История русской церкви (Том 10)
Шрифт:
В сентябре 1654 г., 15-го числа, царь Алексей Михайлович во внимание к тому, что жители Могилева покорились ему добровольно, пожаловал им свою грамоту, в которой, удовлетворяя всем их просьбам, изложенным и представленным ими на бумаге, между прочим, говорил: "И мы, великий государь царь, города Могилева бурмистров, райцов, и лавников, и мещан пожаловали и указали нашим богомольцам, Могилевскому епископу и впредь будущим епископам, поставлятися в богоспасаемом нашем царствующем граде в Москве (значит, об этом просили сами жители Могилева) от отца нашего и богомольца, великого господина святейшего Никона, патриарха Московского и всея России, и быть Могилевским епископам и всему освященному Собору Могилевской епископии под благословением святейших патриархов Московских и всея России..." И далее: "А духовных дел не судити (мирским властям), и в духовные дела не вступоватися, и духовных людей, священнический и иноческий чин, на суд к себе не призывать, потому что духовный чин судит епископ Могилевский или его наместники". Впрочем, хотя в Могилеве тогда не было епископа, так как последний Могилевский епископ Иосиф Кононович Горбацкий скончался в 1-й четверти 1653 г., но патриарх Никон не спешил посылать туда от себя нового епископа, а до времени заведовал сам делами Могилевской епархии, как и других соседних, перешедших тогда под власть Московского государства. В декабре 1655 г. он посылал наместника своей Иверской Свято-Озерской обители Филофея с братом Серапионом в Вязьму, Дорогобуж, Смоленск, Оршу, Копыс, Шклов, Могилев и Мстиславль "для ради всякаго церковнаго исправления монастырей", находившихся в этих местах. В конце 1656 г. городские власти и все жители Могилева обратились к Никону с жалобою на старцев своего братского Богоявленского монастыря, что они живут не по-монастырскому, бесчинствуют и продают вино. И Никон, называя себя патриархом всея Великия, и Малыя, и Белыя России, послал свою грамоту (от 6 декабря) находившемуся в Могилеве воеводе Бутурлину, чтобы он не велел тем старцам бесчинствовать и по кабакам вина держать, а о непокорных бесчинниках писал к нему, великому государю.
Печальное зрелище представлял собою Смоленск для православных москвичей, когда после сорокалетнего пребывания под властию Польши снова перешел в их руки. В этом издревле православном городе не оставалось теперь ни одной православной церкви и монастыря: все были обращены в униатские и латинские, и здесь имел свою кафедру униатский архиерей. Но в тот же день, как Смоленск сдался, государь приказал всем литовским людям, которые не хотят оставаться под его рукою, удалиться из города куда угодно в Литву, и тогда удалились многие униаты и латиняне с своим духовенством, а некоторые бежали из города еще прежде. На другой день (24 сентября) после сдачи Смоленска Алексей Михайлович велел поставить для себя тафтяную церковь во имя Воскресения Христова пред своим государевым станом против Молоховских ворот города, которая на следующий день и освящена Казанским митрополитом Корнилием. Вслед за тем быстро начали восстановляться в Смоленске православные храмы и монастыри, и православие сделалось господствующею верою, как было издревле. Устроение церковных дел в Смоленске могло быть на время поручено патриархом Никоном находившемуся там при царе Алексее Михайловиче с марта по декабрь 1655 г. Тверскому архиепископу Лаврентию. А в 1656 г. по определению Московского Собора назначен был в Смоленск
Еще плачевнее было положение православных в Полоцке. Здесь они не только не имели, но и не могли иметь ни одного храма в силу известной грамоты Владислава IV, подтвержденной в 1652 г. Яном Казимиром. Кроме того, здесь издавна господствовали иезуиты с своим коллегиумом; здесь покоились останки особенно чтимого униатами ярого фанатика и гонителя православных Иоасафа Кунцевича; здесь имел пребывание сам униатский митрополит Антоний Селява. Но еще прежде, чем московские войска приблизились к Полоцку, из него бежали иезуиты, как и прочие латинские и униатские монахи, вместе со многими другими латинянами и