История русской Церкви. Том 8
Шрифт:
В правление митрополита Макария II Церковию на первый план выдвинулся вопрос о Галицкой митрополии, на который в прежние времена так мало обращали внимания. Мы видели, что в 1522 г. с согласия самого Львовского архиепископа Бернарда, которому предоставлено было право назначать наместников Киевского митрополита в Галиции, назначен был таким наместником по воле короля дворянин Иакинф (Яцко) Гдашицкий, сделавшийся потом, под именем Исаакия, и львовским архимандритом; что этот наместник с ревностию принялся восстановлять подавляемое там православие, не захотел подчиняться латинскому прелату и в 1526 г. признан был в звании наместника самим православным митрополитом. С такою же ревностию Исаакий и продолжал свое служение: он объезжал все концы вверенной ему церковной области, исправлял и наставлял униженное дотоле православное духовенство, убеждал и воспламенял мирян пребывать твердыми в вере отцов, и тысячи людей среднего и низшего сословия, увлеченные прежде в латинство, возвращались в лоно православной Церкви. Всего этого не мог переносить Львовский арцибискуп и своими непрестанными жалобами к королю на Исаакия и другими средствами успел положить предел его благотворной деятельности: Исаакий неизвестно в каком году был удален от должности митрополичьего наместника, как властию короля, так и властию "своих начальников", за то будто бы, что "вел себя не совсем похвально". На место Исаакия Гдашицкого арцибискуп назначил митрополичьим наместником своего клеврета, какого-то Яцка (Иакинфа) Сикору, называвшегося также архимандритом львовским. Новый наместник стал действовать совершенно наперекор прежнему, и православные долгое время не давали покоя королю своими многочисленными жалобами на Сикору, называя его "презрителем их веры", непокорным архиерейской власти и явным беззаконником, но, не получая никакого удовлетворения, обратились наконец с просьбою к своему митрополиту Макарию, чтобы он отдал их в опеку и поручил надзору Перемышльского епископа Лаврентия. Митрополит признал это почему-то неудобным, а назначил галичанам своим "справцею" попа Гошовского, прибывшего из их же стороны, - это, вероятно, и был тот самый, по пострижении в монашество, архимандрит львовский Иосиф, которого митрополит послал тогда своим наместником в Галицкую епархию и о допущении которого к отправлению возложенных на него обязанностей писал король к Львовскому архиепископу Бернарду от 9 апреля 1535 г. Впрочем, посылая Гошовского к галичанам, митрополит писал им, что если новый справца им будет не люб, то они бы его не принимали. Так действительно и случилось, и через три месяца (6 июля) галичане вновь били челом митрополиту и говорили: "Все мы, жители Русской (т. е. Галицкой) и Подольской земли, не посылали к Вашему святительству попа Гошовского и не избирали на то, и теперь никто из нас, великий и малый, богатый и убогий, не хочет иметь его справцею, как и Сикору. При Сикоре были большая неурядица, тягости и непослушание Вашему святительству, то же или еще хуже было бы и при новом справце. А как Ваше святительство писал нам, чтобы мы избрали из среды своей доброго человека и послали к тебе, то мы все, духовные, шляхта, мещане и все поспольство земли Русской и Подольской греческого закона, выбрали львовского мещанина Макария Тучапского, которого и Ваше святительство хорошо знаешь, и покорно просим дать ему наместничество в землях наших и благословить его на то твоим высоким благословением". В то же время и король по ходатайству некоторых своих советников и по просьбе как духовных, так и светских мужей русской веры утвердил Макария своею грамотою (1 августа 1535 г.) в звании митрополичьего наместника в Галиции,
Обрадованные галичане глубоко благодарили митрополита за то, что он вместе с князьями и панами исходатайствовал у короля утверждение Макария в звании наместника, а сам возвел его в духовный сан и уполномочил своею властию, и извещали, что когда Макарий прибыл к ним с королевским дворянином - коморником, вводившим его в должность, то подъял многие труды, объезжая свой церковный округ, и всюду был "горазд", все начал приводить в порядок, но как только увидел это "проклятый и злой человек, новый еретик" Сикора, имевший большую силу у арцибискупа, то еще более отдался ему, возбуждая его против Макария. Арцибискуп настоял пред королем, чтобы на Макария как поставленного незаконно, без согласия его, арцибискупа, назначена была комиссия, и Макарий королевскими листами потребован был в Краков на суд комиссарский. Вслед за своим наместником отправилось туда множество галичан и жителей Подолии; много издержали они на суде денег, но ничего не добились и положили перевесть дело пред короля на краковский сейм, а самого Макария послали к митрополиту просить его заступничества пред королем и писали к митрополиту, что, если теперь он не заступится за них с православными князьями и панами, тогда ему "трудно будет писаться Галицким митрополитом". Митрополит послал от себя на краковский сейм своего боярина Раецкого, но посланному пришлось только видеть там своими очами великую беду, плач и тяжкое положение своих