История русской церкви
Шрифт:
Секта хлыстов, или хлыстовщина, получила это название от ее наблюдателей и врагов; вероятно, слово «хлысты» является искажением слова «христы», так как сектанты, как мы сейчас увидим, считали своих руководителей новыми христами. Сами сектанты называли себя людьми божиими, но это название не получило широкой известности и распространения. Первое официальное дело о хлыстовщине относится к 1716–1717 гг., /279/ но несомненно, что секта появилась много раньше. Уже к этому времени среди хлыстов сложились легенды о начале секты, относившие ее возникновение к XVII в. Когда при царе Алексее упала вера и благочестие на земле и люди стали спорить, как и по каким книгам можно спастись, нашлись умные люди, которые заявили, что никаких книг не нужно, а надо позвать самого господа бога, чтобы он сам указал путь ко спасению. Стали умные люди кликать: Господи, господи, явись нам, господи, В кресте или в образе, Было бы чему молиться и верить.
Но вместо появления нового бога в виде креста или иконы раздался из-за облаков в ответ голос: Сойду я к вам, бог, с неба на землю, Изберу я плоть пречистую и облекусь в нее, Буду я по плоти человек, а по духу бог.
И вот совершилось неслыханное чудо: в 1645 г. (!) в Стародубской волости, в приходе егорьевском, на гору Городину (в Ковровском уезде Владимирской губернии) сокатил на землю на огненной колеснице окруженный ангелами и архангелами сам господь Саваоф и вселился в пречистую плоть крестьянина Данилы Филипповича. Судя по тому, что этот Данила, как говорят другие хлыстовские предания, был беглым солдатом из крестьян Юрьевского уезда, начало секты надо в действительности относить не к середине, а к концу XVII в., к петровской эпохе. Это подтверждается также легендой о первых шагах Данилы, которая могла возникнуть лишь после Никона. Легенда говорит, что первым делом Данила собрал все книги в куль и бросил их в Волгу, заявив, что никаких книг, ни старых, ни новых, не нужно, нужна только Книга золотая, Книга животная, Книга голубиная — Сам сударь дух святой.
Так был установлен основной догмат хлыстовщины. В двенадцати заповедях, которые якобы дал людям Данила, тот же догмат формулирован следующим образом: «Аз есмь бог, пророками предсказанный, сошел на землю для спасения душ человеческих: нет другого бога, кроме меня» (1-я заповедь); «нет другого учения, не ищите его» (2-я заповедь) и «святому духу верьте» (12-я заповедь). /280/ Другого бога, кроме Саваофа воплотившегося в Даниле, нет, но его сын, Христос, воплощается постоянно. Первый Христос был Иван Суслов, из оброчных крестьян Муромского уезда; о нем ходили также многочисленные легенды, перерабатывавшие мотивы из библейской истории рождения Исаака и, конечно, евангельской — у Суслова было и 12 апостолов, и богородица «девица краснолична», он был распят на Красной площади, но воскрес и явился своим последователям в селе Пахре, его второй раз распяли, он опять воскрес и вознесся на небо. Но о Суслове мы имеем также сведения и чисто исторического характера. О нем упоминает в своем «Розыске о брынской вере» Дмитрий Ростовский. По словам Дмитрия, Суслов называл себя Христом, имел «корабль» (хлыстовскую общину) в селе Павлово-Перевозе на Оке в 60 верстах от Нижнего и оттуда ездил для проповеди вниз по Оке и по Волге. Судя по следственному делу 1733 г., Суслов в первых годах XVIII в. жил также в Москве, имел торговлю в Масляном ряду и устраивал в своем доме хлыстовские радения. За Сусловым явился, как говорит хлыстовская легенда, второй Христос, Прокопий Лупкин, а за Лупкиным — множество других.