униатами; бежал и митрополит Селява, забрав с собою церковные сокровища и останки Кунцевича, которые сначала положены были в Жировицком монастыре, а потом перенесены в Замостье. Потому неудивительно, если Полоцк за удалением из него этих врагов православия добровольно сдался московской рати. Государь тотчас по сдаче Полоцка пожаловал жителям его грамоту (от 7 сентября 1654 г.) на разные права и льготы, а затем начал жаловать своими грамотами восстановлявшиеся в Полоцке монастыри и церкви. Наиболее оказал он своих милостей полоцкому Богоявленскому монастырю и не только утвердил за ним его прежние владения, но и наделил его новыми благодаря преимущественно тому обстоятельству, что игуменом в этом монастыре с 1656 г. сделался умный и ловкий Игнатий Иевлевич, который неоднократно встречал тогда в Полоцке государя, совершал в присутствии его молебствия и литургию, сказал ему несколько речей и умел заслужить его благоволение. Патриарх Никон для управления Полоцкою епархиею на первых порах назначил только наместника Полоцкой епископской кафедры, избрав на эту должность одного из местных монастырских настоятелей, именно игумена витебского Марковского монастыря Каллиста. Этому наместнику Никон дал грамоту, или инструкцию (13 марта 1656 г.), в которой предоставлял ему власть править духовными делами в Полоцке, Витебске и во всех пределах, находившихся под ведением прежних Полоцких епископов, и завещевал: а) иметь повиновение и послушание во всем только ему, патриарху Московскому и всея Великия, и Малыя, и Белыя России; б) во всех важных делах и недоумениях обращаться к нему же, патриарху; в) учить народ во всей Полоцкой епархии правоверию и заповедям Христовым, а для обучения детей чтению и доброгласному пению заводить училища и избирать для них благонадежных учителей; г) судить духовенство епархии, белое и монашествующее, и мирян по духовным делам, как судили прежние Полоцкие епископы; д) освящать церкви, новые и прежние, еще не освященные или оскверненные и запустелые, равно и монастыри, и назначать в них, как и во все церкви и монастыри епархии, священников и настоятелей, и отставлять их от мест, если окажутся бесчинными; е) иметь жительство и пребывание в Полоцке при Софийском соборе, где жили прежние епископы, в братском Богоявленском монастыре, и в Витебске при церкви Успения Пресвятой Богородицы, в монастыре Алексия, человека Божия, и владеть всеми дворами и маетностями, какими владели прежние Полоцкие епископы. Но спустя год с небольшим патриарх Никон вызвал Каллиста в Москву и рукоположил его в епископа. В июне 1657 г. его встречал в Полоцке приветственною речью богоявленский игумен Игнатий Иевлевич как пастыря правоверного, дарованного церквам белорусским ревностию Богом венчанного царя, "благословением же высочайшего архиерея святейшего Никона, отца отцам". Вскоре по прибытии на свою кафедру Каллист дал указ (от 23 июня) всем архимандритам, игуменам, священникам и диаконам епархии представить ему свои настольные и ставленые грамоты для подписи и утверждения, равно и униатским попам представить ставленые грамоты для исправления. А в следующем месяце, 18-го числа, послал в Могилев игумена Игнатия Иевлевича и поручил ему, чтобы он определил там в Спасский монастырь нового наместника, кого признает способным, и сам обревизовал в городе соборную церковь и монастыри, а для обозрения приходских церквей в городе и уезде назначил по своему усмотрению какого-либо священника и диакона и чтобы велел всем священнослужителям Могилева и его уезда являться с своими ставлеными грамотами в Полоцк для засвидетельствования их, а униатских попов с подвижными антиминсами немедленно выслал из Могилева. Все это показывает, что епископу Каллисту временно отдан был в управление и Могилев с уездом. В 1648 г. патриарх Никон по просьбе богоявленского игумена Игнатия и всей братии изъял своею грамотою от 27 марта этот монастырь из-под власти Полоцкого епископа Каллиста и взял в свое непосредственное ведение в качестве патриаршей ставропигии, а царь Алексей Михайлович пожаловал тому монастырю новую грамоту (от 11 сентября) на вотчины.