единоверцев, потому что король на основании пожалованных им самим и еще прежде Ягайлом привилегий Львовскому арцибискупу выдал на сейме арцибискупу и бискупам в полную их власть всех православных жителей Галиции и Подолии, изъяв их совершенно из-под власти Киевского митрополита, и велел написать на то новую привилегию, а Макария арцибискуп и бискупы грозились заключить в темницу на всю жизнь. В таких обстоятельствах, не зная, что делать, Макарий и православные решили прибегнуть к двум польским панам, имевшим доступ к королеве Боне, и чрез них предложили ей и королю двести волов. Королева тотчас сдалась, переговорила с королем и послала к канцлеру своего пана, который взял у канцлера привилегию, приготовленную для Львовского арцибискупа, и разорвал. А король обещал православным выдать привилегию в их пользу, как только они доставят двести волов, и велел канцлеру (7 марта 1537 г.) потребовать от Львовского арцибискупа самый оригинал привилегии, данной ему прежде на право назначать митрополичьих наместников, и известить его, что по пламенным просьбам русских король поставил им наместником Макария и отрешил от этой должности Сикору. Когда затем король посетил Львов, Макарий дал ему 50 волов и король велел ему явиться в Краков за привилегиею. Но пред самым выездом короля из Львова арцибискуп опять упросил короля отдать ему русских в полное распоряжение. Макарий поспешил раздать еще 110 волов королю, королеве и панам и вторично получил приказание приехать в Краков за привилегией, Макарий поехал, долго там прожил, но напрасно: король отложил дело до сейма. Макарий поехал и на сейм, но арцибискуп и бискупы наперед приняли все меры, чтобы Макарию не дана была привилегия, а король и королева велели ему совсем не являться к ним, пока не разъедутся бискупы с сейма. Бискупы разъехались; Макарий прожил в Кракове еще почти год, все хлопотал и наконец добыл-таки от короля "с великою бедою, накладом и трудом" желанную привилегию, обязавшись дать за то еще 140 волов. Когда Макарий возвратился из Кракова, арцибискуп прислал к нему своего писаря с великою угрозою и приказанием, чтобы Макарий стал пред ним и явил свою привилегию. Макарий сам не пошел и привилегии не отдал. Разгневанный арцибискуп говорил пред шляхтою римского закона; "Я этого не оставлю, пока жив; Русь должна быть в моей власти; король без меня не мог того дать". И послал к королю жалобу на Макария, чтобы его потребовали с данною ему привилегиею на краковский сейм. Но король предвидел, что так случится и что за эту привилегию он подвергнется на сейме нападению от своих духовных, и потому, когда еще выдавал ее русским, посоветовал им ехать скорее к своему митрополиту и просить его, чтобы он поставил для них Макария во епископа, потому что, когда Макарий приедет в Галич уже владыкою, тогда ни арцибискуп, ни бискупы ничего не в состоянии будут ему сделать. Православные так и поступили: они отправили Макария к митрополиту, а сами великою толпою провожали отъезжавшего наместника до границы, опасаясь, чтобы на пути его не убили или не отняли у него привилегии, так как арцибискуп несколько раз приказывал его убить. Митрополит уважил просьбу своих духовных детей и поставил им Макария епископом, а король издал (23 октября 1539 г.) грамоту, в которой объявлял: жаловались нам наши подданные галичане греческой веры, что по своим делам духовным, как-то: по делам о рукоположении священников, о браках и расторжении браков, об освящении церквей и подобным - они принуждены ездить к сторонним архиереям в Молдавию и другие места, так как наместник Галицкого митрополита Макарий Тучапский по своему сану не может решать такого рода дел, и потому просили нас назначить им названного Макария епископом. И мы, снисходя на просьбу наших подданных русского обряда, духовных и мирян, определяем и даем им названного Макария во епископа, чтобы они уже более не ездили по духовным делам на сторону: пусть он, будучи рукоположен на владычество своим митрополитом Киевским, совершает для них все эти дела в землях Галиции и Подолии, и именно в округах Галицком, Львовском, Каменецком, Снятинском и Трембовльском. Отдаем владыке Макарию под его власть всех духовных, все их церкви, синагоги, монастыри в тех округах, и в частности Галицкую митрополитанскую церковь, называемую Крылос, в которой некогда предстоятельствовал их архиепископ-митрополит, и также монастырь Униевский во имя Успения Пресвятой Богородицы, основанный нашими предшественниками. Предоставляем владыке Макарию и его преемникам право церковного управления и суда в его епархии, а равно и право собирать ежегодно, подобно другим владыкам, с подведомых священников по шести флоринов (злотых) так называемой куничной подати. Не можем не заметить, что одного этого дела, сохранившегося в подробностях, о наместничестве Макария Тучапского и о возведении его в сан епископский совершенно достаточно, чтобы судить, сколько терпели тогда бедные галичане русской веры, какими недостойными путями добывались королевские привилегии, как продажны были и король, и королева, и окружающие их, как сильны были римские прелаты в Польше и к чему иногда они вынуждали короля.
