поступкам, чтоб, оставив короля, его милость не считали его государем, а поддались бы и присягнули московскому государю. Но все духовенство не желает этого сделать, а желает иметь государем короля, и, как прежде духовные никогда не были бунтовщиками, так и теперь не будут, - о чем по всем гродским судам они делают заявления". На эти заявления духовенство могло в свое время ссылаться пред поляками в защиту себя от их мести. Вообще положение Киевского митрополита и духовенства было тогда очень затруднительное: им нужно было и покоряться новым властям московским, и не раздражать на всякий случай прежних властей, польских, фарисействовать пред ними, хотя нельзя отвергать, что и в духовенстве, как между казаками, могли быть лица, начиная с самого митрополита, которые не сочувствовали присоединению Малороссии к Москве по своим личным побуждениям. Митрополит Сильвестр Коссов и печерский архимандрит Иосиф Тризна, две самые сильные особы в малороссийском духовенстве, оба были шляхтичи и пользовались при польском правительстве весьма важными преимуществами, которых могли лишиться с подчинением Москве: печерский архимандрит владел богатыми имениями лавры и как настоятель патриаршего ставропигиального монастыря не признавал над собой никакой местной духовной власти, а митрополит хотя и не владел такими имениями, но, признавая над собой только номинальную власть патриарха, являлся совершенно независимым иерархом в управлении своею митрополиею. Из среды белого духовенства можно указать как на лицо, действительно не сочувствовавшее Москве, на чернобыльского протопопа, который сам был свидетелем въезда послов московских в Киев и потом, 22 генваря, писал к одному подстаросте польскому: "Хмельницкий выдал всех нас в неволю московскому царю по Владимир, Туров и еще далее. Сам присягнул с войском своим и город Киев насильно принудил присягнуть, угрожая смертною казнию. Я сам несчастными своими очами видел, как москвитяне въезжали в Киев... В Золотых воротах встретил послов отец митрополит и все духовенство; от слез они не видели света Божья, а его милость о. митрополит обмирал от печали". Тут чернобыльский протопоп говорит явную неправду: он не мог видеть, как встречал послов митрополит, который вместе с Черниговским епископом и настоятелями монастырей выезжал для того за полторы версты от Золотых ворот, тогда как у Золотых ворот ожидало послов прочее духовенство. В заключение своего письма, наполненного и другими неточностями в описании встречи послов и ложными слухами, отец протопоп допустил еще важную неправду, сказав: "Царь обещает всем оставить права и имущество, кто поддается добровольно и окрестится, и дать даже большие права". В Москве, несомненно, был еще в силе известный указ патриарха Филарета Никитича о способе принятия в православную Церковь белорусцев, и там действительно перекрещивали при этом всех, заявивших о себе, что они крещены только чрез обливание, а не чрез троекратное погружение, откуда бы они ни приходили, из Белоруссии или из Киева и других мест Западнорусского края. Потому киевское духовенство могло опасаться, что и теперь, при принятии жителей Малороссии в единство с Москвою, политическое и церковное, от них будут требовать перекрещивания как необходимого условия, и люди злонамеренные могли с умыслом распространять об этом слухи в народе, чтобы возбуждать его против присяги московскому царю. Но в Москве были благоразумны и вовсе не предлагали такого требования малороссам, поняв, конечно, что оно послужило бы неодолимым препятствием к соединению их с великороссами: о перекрещении не было и помину ни в начале, ни, как увидим, при всех дальнейших переговорах московских властей с малорусскими, светскими и духовными.
На другой день после приезда своего в Киев, 17 генваря, московские послы, боярин Бутурлин и его товарищи, приняли под государеву руку город Киев, выслушав присягу всех его жителей, и, что весьма замечательно, ни от митрополита, ни от других духовных лиц не требовали и не принимали такой присяги, по крайней мере о присяге их вовсе не упоминается в статейном списке самих послов, а говорится только, что они в тот же день посылали сказать митрополиту и печерскому архимандриту, чтобы тот и другой отпустили для присяги свою шляхту и слуг и всех своих дворовых людей и мещан, которые у них живут. Митрополит и архимандрит отвечали, что они переговорят о том между собою и известят, но известия не дали. На другой день послы снова отправили к митрополиту за тем же сперва подьячего, а потом думного дьяка. И митрополит говорил, что живущие у него шляхта, и слуги, и все дворовые люди не имеют никаких маетностей при софийском (митрополичьем) доме, все люди вольные, служат ему по найму и присягать им царскому величеству не годится. Когда же посланные настаивали на своем требовании и убеждали митрополита, чтобы он не упорствовал, чтобы вспомнил прежнюю к нему государскую милость и не наводил на себя царского гнева, митрополит сознался, что шляхты, и слуг, и всех дворовых людей своих ему прислать к присяге нельзя. "Под моею паствою, - говорил, - находятся многие епископы и всякое духовенство во многих литовских городах, и как только уведает про то литовский король, что я шляхту и дворовых людей своих к присяге посылал, то велит тех епископов и все духовенство порубить, а на мне Бог взыщет за все те души". Тут, очевидно, высказалась та же самая боязнь мщения от поляков, которая и прежде удерживала Коссова от участия в переговорах с царем о подданстве ему Малороссии. Впрочем, на следующий день (19 генваря) митрополит и архимандрит покорились и выслали всех своих людей к принятию присяги. После чего Бутурлин с товарищами разослал митрополиту, и Черниговскому епископу Зосиме, и печерскому архимандриту, и в иные монастыри назначенное им государево жалованье.