Желая прочнее утвердить и оградить православие в новопокоренном Западном крае, царь Алексей Михайлович приказывал совсем удалять из городов и из сел последователей унии, чтобы они не соблазняли и не увлекали православных. И когда в 1657 г. он услышал, что униаты начали возвращаться в Вильну и другие города и уезды и отправлять службу по своему обычаю, то послал грамоту своим воеводам, находившимся в том крае, чтобы они тотчас же выслали из Вильны и иных городов и мест всех униатов и впредь высылали вон и нигде не принимали. Виленский воевода князь Шаховской, получив эту царскую грамоту, собрал в съезжую избу всех державшихся унии бурмистров, райцев и мещан и объявил им, чтобы они или принимали православие, или удалились вон из города по указу государеву. И те виленские бурмистры, райцы и мещане, пришедши чрез несколько времени к воеводе в съезжую избу, сказали, что они готовы принять православие. Воевода, переписав имена их, отдал эту рукопись в Свято-Духов монастырь наместнику Даниилу Дорофееву, чтобы он принял их в православную Церковь. Подобное могло случиться и в других городах и местах края. Это сильно встревожило униатских епископов. Епископы Холмский Яков Суша и Полоцкий Гавриил Коленда обратились с просьбою к самому папе (от 12 марта 1658 г.), а вслед за ними и все униатское духовенство и монашество (от 14 июля и 3 августа), чтобы он заставил короля Яна Казимира заступиться за них пред царем московским и объяснить ему, что униаты неразрывно связаны с Римскою Церковию и что если московское правительство терпит, не преследует в Вильне римских католиков, то должно терпеть и униатов, причем выражали желание, чтобы царь дозволил устроить Собор униатского духовенства с московским, и уверенность, что они докажут на Соборе истинность своей веры и, может быть, обратят самую Москву к унии. Достойно замечания, что царь приказывал тогда виленскому воеводе отыскать и прислать в Москву чудотворную икону Богоматери, писанную, по преданию, евангелистом Лукою, вероятно, ту самую, которою некогда благословил великий князь московский Иван Васильевич III дочь свою Елену, отпуская ее в землю Литовскую. Но этой иконы, сколько ни искали не только в Вильне, но и по другим местам, отыскать не могли: униатские монахи ее куда-то скрыли.
Перенесемся мыслию опять в Киев и Малороссию: что происходило там в церковном отношении? Киевляне, несомненно, признавали Никона своим патриархом. В мае 1654 г., отправляя от себя посольство в Москву, чтобы получить утверждение своих городских прав от государя, они писали и к Никону, просили его ходатайства и называли его святейшим патриархом не только всей Великой, но и Малой России. И случилось так, что за отсутствием царя Алексея Михайловича все приговоры бояр по просьбам киевлян утвердил "великий государь, святейший патриарх" Никон. Гетман Хмельницкий со всем запорожским войском также признавал Никона своим патриархом, как мы видели из грамоты гетмана, где он неоднократно называл Никона своим великим святителем, своим "зверхнейшим" пастырем. Чаще других писал к Никону войсковой писарь Выговский, называя его также патриархом и Малой России, сообщал ему разные известия, просил его ходатайств, получал от него ответные грамоты и благословения. Но духовенство киевское ничем ясно не обнаруживало, что признает Никона своим патриархом, хотя и обязано было находиться под его благословением волею государя. Оно не было удовлетворено в своих желаниях и просьбах московским правительством. Царь не оставил за киевскою иерархиею древнего права пользоваться почти совершенною независимостию под номинальною властию Цареградского патриарха и утвердил за духовными лицами только те их имения, какие находились в Малороссии, но ничего не дал взамен тех имений, которые остались в пределах Польши и которых духовенство лишилось по присоединении Малороссии к Москве. Между тем вознаграждения за эти-то потерянные имения духовенство всего более и желало и ожидало от своего нового государя, а имения, находившиеся в самой Малороссии, достаточно ограждались для духовенства властию одного гетмана. Гетман Хмельницкий как до присоединения Малороссии к России, так и после присоединения сам раздавал киевским и другим монастырям грамоты и этими грамотами не только утверждал и охранял их прежние владения, но иногда наделял их и новыми. Так, Киево-Михайловскому девичьему монастырю пожаловал два села на пропитание; лубенскому Мгарскому отдал сеножати, принадлежавшие