Не прошло и месяца со времени утверждения Макария в звании епископа королевскою грамотою, как он, "епископ митрополии Галицкой, владыка Львовский и Каменца Подольского", созвал во Львове Собор из местных священников и, порассудив с ними, восстановил при главной городской церкви во имя святого великомученика Георгия крилос и духовную справу, которые существовали при той церкви и прежде, но с давних уже пор совсем прекратились, и дал крилошанам, т. е. членам крилоса, в состав которого, как видно, вошли все священники приходских церквей Львова, следующие права: а) от кафедральной церкви святого Георгия на крилошан половину ее доходов, или сборов; б) если во Львовском повете случится владыке освящать новую церковь, то со владыкою едет один крилошанин и половина дохода за освящение - на крилос, а в случае освящения старой церкви всё - на крилошан; в) ставленников во священство исповедует очередной недельный крилошанин и берет за исповедь по шести грошей, а которые крилошане будут служить со владыкою при посвящении ставленника, получают с него по грошу; г) если кто даст вклад на десять сорокоустов, владыке с того половина, а другая - на крилос; если же только на пять сорокоустов или менее, то всё - на крилошан; д) если кому нужно будет искать духовного суда, тот должен взять позыв у владыки, а в небытность владыки - у его наместника, который взимает за то шесть грошей; е) когда у какого-либо крилошанина случится освящение его приходской церкви, он ничего не дает за то владыке, а только справит для него обед; ж) если крилошанин будет ставить в попы своего сына, владыка с него ничего не берет; з) если владыка умрет, тогда крилошане имеют в продолжение целого года держать епископию в своей власти вместе с земянами греческого закона и львовскими мещанами, а потом должны передать епископию нареченному или уже поставленному новому владыке со всем церковным имуществом; и) если крилошанин провинится пред владыкою, владыка не подвергает его никакому наказанию, а только отлучает его от служения, пока не исправится, и судить крилошанина не может никто, кроме суда духовного; и) наместника владыки избирает не сам владыка, а избирают крилошане и представляют ему, а владыка только благословляет избранного. В грамоте епископа (16 ноября 1539 г.) в которой изложены все эти права вновь установленного львовского крилоса, поименованы самые крилошане, присутствовавшие тогда с епископом. Это были священники львовских церквей: Федоровской (он же назван и наместником владыки), Никольской, Богоявленской, Благовещенской, Спасской, Покровской и Вознесенской, которых, следовательно, вместе с соборною Георгиевскою и Успенскою, принадлежавшею местному братству, считалось еще во Львове, к изумлению, девять, т. е. одною даже больше, чем сколько было их за столетие прежде, несмотря на все притеснения православным. Все эти священники, хотя имели свои приходские церкви, назывались соборными, или крилошанами, соборной церкви святого великомученика Георгия, в которой и совершали службы по очереди, понедельно, и в которой своих особых священников, кажется, вовсе не было. Настоящая грамота о правах крилошан подтверждена была впоследствии (10 генваря 1549 г.) по их просьбе самим митрополитом при назначении к ним нового архиерея . Положив начало церковного управления и суда в своей епархии устройством крилоса, Макарий должен был спешить в Новогрудок, чтобы там пред лицом Собора выразить свои отношения к своему главному архипастырю - митрополиту. На Соборе вместе с митрополитом находились все тогдашние архиереи: Полоцкий, Витебский и Мстиславский Симеон, Владимирский и Брестский Геннадий, Луцкий и Острожский Арсений, Туровский и Пинский Вассиан, Перемышльский и Самборский Арсений, Холмский и Бельский Иона. В присутствии их, а также и четырех знатнейших светских особ Макарий произнес (22 февраля 1540 г.) свою собственноручную присяжную грамоту. Здесь, называя себя "епископом дворным от рамени преосвященного архиепископа, митрополита Киевского, и Галицкого, и всея Руси" и свидетельствуя, что митрополит сделал его своим дворным (curialis), или викарным, епископом и удостоил вручить ему от своего рамени Галицкую свою митрополию по своей доброй воле и милости и по своему митрополитскому праву, а король утвердил за ним эту митрополию своею привилегиею, Макарий давал за себя и за своих преемников обещание свято исполнять порученную ему должность и править Галицкою митрополиею по преданиям и правилам святых апостолов и святых отцов и по благословению и наставлениям своего митрополита; собирать в ней пошлины за поставление священников, за освящение церквей и другие церковные доходы и половину их ежегодно, после Пасхи, отсылать митрополиту, а другую оставлять себе за труды; никогда не считать Галицкой митрополии своею собственностью, не посягать на отделение ее от митрополита Киевского и самые даже антиминсы подписывать от его имени. "А если я, - говорил в заключение Макарий, - начну вести себя не по св. правилам и владыка митрополит заметит во мне что-либо несогласное с ними, он имеет власть наказывать меня по моей вине, как требует церковное право. Если я нарушу настоящее мое рукописание и совершу что-либо против моего преосвященного владыки и архипастыря, тогда да лишен буду своего епископского сана и да постигнет меня клятва св. апостолов и св. отцов, а кроме того, я обязан буду в наказание заплатить августейшему королю тысячу золотых и митрополиту Киевскому пятьсот золотых". К этой присяжной грамоте Макария кроме его собственной печати приложили по его просьбе печати и все присутствовавшие на Соборе епископы и светские лица.
