История русской церкви
Шрифт:
Крестьянство, по самому существу своему поставленное лицом к лицу со стихийными силами природы, для него таинственными и неведомыми, не в силах уйти из сферы религиозного мышления. Даже простое бегство от невыносимых условий жизни оно облекло в религиозную форму, возвело в религиозный принцип жизни. Секта бегунов, или странников, основанная беглым солдатом из крестьян Евфимием (вторая половина XVIII в.), была таким религиозным преобразованием простого житейского явления. Через Евфимия бегунов любят относить к беспоповцам, ибо Евфимий с молодости был под влиянием федосеевских наставников, а после дезертирства одно время был пострижен в монахи в Преображенской общине и был послан наставником в одну из провинциальных /272/ общин. Но связь Евфимия с федоееевцами оказалась непрочной; он скоро понял их «двоедушие», ушел от них, как от совершенно неподходящей для него компании, и начал самостоятельную проповедь, совершенно новую по содержанию и привлекшую в ряды его последователей таких же людей, как и он: беглых крестьян, беглых солдат, беглых преступников, бездомных нищих. Новая секта только отчасти возродила старинные эсхатологические представления; центр тяжести ее идеологии лежит в новых мотивах, созданных новыми условиями крестьянской жизни, обнаружившимися ко второй половине XVIII в.
В доктрине бегунов, как она выразилась в проповеди Евфимия и его сочинениях, антихристология — только начальный пункт, из которого вырастает совершенно самостоятельная идеология: с 1666 г. в Российском государстве настало царство антихриста; патриарх Никон — лжепророк антихриста (сумма букв его имени в греческой форме Никитос — 666); антихрист — это преемственный ряд царей, начиная с Алексея Михайловича и Петра I, которые были двумя рогами двурогого зверя; последующие цари — зверь о десяти рогах. Со времени Никона церковь поклонилась диаволу, ее священнослужители — демонские телеса, уста зверины; новопечатные книги — учение диавольское. Вся гражданская жизнь извращена ложными, законопреступными указами Петра с помощью его посланцев, чувственных бесов, бесовских полков воинских и гражданских властей. Уничтожены все благочестивые, богоустановленные обычаи и учреждения. В то время как «вся нам общая сотворил есть бог, яже суть нужнейшая», Петр пустил в ход изобретение диавола — слово «мое», пересчитал живых и мертвых, разделил людей на «разные чины», размежевал земли, реки и усадьбы, одним дав часть, а другим не дай ничего. Он заставляет всех людей принять печать антихриста — паспорт и изменить даже образ божий в человеке — брить бороды и носить немецкое платье. Все эти мерзости антихристовы продолжались и после Петра, продолжаются и теперь, когда живет Евфимий: Екатерина размежевывает земли, раздает земли и крестьян налево и направо помещикам, засилье антихриста стало еще тягостнее и невыносимее. Эта несложная доктрина чрезвычайно легко уложилась в умах крестьянской массы, как показывают бегунские песни и стихи. В одной песне говорится: /273/
Ox, увы благочестие! Увы древнее правоверие! Кто лучи твоя тако погуби И вся блистания мраком затемни? Десяторожный зверь сие сотвори, Седмоглавый змий тако учини… Всюду вернии утесняеми, От отечества изгоняеми,
Что же делать человеку, который хочет спастись? Остается одно: уйти от мира, в котором царствует антихрист, бежать от царских златых палат, как от змия, от сетей льстивого врага, уйти от всякого соприкосновения с гражданской жизнью, «таитися и бегати». Всякий, кто желает спастись, не должен принимать печати антихриста, т. е. иметь паспорт, не должен записываться в раскольничьи списки, не должен иметь «ни града, ни села, ни дому»; такой человек должен вечно бегать, вечно странствовать, быть странником, неведомым миру, разорвавшим всякую связь с обществом. Это бегство прямо объявляется «бранью с антихристом», но не открытою бранью, которая невозможна до времени последнего пришествия, а бранью «противлением его воле и неисполнением его законов»; время открытой брани придет в будущем, и тогда всякий, кто будет убит, получит венец, какого не получал еще никто из мучеников. Эта идеология, перемешавшая прежние мотивы протеста против нарушения старой обрядности с коммунистическими тенденциями, продиктованными неслыханным грабежом земли в XVIII в., была настоящим кладом для всякого рода обездоленных людей. Бегство и странничество, естественные житейские явления XVIII в., служившие для крестьянства чуть ли не единственным выходом из тисков тогдашней жизни, получали религиозную санкцию и были легко исполнимыми заповедями. В самом деле, говоря словами бегунской песни, Ничто не может воспретити, От странства мя отлучити, Пищи тако не алкаю, Странствоваться понуждаюсь, Не так жаждою смущаюсь, Скитатися понуждаюсь.