ксендзам бернардинам; Киево-братскому училищному - маетности, принадлежавшие ксендзам доминиканам, и пять селений под Фастовом, бывших во владении иезуитов. Киевское духовенство не могло не чувствовать, что положение его под властию Москвы на первых порах не улучшилось, а сделалось даже хуже, чем было прежде при польском правительстве, и, естественно, не могло быть довольным своею новою участию. Оно покорялось московским властям, исполняло их волю, но не была ли эта покорность только наружною? Когда в генваре 1655 г. царь Алексей Михайлович прислал к киевским воеводам грамоту о своих победах в Белоруссии и приказал, чтобы воеводы, созвав в Софийский собор духовенство и мирян, объявили им эту грамоту и велели совершить благодарственное молебствие, то по зову воевод явились в соборную церковь архимандриты печерский Иосиф Тризна и Михайловский Феодосий Василевич, равно игумены и других монастырей, и протопопы, и попы, и весь освященный Собор, и отправили торжественное молебствие. А "Киевский митрополит Селивестр, - как извещали воеводы царя, - за болезнию в соборной церкви у молебна не был, и мы твою государеву грамоту объявили ему в келье. И митрополит, слушав грамоту, учал Богу хвалу воздавать и велел на радости у себя в монастыре из пушек стрелять". Но скоро обстоятельства начали было располагаться не в пользу Москвы. Хмельницкий и московский воевода Шереметев в том же месяце генваре встретились с татарским и польским войсками под Ахматовом и принуждены были отступить к Белой Церкви, а из Белоруссии стали доноситься вести, что некоторые из покорившихся царю городов изменяют ему и передаются полякам и что литовский гетман Радзивилл уже осадил Могилев. И вот тот же самый архимандрит Феодосий Василевич, который недавно вместе с прочим киевским духовенством совершал в Софийском соборе молебствие по случаю побед московского государя в Белоруссии, тот самый Феодосий, который в июле прошлого года посылал к царю Алексею Михайловичу челобитную и уверял его в своей непоколебимой преданности и о котором тогда же Хмельницкий говорил царю: "Той архимандрит зело потребен есть Церкви святой, искусен муж и премудр, и на вся дела вере нашей благочестивой благопотребен, и тебе, великому государю нашему, верен, и всякаго добра прямо желает", - тот самый архимандрит Феодосий внезапно очутился теперь (в марте и апреле 1655 г.) в стане литовского гетмана Радзивилла под Могилевом и старался убедить осажденных могилевцев, чтобы они сдались польскому войску. Он рассчитывал более всего подействовать на них ложными известиями об опасности, и переслал в Могилев два свои письма, совершенно сходные по содержанию, одно к бурмистрам, радцам и лавникам, другое к отцу мукачевскому и вообще к духовенству, и в письмах говорил: "Я едва убежал из Украйны, совсем уже завоеванной ордою и коронным войском, и не мог найти себе более безопасного пристанища, как тут, в Литовском крае. Да и все духовенство радо бы перейти сюда, если бы не мешали татарские разъезды. Сам его милость митрополит имел намерение удалиться в Могилев, не ведая о вашей несчастной и пагубной для нашей веры измене, что вы своему прямому пану (королю) не покоряетесь и сделались его врагами. Теперь я подлинно узнал, что отец митрополит изволит направить свой путь куда-либо в другое место, а не сюда. Только дал бы ему Бог безопасно высвободиться из-за Днепра, где ныне находится. Киев подлинно завоеван, ибо при мне орда с польским войском была в осми милях от него. Белая Церковь, Бреславль, Корсунь, Умань и другие города орда опустошила и разграбила. Сам Хмельницкий с несколькими десятками всадников как в воду канул, и не знают, где ныне находится. Московского войска с Бутурлиным и Шереметевым было двенадцать тысяч, и оно так побито, что едва нечто ушло. А орды 80000 и коронного войска 50000, и они, завоевав Украйну, готовятся идти на столицу Москву. Москвитяне в великих попыхах и уже из Путивля уходят. Мы же, убогие, с его милостию отцом митрополитом и со всеми духовными ничего другого для себя и придумать не можем, как только приютиться здесь, в Литве, возлагая всю надежду на Бога и на милость князя (Радзивилла). Только то нам мешает, что ваши милости не хотите покориться пану гетману (т. е. Радзивиллу)..." Но могилевцы не только не послушали этих писем, а еще задержали у себя монаха Арсения, посланного к ним Феодосием Василевичем. Разгневанный Василевич написал к ним новое письмо на имя духовенства и мещан в следующих