Вскоре по возвращении в свою епархию Макарию пришлось испытать большое огорчение от своих же православных. Некоторые монахи порученного ему Униевского монастыря и какой-то пан Ванько сделали митрополиту и самому королю донос на своего владыку, будто он совершил в том монастыре великие кривды и грабительство и позабрал ключи от церкви, от кладовых и от келий. И хотя по надлежащем расследовании, которое производила (24 августа 1540 г.) целая комиссия светских чинов, донос оказался совершенною клеветою и сами доносители сознались, что клеветали только с целию освободиться из-под власти Макария, но расследование стоило владыке тяжких издержек, и он одному лишь найвысшему гетману краковскому вынужден был дать сорок волов, чтобы не прогневался. Другое, еще гораздо большее огорчение причинено было Макарию и всей его пастве латинянами. В 1542 г. польское духовенство собралось на Собор в Петрокове, и на этом Соборе, между прочим, определило просить короля, чтобы он уничтожил русское Галицко-Львовское епископство, недавно восстановленное, запретил русским строить новые церкви, звонить в колокола, совершать крестные ходы и чтобы те русские, которые, перейдя прежде в римскую веру, впоследствии возвратились к православию, были принуждены опять сделаться латинянами и принять вторичное крещение. К счастию, король не уважил ходатайства Собора: по крайней мере, не видно никаких следов, чтобы оно было уважено. Напротив, когда в 1547 г. каменная Успенская церковь во Львове, принадлежавшая братству, расселась надвое и грозила падением, "наместник митрополита Галицкий, Львовский и Каменца Подольского епископ Макарий" и все граждане положили воздвигнуть на том же месте новую каменную церковь Успения Пресвятой Богородицы и для того послали к митрополиту священника и двух своих мещан с просьбою дать им благословение и грамоту для сбора пожертвований. Митрополит написал окружное послание ко всем архиереям и духовенству и ко всем православным христианам своей митрополии, в том числе к князьям, боярам, наместникам и "воеводам нашего греческого закону" (которые, следовательно, были), и приглашал всех творить подаяния на сооружение храма Божия, ручаясь, что Господь стократно воздаст за то в Царстве Небесном. Кроме давнего Успенского братства во Львове составлялись и новые "духовные", или церковные, братства: так, в 1542 г., августа 9 епископ Макарий благословил и утвердил своею грамотою духовное братство при церкви Благовещения Пресвятой Богородицы, а в 1544 г., февраля 18 - такое же братство при церкви святителя Николая. Братчики при самом начале вносили в братскую кружку по шести грошей и вписывали имена свои и своих родных в братские книги для вечного поминовения; потом ежегодно вносили такую же сумму и совершали четыре заупокойных литургии о своих предках и одну о своем здравии и спасении и устрояли трапезы для всей братии; пособляли тем, кто из них заболевал, а умерших братчиков с честию сопровождали до могилы; для управления делами братства ежегодно избирали из среды своей двух старейшин и во взаимных обидах судились собственным судом.