Ни в скиту, ни в монастыре нет безопасности, нет спасения; убежище только в «прекрасной матери-пустыне», которая открывает бегунам приют в своей «густыне», в лесной чаще, в «палате лесовольной». Там раздаются «гласы архангельские», там легче найти дорогу к горнему /274/ граду Сиону от царства «вавилонской любодеицы», где «возвышаются на кафедрах лжеучители». Бегство в пустыню, к которому вынуждены бегуны, казалось им последним тяглом, последним испытанием накануне кончины мира. Теперь «вся пророчества совершаются, предсказания скончеваются», и будет скоро второе пришествие и суд. И придется тогда вопиять насильникам: «Смолу и огнь я пию за прегордую жизнь мою»… А зато страдальцы попадут в прекрасные места: Там растут и процветают древа райская всегда, Там рождают, умножают своего сладкого плода.
Бегунство распространялось чрезвычайно быстро. Оно нашло себе последователей не только среди крестьянства, к нему тянулось также и мелкое городское мещанство, лавочники и ремесленники, выбившиеся из тех же крепостных крестьян или отпущенные на оброк, для которых цехи и гильдии, заведенные Петром, были такою же мертвой петлей на шее, как для крестьян крепостничество, рекрутчина и подушная подать. Но городское мещанство не могло на практике выполнить долг странника целиком. Оно не могло так легко разорвать с миром, как это мог сделать крепостной или солдат, которому в мире нечего было терять, кроме цепей. Для мещанства форма участия в секте поэтому была другая, такая же как и для крестьян, не решавшихся разорвать связи с миром. Сочувствующие, но не желавшие уходить из мира принимались в секту в качестве странноприимцев, обязанных принимать и укрывать у себя бегунов. Но чтобы спастись, странноприимцы должны умереть настоящими странниками. Когда странноприимец смертельно заболевал, родным вменялось в обязанность дать знать в полицию, что он скрылся неизвестно куда. Это обозначало формальный разрыв с обществом. Затем, если больной имеет еще достаточно сил, он сам уходит или его уносят в соседний дом или лес, где он и умирает настоящим странником. Странноприимцы (или «бегуны мирские, жиловые») устраивали свои дома специально для лучшего укрывательства странников с подпольями, тайными входами и подземными ходами, ведущими в соседний с деревней лес или перелесок. В 30-х и 40-х годах XIX в., когда странничество обратило на себя особое внимание правительства, были открыты целые бегунские деревни, сплошь состоявшие из таких домов. Нам придется еще говорить об этом в свое время. Бегуны составляли для /275/ себя особые маршруты, в которых действительные географические названия были перепутаны со сказочными прозвищами; так делалось нарочно, чтобы сбить с толку полицию в случае, если бы такой маршрут попал ей в руки. В насмешку над антихристом бегуны запасались иногда фальшивыми юмористическими паспортами: «Дан сей паспорт из града бога вышнего, из сионской полиции, из голгофского квартала… дан паспорт на один век, а явлен в части святых и в книгу животну под номером будущего века записан».