словах: "Окаменело сердце ваше; вы и Бога в себе не имеете, и, конечно, не в состоянии ни мыслить, ни делать ничего доброго. Я думал, что вы почитаете пастырскую власть отца митрополита, от которого я приехал сюда для убеждения вас его именем, и, не желая вашей погибели, просил именем того же митрополита князя (Радзивилла), чтобы он сохранил вас в целости, когда покорит. А вы, когда я забочусь о вашей целости, воздавая мне злом за добро, не только не хотите опомниться, но еще о. Арсения схватили, который для вас вместе со мною трудился. Это злое дело совершили вы в вечную укоризну священному сану и в бесчестье уже не мне только, но и отцу митрополиту, которого я наместник... Я говорю вам как духовный ваш пастырь и прошу, под клятвою архиерейскою прошу: одумайтесь, возвратите о. Арсения, склонитесь на истину и вышлите с о. Арсением ваше окончательное решение. Если же этого не сделаете, пусть казнит вас Бог временно и вечно; пусть город ваш погибнет, как Иерихон, Содом и Гоморра, и да будут имена ваши изглажены из книги живота - это я изрекаю вам именем отца митрополита с вечным проклятием..." Но ни устрашения, ни проклятия Василевича не подействовали на жителей Могилева; они не покорились, отбили приступы Радзивилла, остались верными московскому государю и переслали к нему самые письма Василевича вместе с другими подобными. В подписях под своими письмами Феодосии Василевич называл себя не только игуменом (киево-) михайловским и архимандритом слуцким, но и "икономом-наместником митрополии Корунной", т. е. наместником митрополита в той части его митрополитской епархии, которая находилась еще в пределах Польши. Этим достаточно объясняется, по-видимому, недостойный образ действий Феодосия Василевича. Когда он действовал в Киеве как игумен михайловский, он действовал как подданный московского государя, исполнял его волю, покорялся московским властям. Но когда действовал в пределах Польши как архимандрит слуцкий и наместник митрополии Коронной, он действовал как подданный короля польского и должен был покоряться польским властям из опасения лишиться всего. И очень возможно, что гетман Радзивилл, двигаясь с своим войском, случайно застал Феодосия в его Слуцкой обители, взял его с собою и приказал ему писать в Могилев от имени самого митрополита те самые письма, какие, рад не рад, писал Феодосий. Во всяком случае утверждать ввиду тогдашних обстоятельств, будто Феодосий
Сохранилась одна небольшая грамота патриарха Никона к митрополиту Сильвестру Коссову (черновая, с поправками), довольно ясно показывающая, как относился первый к последнему. Грамота эта следующая: "Божиею милостию великий государь святейший Никон, архиепископ царствующаго града Москвы и всея Великия, и Малыя, и Белыя России, и всея северныя страны и Помория и многих государств патриарх, возлюбленному в Дусе сыну Сильвестру Коссову, преосвященному архиепископу, митрополиту Киевскому, Галицкому (экзарсе св. трону Консппантинопольскаго - эти слова зачеркнуты) мир Божий и наше благословение. Непрестанно мы, возлюбленне, на уме имуще Спасителя нашего Христа о любви заповедание, восхотехом к тебе зде назнаменати, да, присно во евангельских заповедех пребывая, должную (сыновнюю - зачеркнуто) любовь к нам (пастырю твоему - зачеркнуто) показуеши (ведый нас, тебе, яко сына нашего в Дусе приискренняго, любящих - зачеркнуто) и часто о (добром твоем жительстве слышати волящих, еже наше изволение писанием твоим нам сказуй зачеркнуто) здравии твоем возвещая. Веждь же нас милосердием Божиим здравых быти и в будущее в тойже доброй надежди упование полагати. Хощем же убо, да присно о многолетном великаго нашего государя царя и великаго князя Алексея Михайловича здравии и благополучении Бога Вседержителя молиши (и во всех его царского величества делех, яже суть у вас, добрая и полезная строити зачеркнуто) и с киевскими его царскаго величества воеводами мир и должную любовь (во исполнение его царского величества повелений, да - зачеркнуто) имееши; даже отвсюду его царскаго величества повеление добре исполняемо имать быти всем христианом на благополучное и многолюбное веселие, еже и ты со усердием исполняя добре и немятежне (возлюбленный в Дусе сыне зачеркнуто). Здравствуй, и благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и причастие Св. Духа да будет со всеми нами же и вами непрестанно. (На обороте.) Дана в царствующем и богохранимом граде Москве, в дому Пресвятыя Богородицы, в лето от Воплощения