Новый Львовский арцибискуп Петр Старжеховский захотел воспользоваться смертию Галицко-Львовского епископа Макария (? 1548) и напомнил новому же королю Сигизмунду Августу о своем праве назначать наместников Киевского митрополита в Галиции. Король отвечал арцибискупу (23 апреля 1549 г.), что право это остается за ним. Но как на место владыки Макария еще при его жизни дана покойным королем Сигизмундом (? 1548) привилегия львовскому дворянину Марку Балабану, то требовал, чтобы арцибискуп назначил в преемника Макарию именно Марка Балабана. Указывая же на то, что наместничество Галицкое возведено уже в епископство, а епископов для русских может поставлять только Киевский митрополит, король приказывал арцибискупу представить Балабана для посвящения в архиерейский сан Киевскому митрополиту. Не знаем, воспользовался ли при таких условиях арцибискуп своим правом; только Марк Балабан с принятием монашества под именем Арсения возведен был митрополитом в сан епископа Галицкой митрополии, Львовского и Каменца Подольского. К сожалению, этот новый викарий митрополита, попавший прямо из панов в архиереи и приобретший себе, конечно покупкою, право на Галицко-Львовскую кафедру еще в то время, когда она была занята другим, далеко не походил на своего предместника и смело начал нарушать данную этим последним присяжную грамоту своему архипастырю. Арсений на первых же порах захотел прибрать в свои руки два монастыря с их имуществами, Униевский и Онуфриевский, находившиеся под опекою львовского братства и издавна считавшиеся митрополичьими, и, вооружив своих родственников и слуг, приказал завладеть монастырями насильно. Монахов же Онуфриевского монастыря, оказавших сопротивление, велел схватить и сперва посадил в колодце при своей кафедральной церкви во Львове, а потом запер в самой церкви. Братство подало жалобы львовскому старосте и самому королю. Староста послал к епископу подстаросту ходатайствовать об освобождении монахов, но как епископ не согласился, то подстароста отбил церковные двери и выпустил заключенных. А король своею грамотою (1551) запретил епископу под страхом пени в 300 гривен вступаться как в Онуфриев, так и в Униевский монастыри. Арсений, однако ж, не унимался и особенно нападал на Униевский монастырь, часто посещал его, забирал из него все; что попадалось, и, встречая сопротивление со стороны архимандрита, звал его на суд пред короля и панов рад и тем приводил монастырь еще в большее обнищание. Архимандрит Анастасий Радиловский со всею братиею неоднократно жаловался митрополиту на его викарного епископа, но этот викарий не прекращал своих притязаний на обитель. Наконец, когда в 1555 г. он позвал архимандрита пред короля в Петроков о трех тысячах злотых, то король переслал все дело к митрополиту, велел ему вызвать к себе лично обоих тяжущихся и пред ними разобрать их тяжбу и положить ей конец. Митрополит послал вызов и приказывал своему викарию, угрожая ему в случае неповиновения клятвою святых отец и своим неблагословением, чтобы он явился к назначенному сроку в Новогрудок, но Арсений не явился, отговариваясь епархиальными делами, а прислал вместо себя своего сына Василия. И когда митрополит решил дело не в пользу своего викария, последний подал жалобу королю, говоря, что митрополит не хотел слушать королевской грамоты, ему представленной, которою Униевский монастырь отдан Галицко-Львовскому епископу, отнял у него этот монастырь и взял под свою власть. Такая грамота, как мы видели, действительно существовала; только ею отдавался и поручался Униевский монастырь Галицкому викарному епископу наравне со всеми прочими монастырями епархии, а не в качестве исключительно епископского, непосредственно подчиненного викарию. Король потребовал митрополита к себе на суд по жалобе Арсения и назначил, чтобы митрополит явился с нужными документами в седьмую субботу 1556 г. Но едва ли митрополит являлся, потому что в начале этого года, если не в конце предыдущего, он уже скончался и явился на суд Божий.
От Галицкой митрополии, которою доселе занимались, обратимся к делам митрополии собственно Киевской, или Литовской, совершавшимся во дни митрополита Макария II. Здесь не видим борьбы и каких-либо столкновений православных с латинянами, но не прекращалась борьба с светскими властями и вообще с мирянами, посягавшими на права Церкви и духовенства. В 1536 г. митрополит жаловался королю и заявил виленскому воеводе Гаштольду, что виленские бурмистры и радцы привлекают к своему городскому суду и заставляют платить пошлины наравне с горожанами церковных людей, митрополичьих и монастырских, издавна живущих в Вильне на церковных землях. И король, хотя только в 1530 г. запретил это бурмистрам и радцам, вновь приказывал им не обижать церковных людей и оставить их по-старому, в подчинении и подсудности духовной власти. А Гаштольд, повторяя тот же самый королевский приказ, объяснял, что, если когда король наложит подать и на бискупских и митрополичьих людей в Вильне, тогда митрополит сам или чрез своего наместника соберет подать с своих людей и доставит в городскую ратушу. Но, отстаивая так своих церковных крестьян, живших в Вильне, от притязаний городских властей, митрополит не хотел или не умел отстаивать и охранять от них свое виленское духовенство. В 1542 г. протопоп и все священники виленских церквей с великою горестью жаловались королю, что бурмистры, радцы и мещане виленские греческого закона выпросили себе у митрополита грамоту, по которой берут всех духовных под свою справу и власть и хотят иметь их во всем покорными себе, а если кто им не покоряется, тех удаляют от церквей и отдают церкви другим с соизволения митрополита. Король, прочитав эту грамоту митрополита, писал к нему: "Мы крайне удивляемся, как они, мещане, оставив