В Москве были недовольны действиями митрополита Сильвестра и не упускали случая дать ему это почувствовать. В начале февраля (5-го числа) Бог даровал царю Алексею Михайловичу сына Алексея. С радостною вестию царь отправил в Малороссию стольника Полтева и велел ему ехать сперва в Чигирин к гетману и передать ему царскую о том грамоту, а из Чигирина в Киев к митрополиту и, пригласив его с другими высшими духовными лицами в соборную церковь, объявить ему здесь радостную весть словесно. При этом Полтеву было наказано: "Если спросит митрополит, почему к нему нет государевой грамоты о такой всемирной радости нашей, то ты отвечай: "Он, митрополит, нашей царской милости не искал и к нам, великому государю, не писывал, потому и к нему нашей царской грамоты не прислано". Полтев в точности исполнил волю государеву. Но митрополит Сильвестр, выслушав от него (2 марта) радостную весть в своей кафедральной церкви, вовсе не спросил, почему к нему нет царской грамоты, а тотчас совершил со всем освященным Собором торжественное молебствие, сопровождавшееся колокольным звоном, пригласил Полтева к себе в келью, показывая сочувствие к царской радости, и послал с ним две грамоты (от 3 марта): одну к царю Алексею Михайловичу, в которой, поздравляя его с рождением наследника престола, выражал от себя и от всего духовенства как верноподданный чувства неизглаголанной радости по этому случаю; другую - к самому новорожденному царевичу с пожеланиями ему всех благ от Господа. Такая смиренная покорность московскому государю со стороны Киевского митрополита тем была замечательна, что он высказывал ее спустя не более недели после резкого столкновения его с другими представителями государевой власти, - о чем следует рассказ наш.
В феврале (23-го числа) прибыли в Киев первые московские воеводы с ратными людьми, чтобы защищать его от поляков и построить в нем крепость. Митрополит оказал воеводам великую почесть: сам встретил их со всем освященным Собором в воротах Софийской соборной церкви, пел молебен в церкви и молил Бога о государевом здоровье, а потом за объявленное ими милостивое царское слово бил челом государю со всем духовенством и мирянами. Но спустя два дня, когда бояре воеводы явились к митрополиту и сказали, что они хотят строить крепость на месте близ Софийского собора, митрополит смело отвечал, что "на том месте города (крепости) он ставить не даст, потому что та земля - его, софийская, и Архангельского и Никольского монастырей, и Десятинной церкви, под его митрополичьею паствою и он тех земель под город не поступается". Бояре коснулись самого чувствительного места для западнорусского духовенства - церковных имений, из-за которых оно вело непрестанную борьбу в течение столетий и перенесло столько скорбей, трудов и лишений. Бояре заметили митрополиту, что если он начнет бить челом государю, то государь пожалует ему взамен той земли иную. Митрополит отвечал, что "все земли у них поделены и по их правам отдать ему той земли под город нельзя". Когда же воеводы сказали, что, хотя он и не хочет отдать той земли под город, они по государеву указу начнут ставить там город, митрополит рассердился и произнес: "Если начнете на том месте ставить город, я начну с вами биться". Московским воеводам эти слова могли показаться страшным преступлением, но в Литве и во всей Малороссии они вовсе не имели такого смысла: там обыкновенно подобным образом отстаивались имения даже против королевских указов не только светскими, но и духовными владельцами. Такие сопротивления королевским грамотам и посланцам не раз оказывали сами киево-печерские иноки, а еще прежде и православные владыки, что мы видели в своем месте, дивленные воеводы стали укорять митрополита, что он не имеет страха Божия, что прежде он был одной мысли с гетманом Хмельницким, а теперь под государевою рукою быть не хочет и желает добра королю, и митрополит еще более рассердился и будто бы произнес: "Гетман Хмельницкий посылал бить челом государю и поддался со всем запорожским войском под государеву руку, а он-де, митрополит, со всем Собором бить челом государю не посылал, и живет он с духовными людьми о себе, ни под чьею властию... Прежде был под королевскою властью, а вперед под чьею властью велит Бог ему быть, под тою и будет". И прибавил с угрозою боярам: "Не ждите начала, ждите конца; увидите сами, что над вами вскоре будет". Тогда воеводы призвали к себе киевских полковников, бурмистров и вообще городские власти и объявили им, что митрополит не хочет дать избранного места под город, или крепость. Власти пошли говорить о том же городовом деле митрополиту и, возвратившись, сказали воеводам, "что митрополит Сильвестр просит у них прощения во всем том, что говорил против них, а то-де он говорил с сердца, потому что-де преж сего поляки и литва многие у них земли себе посвоили и завладели, и ныне он чаял того ж, что их монастырскую землю воеводы завладеют".