Единосущнаго безначальному Отцу Слова 1656, маия 10". Таким образом Никон хотя признавал Киевского митрополита своим духовным сыном, преподавал ему свое благословение, требовал от него должной любви к себе, но в то же время как бы стеснялся прямо назвать себя его пастырем. И есть данные, которые свидетельствуют, что Никон действительно не управлял Киевскою митрополиею как ее верховный пастырь, не вступался в ее церковные дела. В 1655 г. нужно было избрать и поставить игумена в Киево-Михайловский монастырь на место Феодосия Василевича, архимандрита слуцкого. Это избрание и поставление совершилось без всякого участия со стороны Никона. Нового игумена, именно Феодосия Сафоновича, бывшего наместника Киево-братского монастыря, избрала себе сама братия Киево-Михайловского монастыря на основании своих стародавних прав, утвердил своею грамотою (от 2 июня) гетман Хмельницкий и благословил Киевский митрополит Сильвестр. Нужно было избрать и поставить нового епископа на Черниговскую кафедру, и это совершилось без видимого участия патриарха Никона. Новый епископ Черниговский Лазарь Баранович, бывший ректор киево-братского коллегиума, избран был "мирным и благоизволенным духовнаго и мирскаго чину советом" и поставлен 8 марта 1657 г. в Яссах Сочавским митрополитом Гедеоном, который в настольной грамоте Лазарю говорил, что посвятил его, имея "истинное свидетельство" и от митрополита Киевского Сильвестра Коссова, и от гетмана Хмельницкого, и от генерального писаря Ивана Выговского. Значит, это сделалось с их общего согласия. Сам митрополит Сильвестр не рукоположил нового епископа для Черниговской епархии, всего вероятнее, по своей тяжкой предсмертной болезни. Но успел дать ему от себя благословенную грамоту от 12 апреля, за день до своей кончины. В грамоте этой первосвятитель говорил: "Смирение наше, зря вдовеющую без предстателя и архиерея святейшую епископию Черниговскую, преставлену сущу от земных к небесным ея предводителю, блаженной памяти господину отцу Зосиме, тщание вседушное творити не вознераде, да не намного времени Христовы разумныя овцы, пастыря не имуще, растлятся... обрете мужа благочестива и всякими от Бога добродетельными нравы и целомудрием украшена, во иноческом житии от юности совершение воспитанна, господина отца Лазаря Барановича, ректора киевскаго, св. православной Церкви многа блага соделавша. Сего, глаголю, мужа святым и благоподобным обычаем церковным, по преданию апостолов и богоносных отец на престоле святейшия помененныя Черниговския Церкви благословили..." Почему же митрополит Сильвестр отправил Лазаря Барановича для рукоположения не в Москву, а в Яссы? И как могли согласиться на это гетман и Выговский, особенно последний, столько, казалось, преданный патриарху Никону? Можно думать, что дело устроилось не без ведома самого Никона. Он мог дать только свое согласие и благословение, чтобы в Чернигов был избран и посвящен новый епископ; самое же избрание и посвящение его предоставил совершить по древним правам Киевской митрополии, в которые не должен был вступаться. И так как Киевский митрополит, считавшийся еще в церковном округе Цареградского патриарха, не в силах был рукоположить избранного на Черниговскую кафедру сам, то и просил об этом другого митрополита, Сочавского, находившегося в том же патриаршем округе. А что Никон не считал себя вправе вступаться в дела Киевской митрополии, как принадлежавшей Цареградскому патриарху, об этом он сам впоследствии писал Цареградскому патриарху Дионисию.
Митрополит Сильвестр Коссов скончался 13 апреля 1657 г. В киево-могилянском училищном коллегиуме составили в честь его обширный панегирик, написанный на употреблявшемся тогда в Киеве польско-русском наречии, ныне почти невразумительном, панегирик, весьма богатый фразами и разными схоластическими хитросплетениями и риторическими украшениями, но крайне скудный историческим содержанием. В первой половине этого панегирика, изложенной прозою, восхваляли преимущественно три достоинства скончавшегося святителя: его заботливость о благе Церкви, его терпеливость среди трудных обстоятельств его пастырского служения и его мудрость, но восхваляли более общими чертами, почти без указаний на какие-либо частные случаи в его жизни. Вот, например, как изображали его заботливость о благе Церкви: "Не Сильвестр, не лесной ("Silvester" на латинском языке значит "лесной, дикий") был он для вас, сыны России, а вернее, Соль-вестр (sol vester) - солнце ваше. Избранная