в таком деле нас, государя, обратились к тебе, выпросили у тебя такую небывалую грамоту и берут под свою мещанскую справу то, что подлежит нашей господарской власти. Дело незаконное, чтобы ты священников, богомольцев наших, записывал своими листами и отдавал кому-либо в распоряжение. Дело неслыханное, чтобы церкви Божии в нашем столичном городе были взяты из нашей господарской власти под справу мещанскую, - этого никогда не бывало при наших предках". То же самое писал король и к виленским бурмистрам, радцам и мещанам и, освободив от подчинения им виленское духовенство, приказал митрополиту, чтобы он впредь не давал таких грамот, а виленским бурмистрам, радцам и мещанам - чтобы они не имели никакой власти и справы над своими священниками под опасением в противном случае уплаты 1000 коп грошей и впредь не выпрашивали себе у митрополита таких грамот, которые не могут иметь никакой силы, ибо митрополит, говорил король, в делах духовных имеет власть распоряжаться теми нашими богомольцами, но в других делах, каково настоящее, не вправе причинять им никакого принуждения и кривды. В руководство же на будущее время король дал приказ: когда при какой-либо церкви умрет священник, тогда бурмистр или один или два из добрых людей должны вместе с протопопом, наместником митрополита, пойти в ту церковь и, записав в реестр все церковное имущество, замкнуть ее и запечатать своими печатьми, а ключи церковные отдать в казнохранилище Пречистенского собора; потом, когда мещане изберут нового священника и митрополит, признав его годным, поставит его в ту церковь, тогда прикажет отдать ему ее со всем церковным имуществом. А что касается до описей церковных имуществ, то пусть, как бывало и прежде, по всем виленским церквам вместе с протопопом виленским и попом той церкви, в которой будет совершаться опись, один или два мещанина записывают все церковные вещи в свои реестры каждый год и имеют то в своем ведении, по давнему обычаю. Виленские граждане, однако ж, не успокаивались и имели постоянные столкновения с своими священниками. Те и другие неоднократно жаловались королю друг на друга относительно избрания церковных причтов, подавания церквей, описи церковных имуществ, погребения умерших, сорокоустов, исповеди и пр.; те и другие выпрашивали себе у короля и митрополита особые листы, но несогласия и споры не прекращались. Наконец, когда в 1544 г. король прибыл в Брест и обе стороны явились к нему с своими новыми жалобами и положили пред ним свои листы, король велел разорвать все эти листы и взамен их дал спорившим одну общую уставную грамоту: а) когда при какой-либо церкви священник впадет в болезнь, тогда протопоп дает знать бурмистру греческого закона и бурмистр должен или сам пойти в ту церковь, или послать двух радцев и городского писаря и там вместе с протопопом и священниками, которые при нем будут, описать все церковные вещи, по стародавнему обычаю; б) если священник умрет, тогда бурмистр, замкнувши церковь, возьмет ключи к себе и будет держать их в своем хранении; в) когда мещане вместе с протопопом и двумя священниками, избрав годного и наученного человека, пошлют его к митрополиту с своею просьбою о поставлении избранного во священника в ту церковь и митрополит поставит его и пришлет, по давнему обычаю, с своим благословенным листом, тогда бурмистр или радцы с городским писарем и протопопом имеют подать новому священнику ту церковь, и ключи ее, и все церковные вещи; г) тем же обычаем бурмистры и радцы с протопопом и двумя священниками избирают и уставляют к соборной церкви диакона, уставщика и пономаря и подают им церковные вещи, которые им подлежат; д) для описания церковного имущества Пречистенского собора и окрестных церквей бурмистр каждый год посылает двух радцев и писаря, но при этом должны находиться протопоп или священники; е) если пожелают, чтобы умершего мещанина проводили всем Собором и погребли в соборной церкви, тогда священникам за провод копа грошей и сукно в пять локтей, положенное на гроб, и за место в соборной церкви копа грошей; за места же для погребения пред церковию и в монастыре ничего не брать; ж) если пожелают, чтобы гроб умершего был накрыт церковною парчою, или бархатом, или другим покрывалом, в таком случае должны внести плату за покрывало по условию с священниками; если же принесут гроб в церковь под своим покрывалом, парчовым или другим, оно должно остаться священникам; а покрывало на гроб, которое устроили сами мещане и хранят у себя, они могут употреблять по своей воле и ничего не платят за то священникам; з) если пожелают погребсти умершего в своей приходской церкви, но проводить Собором, то за место в церкви и вне церкви не брать ничего, а Собору священников копа грошей; если же позовут только несколько священников, тогда платят за провод по возможности; и) кто даст на сорокоуст, вечный, годовой или месячный, на соборную церковь и по окрестным церквам, за того обязаны молиться священники, а кто ничего не даст, за тех священники не обязаны служить сорокоустов; и) ходить на исповедь к своим духовным отцам мещане имеют по своей доброй воле, а не по принуждению и где хотят, там и исповедуются, и священники не должны никого призывать к себе на исповедь принуждениями; к) кто пожелает собороваться маслом и для того пригласит семь священников, диакона, уставщика и пономаря, тот заплатит им двадцать грошей и более, сколько захочет, а кто позовет только двух или трех священников и диакона, тот платит по возможности; л) в духовницы (духовные завещания), составляемые светскими людьми в городе, священники не должны вмешиваться и составлять их: то дело гражданское; м) не переспорив городских людей законным порядком по какому-либо мирскому делу, священники не должны изрекать на них клятвы.