В бегунстве мы имеем дело с возведением в религиозный догмат издавнего явления русской жизни. За постепенным сокращением и замирением таких старинных убежищ, как Северная Украина или Дон, беглецам оставалось либо уходить в далекие дебри Приуралья и Сибири, где только особенно сильные и приспособленные индивидуумы могли выдержать борьбу за существование, либо вечно бродить и скитаться. Но последнее не было возможно без организации широкой взаимопомощи и укрывательства. Возведение странничества в религиозный догмат давало почву для создания такой крепкой организации. Бегунская организация оказалась необыкновенно прочной и жизнеспособной. В 20-х годах XIX в. бегунство приобретает новую силу и широко распространяется. Поднявшаяся в это время последняя волна крепостнической реакции вдохнула новую жизнь и в эту наиболее действенную для крестьянства форму борьбы с крепостническим бытом на религиозной почве. Официальные цифры, которые, конечно, гораздо ниже действительных, дают некоторое понятие о ширине и твердости бегунской организации. Статистика занималась, конечно, не бегунами, подсчитать их было невозможно; но следственные данные обнаружили приблизительную цифру пристанодержателей. Пристанодержательство сосредоточивалось в северных и отчасти в восточных областях, тогда еще довольно безлюдных и лесистых; «пристани» расположились преимущественно по рекам — по бассейну Северной Двины, Волги, Камы, Иртыша и Оби вплоть до Томска, т. е. по наиболее естественным путям передвижения странников. Более всего пристанодержателей было в Ярославской губернии, где, по официальным данным, число их доходило до 464 человек; в соседних губерниях — Костромской, Владимирской, Вологодской, Тверской и Новгородской — также насчитывалось много пристанодержателей, иногда, как в Костромской, более сотни; /276/ даже в такой губернии, как густо населенная Московская, было около 40 пристанодержателей, из коих 12 в самой Москве. Вместе с тем в 20-х годах XIX в. получили окончательный вид учреждения бегунской организации. Центр бегунского союза образовался в селе Сопелки Ярославской губернии; сопелковская «пристань» стояла во главе всех великорусских и сибирских «пристаней». Каждая «пристань» была автономной общиной со своим советом и судом; но более важные дела переносились в Сопелки, где по временам происходили также общие бегунские съезды. Нет надобности говорить, что между центром и местными общинами постоянно поддерживались сношения посредством готовой организации — самих бегунов, переходивших из «пристани» в «пристань».
Вместе с организацией двинулась вперед и идеология бегунов. Выборные наставники в «пристанях» избирались обыкновенно из грамотных и начитанных людей; этому обстоятельству мы обязаны тем счастливым случаем, что новые течения бегунской идеологии не затерялись, но дошли до нас закрепленными в писаной форме. Новые элементы бегунской идеологии вертятся главным образом вокруг вопроса о том, каков же должен быть наконец выход из создавшегося положения. Как учили первые апостолы бегунства, странничество есть временный режим, который приходится поневоле практиковать до тех пор, пока нельзя вступить в открытую борьбу с антихристом. Между тем прошло уже полвека, сошло в могилу второе поколение бегунов, а сигнала к решительной борьбе все нет. Как тут быть?
На этот вопрос отвечает «Разглагольствие тюменского странника», принадлежащее перу некоего Василия Москвина. Исходные пункты его «Разглагольствия» те же, что и Евфимия: противоположность двух миров — мира божия и мира сатаны или титанов, небесного града Сиона и земного града Вавилона, — отрицание всех основ крепостнического государства, вроде присяги, ревизии душ, оброков, паспорта, рекрутчины. Тут мы находим новое только в терминологии да в некоторых новых попытках приложения числа 666: русские законы — кривосказательные книги, синод — жидовский синедрион, сенат — антихристов совет, ибо число 666 есть числовое выражение слова «сенаторы». Но в конце «Разглагольствия» звучит уже новая нотка. Бороться с антихристом до времени открытою силою нельзя; но время уже близко. Автор «Разглагольствия» уже видит «духом» искупителя, /277/ сходящего с неба; он на белом коне, соберет всех бегунов в свое воинство и «сотворит брань» с воинством антихриста; после победы начнется царство бегунов на земле, столицею же будет Новый Иерусалим, у Каспийского моря. Это пророчество разрешало вопрос Соколе: разрешение давалось чисто реальное, без всяких атрибутов сверхъестественного антуража. Произойдет поина бегунов с воинством антихриста, т. е. попросту с правительственной армией; но так как во главе бегунов будет сам бог на белом коне, то победа и достанется им — обычный мотив всех эсхатологических крестьянских революций. Клич был сделан, и бегуны заранее потянулись к Каспийскому морю, в астраханские степи.