Церковь Христова имела в нем пастыря своего, избранного, как солнце. Положил Бог солнце то в область дня для вас, сынов российских, ходящих во дне кафолической апостольской веры, и солнце то непрестанно сияло пред лицом Господним. Шло оно по своему зодиаку и вступало в знак льва: тогда, как лев, устремлялось на еретиков и бесстыдных отступников от Церкви Божией и устрашало их голосом своим, голосом силы. Вступало в знак овна: тогда с любовию принимало к себе послушных своих овец и питало на лоне своем... Но хотя Церковь Российская говорила о нем: "Благ есть", многие вопили: "Нет, но льстит народы". Держащиеся пышного римского двора говорили о нем: "Льстит народы". Проклятая секта униатская, отлученная от добрых и соединенная с лукавыми, говорила о нем: "Льстит народы". Еретики, эта фальшивая серебряная монета, имеющая только снаружи царское изображение, без внутреннего достоинства, имеющие образ благочестия, силы же его отвергшиеся, говорили о нем: "Льстит народы"... О терпеливости митрополита Сильвестра в панегирике ему читаем: "Раз дали знать языческому мудрецу Зенону, что корабль на море разбит волнами и потонул. Что же Зенон? Он не только не смутился и не изменился в лице, но весело сказал: "Фортуна учит меня равнодушнее философствовать". Не раз давали знать почившему в Бозе преосвященному пастырю нашему еще и тогда, как он был епископом Белорусским, что своевольные скопища, как морские волны, разбивают корабль Церкви Божией, расхищают ее сокровища, то на сеймах, то на трибуналах, то на сеймиках ведут несправедливые суды, чтобы погубить корабль Восточной Церкви, отобрать все ее имения. А он, почивший, возвышаясь над всем этим, говаривал не как тот языческий философ о фортуне, но как христианский пастырь: "Всем в мире управляет Бог Своим Провидением". И, полагаясь на Промысл Божий, терпеливо переносил пастырь наш Российский все, не оставляя своего епископского служения... И разве мало ран переносил на теле своем пастырь наш, отошедший к Богу? Разве мало перетерпел невзгод, когда ездил от трибунала до трибунала, от сейма до сейма то в княжестве Литовском, то в Короне Польской, не щадя своего здоровья? Разве мало вытерпел несносных болезней, нося на раменах своих немалое бремя? Кому сан епископский был honos (честь), а ему onus (бремя)..." Наконец, относительно мудрости Коссова в панегирике сказано: "Не раз отступники, враги Церкви Восточной, видя его мудрость, слыша его разумные слова, завидовали Восточной Церкви, что она имеет такого пастыря, и усиливались привлечь его к Церкви Западной, обещая ему высокие достоинства и почести и указывая на примеры Потеев, Рагоз, Смотрицких и подобных отступников. Но он говаривал в ответ: "Мудрый все, что ни делает, делает только для благочестия..." Сам лжеархиепископ Полоцкий уступал ему, когда еще он был епископом Белорусским, даже свою архиепископскую кафедру, но он, как столп, остался непоколебимым... Кто возбранит нам начертать на этом столпе Церкви Российской слово "мудрость"? Не коллегиум ли киевский? Но он вдоволь наслушался его мудрых речей, науки философии, когда почивший был в нем знаменитым профессором философии. Не консистория ли Киевской митрополии, что при храме Софии, Мудрости Божией? Но консистория вдоволь пользовалась его мудрыми советами, и церковь Софии Мудрости имела в нем мудрого стража, от премудрого Бога ей дарованного. Не вся ли Россия? Но она знает его мудрость, читая его Патерик или жития св. отцов Печерских и другие книги. Не из противных ли кто-либо и особенно не из кола ли сенаторов польских? Но они сами были свидетелями, как он в 1650 г., явившись посреди них, сенаторов светских и духовных, с отважным сердцем, с сердцем пастырским, говорил, к удивлению всех, о вере православной кафолической, заступаясь за Церковь Божию. Все тогда признали, что он мудр, что Дух Божий вещал его устами, что он был исполнен духа премудрости и разума, духа совета и крепости..." Во второй, или последней, половине панегирика, написанной силлабическими стихами, воспевались одна за другою крайне изысканно и многословно составные части герба Коссова: литера N, лев в клетке, стрела и пр. или, точнее, воспевались разные достоинства Коссова применительно к этим частям его герба и, наконец, излагались сетования и плач при гробе Коссова в форме акростиха на его имя и звания, как архиепископа, митрополита Киевского, Галицкого и всея России, экзарха святейшего апостольского Константинопольского трону.