Правом избирать священников к своим церквам граждане Вильны очень дорожили и в этом отношении не делали никакой уступки самому митрополиту. Когда в 1551 г. скончался виленский протопоп, священник Николаевской Перенесенской церкви Клементий и церковь довольно долго оставалась без пастыря, митрополит вздумал было отправить туда от себя священника минской Михайловской церкви Феодосия, написал к двум панам мещанам виленским, чтобы они уговорили своих бурмистров подать ту церковь посылаемому священнику, и для большего успеха послал из Новогрудка в Вильну даже своего духовника. Но виленские бурмистры и радские на это не согласились и сами избрали к Перенесенской церкви священника Спасской виленской церкви Григория, которого митрополит по их желанию и должен был благословить своею грамотою на служение при Перенесенской церкви.
Следует, однако ж, сказать, что если граждане Вильны, привыкшие пользоваться магдебургским правом, т. е. правом самоуправления по всем делам своей городской жизни, желали распростирать это право и на церковные дела в своем городе и нередко переступали должные границы к обиде церквей и церковных причтов, то, с другой стороны, эти же граждане оказывали и теплое усердие к своим церквам и существенную помощь им, соединяясь вокруг них в церковные братства. Мы уже упоминали о двух виленских братствах, из которых одно, кушнерское, получило начало еще почти в половине XV в., а другое, при Пречистенском соборе, называвшееся то местским, или городским, то панским, то бурмистровским и радецким, существовало по крайней мере с начала XVI столетия. Устав первого из них, нам уже известный, утвержден в 1538 г. королем Сигизмундом I. Около этого же времени, если не прежде, образовалось в Вильне еще одно братство - купецко-кожемяцкое, потому что и это братство наравне с двумя другими имело и впоследствии предъявляло грамоты короля Сигизмунда I, утверждавшие и ограждавшие его существование. У всех трех братств было одинаковое устройство и одна цель - "радеть о потребностях церквей Божиих и о гошпиталях", или богадельнях. Каждое братство имело в городе свой дом, в котором собиралось по временам и который освобождался от городских пошлин. Члены каждого братства делали складчину, покупали и варили мед в дозволенной правительством пропорции по нескольку раз в год, на избранные праздники, например, панское братство - шесть раз в год: на Троицын день, Успение, Воздвижение, Николин день, Рождество Христово и на Пасху; купецкое братство - восемь раз в год: на Пасху, на седьмую субботу по Пасхе, Петров день, Успение, Покров, Николин день, Рождество Христово и Благовещение. Воск от меда отдавали в церкви на свечи, сваренный мед распивался на избранные братством праздники в братском доме, куда сходились братчики в каждый свой праздник по три дня сряду, а также приглашали гостей и допускали сторонних за небольшую плату. Если в три дня не выпивали всего сваренного меда, то остаток продавали беспошлинно и вырученные деньги употребляли на церковное строение, на слуг церковных, на госпиталь, на милостыню бедным, на погребение замерзших и других покойников, которых некому было похоронить. Панское братство имело свою богадельню при Спасской церкви и на содержание этой богадельни отпускало доходы с своего дома на Савич улице, отдававшегося в аренду, а впоследствии и доходы с каменных бань на реке Вилейке и при них дома, купленных братством и также отдававшихся в аренду. Устав у всех братств был тот же самый, какой мы видели у братства кушнерского. Каждое принимало в свой состав и в свои собрания людей всех сословий, в том числе и латинян даже духовного сана. Каждое избирало своих старост, которые в продолжение года заведовали делами братства и потом давали ему отчет. Каждое братство пользовалось самоуправлением и самосудом по делам братским и по всем проступкам, какие совершались в братском доме во время братских собраний кем бы то ни было: членами братства и сторонними посетителями, православными и латинянами, мирянами и духовными лицами.