Но в «Разглагольствии» не решается вопрос об устройстве будущего царства. Каков будет его социальный строй? Мы видели, что в проповеди Евфимия были коммунистические мотивы, основанные на том, что «все потребное» богом отдано людям в общее владение. Практика бегунства мало благоприятствовала восстановлению этой божественной заповеди; но отдельные попытки были, и они появились опять-таки в XIX в. Один наставник, Василий Петров, крестьянин Костромского уезда, выступил в некоторых ярославских и вологодских «пристанях» с проповедью коммунизма. Он громил собственность, и в особенности денежные капиталы, ибо деньги заклеймены печатью антихриста; пользуясь своей властью, он обращал личное имущество странников в общее достояние общины. Эта попытка осуществить коммунистический идеал Евфимия осталась совершенно одинокой, ибо в практической жизни бегунов для нее не было подходящей почвы — у настоящих бегунов никакой собственности вообще не было, а странноприимцы нисколько не склонны были расставаться со своею. Но проповедь Петрова все-таки чрезвычайно характерна, как показатель новых веяний в крестьянской реформации. Полностью эти веяния сказались не в бегунстве, а в двух других крупных сектах — духоборчестве и молоканстве, к которым мы обратимся несколько ниже.
Хлыстовщина в первой половине XVIII в.
В бегунстве получила дальнейшее развитие лишь одна сторона той крестьянской реформации, начало которой положила вторая половина XVII в. Как мы видели, отречение /278/ от мира, в котором царит антихрист, — соединялось с жаждой искупления; отсюда — эпидемия самосожжений, не прекращающаяся и в XVIII в., вплоть до его конца. С другой стороны, уже в XVII в. мы видели попытки искания нового откровения при помощи очень старых способов общения с божеством в виде хождения по кругу, или «беснования». И то и другое течение в крестьянской реформации XVIII в. не только не прекратились, но получили новое развитие; мало того, реформация идет вширь, захватывая, как мы видели уже на примере бегунства, также и мещанство. В особенности с новой силой возникают стремления найти новое откровение, стремления, опиравшиеся, как мы увидим, на иные элементы крестьянства, чем бегунство, и получившие распространение также среди городского населения. Старое откровение, на которое опираются торжествующие победители, откровение писаное, закостенелое, застывшее в догматизме, отвергается угнетенными как оправдание зла в мире, нечто фальшивое и неверное. Извращение откровения может означать близость конца мира — так этот факт толковался в конце XVII в. Но по мере того как жизнь показывала ошибочность эсхатологических расчетов, приходилось, отбросив старое откровение, искать новое. Чтобы найти его, надо вступить в общение с божеством, которое может дать такое откровение. Способ общения с божеством был давно известен нашему крестьянству, как и его социальным собратьям всех времен и народов. Дикие пляски пророков и дервишей [77] , ночные оргии орфиков [78] , сошествие «духа» на христиан первоначальных общин, оргии анабаптистов, верчения «лжепророков» Стоглава и радения наших хлыстов и скопцов XVIII в. — явления одного и того же порядка.
77
Дервиши (перс. — нищие) — мусульманские монахи, ведущие аскетический образ жизни.
78
Орфики — последователи религиозно-мистического учения, возникшего в Древней Греции около VI в. до н. э. Основание этого учения приписывается Орфею — мифическому поэту и певцу.