В трудных обстоятельствах пришлось действовать митрополиту Сильвестру Коссову, когда совершалось и совершилось присоединение Малороссии к Московской державе. Одна часть его митрополии, находившейся в Малороссии, переходила и перешла под власть Москвы; другая, большая, часть оставалась в пределах Польши. Нужно было ему покоряться и угождать московскому правительству, но так, чтобы не раздражить против себя и против своих единоверцев в Литве и Польше польского правительства. Притом хотя Малороссия и поддалась русскому царю, а вскоре и Белоруссия покорилась его оружию, но никто не мог поручиться, что так останется навсегда, что поляки не возвратят себе этих потерянных провинций и не овладеют снова самим Киевом. Не говорим уже о личных интересах митрополита Сильвестра, которым более благоприятствовало прежнее положение его под владычеством польским. Неудивительно, если он принужден был как бы двоиться и разом служить двум господам, если поведение его казалось каким-то скрытным, нерешительным, двусмысленным и не вполне отвечало желаниям и видам правительственной власти в Москве. При всем том роковое событие совершилось в его управление Западнорусскою Церковию: при нем соединилась она с Восточнорусской Церковию, хотя это соединение было пока неполное или только начало соединения, соединение лишь фактическое, а не правовое, соединение, которое не раз еще более или менее нарушалось, пока не утвердилось окончательно с согласия самого Константинопольского патриарха. Еще при жизни Киевского митрополита Сильвестра Коссова Московский патриарх начал называться патриархом всея не только Великия, но и Малыя, и Белыя России.
II
Первым и важнейшим из дел патриаршествования Никона было исправление богослужебных книг и церковной обрядности. Начало такому исправлению, как мы видели, положено было еще во дни патриарха Иосифа, и тогда же обозначились те два начала, или правила, которыми потом Никон постоянно руководствовался, занимаясь этим делом.
Богослужебные книги правились у нас при всех доселе бывших патриархах, когда приготовляемы были к печати. Но правились только по славянским "добрым переводам", или спискам (не упоминаем о несчастной попытке преподобного Дионисия и его сотрудников). А как и "добрые" славянские списки даже самые древние не чужды были погрешностей и немало разнились между собою в частностях, то очень естественно, что и в печатных книгах, появившихся при первых наших патриархах, повторились все эти погрешности и разности, доходящие иногда до противоречий. Под конец жизни патриарха Иосифа у нас наконец ясно сознана была мысль, что исправлять церковные книги по одним славянским спискам недостаточно, а нужно вместе исправлять и по греческому тексту. И вот сам царь Алексей Михайлович обратился в Киев с просьбою прислать в Москву ученых мужей, знавших греческий язык, чтобы они исправили по тексту семидесяти толковников славянскую Библию, которую тогда намеревались вновь напечатать. Ученые люди скоро прибыли в Москву, и хотя некоторые встретили их здесь неприязненно за самую их ученость, хотя им не было поручено тотчас же приступить к исправлению Библии, но они успели еще при жизни патриарха Иосифа исправить по греческому тексту одну, уже оканчивавшуюся печатанием, книгу "Шестоднев" и напечатали свои исправления в конце книги, чтобы всю ее не перепечатывать. Это была первая напечатанная в Москве церковная книга, исправленная не по славянским только спискам, но и по греческому тексту, и в этом выразился первый принцип, которого потом держался Никон: править богослужебные книги по "добрым" славянским спискам и вместе по греческому тексту.
В отправлении богослужения у нас с давнего времени допускалось крайнее бесчиние, происходившее от многогласия и от хомового пения. Службы совершались разом многими голосами: один читал, другой в то же время пел, третий говорил ектении или возгласы, а иногда читали разом двое или трое, и совершенно различное. А при господствовавшем хомовом пении слова растягивались до бессмыслия, с переменою в них ударений, с переменою полугласных букв на гласные, с прибавлением новых гласных. Против такого бесчиния восставали еще Стоглавый Собор и патриарх Гермоген, а теперь, при патриархе Иосифе, восстали некоторые даже из светских людей, каков был Федор Ртищев, и два самых авторитетных московских протоиерея: казанский Неронов и благовещенский - Вонифатьев, царский духовник. К ним присоединились Новгородский митрополит Никон и сам царь. А патриарх Иосиф сначала колебался, но потом обратился с просьбою к Цареградскому патриарху Парфению, чтобы он вместе с другими греческими иерархами решил, "подобает ли в службах по мирским церквам и по монастырям соблюдать единогласие". И когда из Царьграда получен был ответ, что чтение в церквах должно совершаться единогласно и певцам подобает петь согласно, а не рыканием неподобным, тогда патриарх Иосиф с Собором своих русских архиереев в присутствии самого государя и его синклита постановил, чтобы по всем церквам пели чинно, безмятежно и единогласно и читали в один голос, тихо и неспешно. В этом выразился второй принцип, которого также постоянно держался Никон: во всех важных и недоуменных случаях при исправлении церковной обрядности просить совета и решения Восточных первосвятителей).