Не в одной Вильне, но и в других местах великого княжества Литовского бывали посягательства на права православного духовенства. Слуцкая княгиня Елена, как писал епархиальный владыка-митрополит к королю, приказала своим наместникам, слуцкому и копыльскому, вступаться в духовные дела. Эти урядники судили попов, сажали их в темницу, брали с них судебные пошлины, даже расторгали браки, а в духовный суд никого не выдавали. Когда митрополит потребовал к себе слуцкого архимандрита Никандра по жалобе на него жены подскарбия Сенчилы, архимандрит к митрополиту не явился, потом на второй зов митрополита также не явился. Когда митрополит за такое непослушание послал с своим слугою грамоту архимандриту, которою запрещал ему священнослужение, пока не явится на суд, архимандрит грамоту митрополита презрел, слугу его избил и сам убежал к княгине, которая не хотела его выдать. Король по этой жалобе митрополита выражал свое изумление княгине, как она позволяет себе вмешиваться в духовные дела, не имея на то никакого права; приказывал ей прекратить эти злоупотребления и отпустить архимандрита к митрополиту и извещал, что посылает своего дворянина Кондрата Рылу, чтобы он, если архимандрит не будет отпущен, насильно взял его и поставил пред митрополитом. В Минске войт, бурмистры и радцы притесняли людей своего Вознесенского монастыря, живших на церковной земле, заставляли их платить пошлины и отбывать повинности в пользу города, привлекали к своему суду, подвергали наказаниям. И король по жалобам настоятелей монастыря несколько раз (1537, 1546, 1554) подтверждал городским властям минским, чтобы они не делали таких обид церковным людям. Равным образом по церковным своим владениям подвергались притеснениям и обидам: в Киеве монастырь Печерский от князя Андрея Соколинского (1544) и Выдубицкий от боярыни Коташевичевой (1541), в Троках монастырь Богородичный от пристава Мицы (1541), в Гродне монастырь Коложский от пана Гринкевича-Воловича и его зятя Кунчевича (1546), в Гомеле Николаевская церковь от гомельских державцев (1549) и пр. И нужны были грамоты то митрополита, то самого короля, чтобы ограждать эти монастыри и церкви от незаконных притязаний.
По внутреннему управлению Церкви встречаем несколько новых фактов, более и более уясняющих меру участия светских властей, особенно королевской, в делах духовных, отношение духовных властей между собою и самое устройство духовного управления и суда.
Однажды митрополит Макарий совершал торжественное богослужение в виленском Пречистенском соборе вместе с Полоцким архиепископом Симеоном и Владимирским епископом Геннадием. Первый, считая себя старейшим по сану после митрополита, велел поставить свою кафедру по правую сторону митрополичьей кафедры, но митрополит приказал перенести архиепископскую кафедру на левую сторону своей кафедры, а на правой поставить кафедру епископа Владимирского. Симеон должен был молчаливо вытерпеть такое всенародное оскорбление, пока продолжалась церковная служба. Но потом обратился с жалобою к королю, объяснял ему, что Полоцкие владыки всегда назывались архиепископами и занимали высшее место пред всеми епископами, и представил королю грамоту, которою сам он утвердил звание архиепископа за Полоцким владыкою. В то же время все князья, паны и бояре Полоцкой земли прислали своих послов к королю просить справедливости своему архипастырю. Между тем поспешил к королю и митрополит; доказывал ему, что это дело подлежит суду духовному, а не светскому, что если Полоцкий владыка считает себя обиженным, то пусть ищет правды на церковном суде; предъявил королю его грамоту, данную еще митрополиту Иосифу Солтану, о неприкосновенности прав православного духовенства и церковного суда и просил передать дело на рассмотрение православного Собора. Король, посоветовавшись с своими панами радами и признавая, будто прежде он утвердил за Полоцким владыкою только титул архиепископа, а теперь вопрос не о титуле, но о месте, какое должен занимать архиепископ в церкви, согласился на представление митрополита, велел созвать для обсуждения этого дел Собор всех епископов Литовской митрополии ко дню Крещения Господня 1541 г. и присовокупил, что если та или другая сторона останется недовольною решением Собора, то может подать апелляцию королю, который и учинит окончательный и справедливый приговор. Не говорим уже о том, что настоящее постановление короля и его рады не совсем верно: король решил прежде своею властию вопрос как о титуле, так равно и о месте Полоцкого архиепископа. Но не можем не заметить, что король и его рада не держались никаких определенных правил относительно того, что в делах православной Церкви должно было подлежать светской, королевской, власти и что власти духовной, а поступали как приходилось, по своему произволу: прежде препирательство Полоцкого владыки с Владимирским о месте король признал подсудным себе и сам с своею радою сделал о нем постановление; теперь признает то же препирательство подсудным духовной власти и передает на рассмотрение Собора, но затем снова признает подсудным своей власти, потому что предоставляет препирающимся в случае недовольства решением Собора обратиться с апелляциею не к высшему духовному суду, т. е. патриаршему, а к суду короля.