Со времени Лупкина история секты выходит из области исключительно хлыстовской традиции и освещается уже документальными данными. Лупкин был арестован по первому делу о хлыстах, возникшему в 1716–1717 гг.; из дела видно, что этот Христос был из стрельцов, был сослан после бунта 1689 г. в Нижний, стал заниматься торговлей, затем, по-видимому, переехал под Углич и там в монастырской деревне Харитонове держал «корабль», к которому принадлежали 21 человек монастырских крестьян, арестованных вместе с Лупкиным. В 1725 г. официально доносили о появлении на Дону Христа Агафона, из казаков, с 12 апостолами и богоматерью. В 1732–1733 гг. в Москве по доносу разбойника Караулова возникло и разбиралось большое дело о хлыстах, по которому привлекались «разных чинов люди», в том числе несколько монахов и монахинь московских монастырей, три московских купца и несколько десятков крестьян, из коих часть монастырских; по этому делу трое обвиняемых было казнено и 116 человек были биты кнутом и сосланы в Сибирь и в отдаленные монастыри. Однако эта репрессия не остановила развития секты, и в 1745 г. по доносу сыщика Ваньки Каина возникло в Москве /281/ новое огромное дело о хлыстах, тянувшееся до 1752 г. Следствие открыло ряд хлыстовских общин не только в Москве, но и в Петербурге, в Ярославской, Владимирской, Костромской, Нижегородской, Тамбовской, Пензенской, Тверской и Вологодской губерниях. Было привлечено 416 человек, в числе которых 68 монахов и монахинь, 7 беглых клириков, 17 мещан и купцов, 284 крестьянина, из них 135 монастырских, 75 дворцовых, 74 помещичьих, один дворянин — капитан Смурыгин— и 33 лица неизвестного звания и местности. В качестве «главного начальника ереси» привлекался московский купец Сапожников, а в качестве Христа фигурировал юродивый проходимец Андрей (Андреян) Петров. Дело закончилось также суровыми репрессиями, хотя казнен никто не был, 62 «учителя и пророка», в том числе 28 женщин, были наказаны кнутом и сосланы на принудительные работы, монахов и монахинь разослали по дальним монастырям, а крестьяне частью были биты кнутом и также сосланы на принудительные работы, частью были отданы в солдаты и матросы; 47 человек были отпущены на свободу без наказания. Со времени Петра III и Екатерины II преследования хлыстов прекращаются, и секте была предоставлена относительная свобода.
Как видно из этих данных, социальная база хлыстовщины почти с самого возникновения секты была неоднородна. Возникнув в крестьянской среде, секта очень быстро проникает в города, хотя, как показывают статистические данные по делу 1745–1752 гг., главным ее средоточием все же остается деревня. Москва дала всего 140 обвиняемых из 416, а из других городов всех вместе не более 10. В города секта проникла через оброчных крестьян — уже Суслов был, как мы видели, московским лавочником из оброчных крестьян; с другой стороны, те же крестьяне, но уже дворовые, из монастырских служителей (25 человек по делу 1745–1752 гг.), разносили секту по монастырским деревням, и отсюда — преобладание в числе крестьянских последователей секты именно монастырских крестьян (по делу 1745–1752 гг. — 135 человек из 284, т. е. около 47 %). Если вполне понятно проникновение секты в среду городских лавочников и ремесленников, то не так ясно, каким образом она заразила монастыри. Вероятнее всего, здесь играли роль два обстоятельства. Монастыри в XVIII в., и особенно в первой его половине, были пристанищем всякого рода «бывших» людей, которые на 90 % были так или иначе в своем /282/ прошлом связаны с крестьянством. Это една сторона дела. Другая заключается в том, что секта распространилась почти исключительно среди монахинь — из 68 монашествующих, привлеченных по делу 1745–1752 гг., монахов было только 6, а все прочие были монахини и послушницы, причем два московских женских монастыря, Ивановский и Варсонофьевский, оказались целиком примкнувшими к секте во главе с игуменьями. Ниже мы увидим, что некоторые специфические черты хлыстовской обрядности отвечали именно психопатическим настроениям женской части монашества, и тут лежит второй момент, объясняющий проникновение секты в монастыри. Что касается крестьянской части сектантов, то и она была неоднородна. Рядом с подлинным земледельческим крестьянством, которое, как мы знаем, именно в моппстырских деревнях было особенно задавлено и забию, мы встречаем и более зажиточных дворцовых крестьян, к крестьян таких сел, как Павлове и Ворсма Нижегородской губернии, где уже в XVIII в. существовала кустарная металлическая промышленность, встречаем также московских дворовых людей не только монастырских, но и помещичьих — челядь княгини Черкасской почти поголовно принадлежала к «кораблю» Андреяна Петрова.
Пестрота составных элементов хлыстовщины отразилась самым ярким образом на идеологии секты. Возникнув в крестьянской среде, идеология хлыстовщины сохранила в качестве основного тона крестьянский колорит, в особенности в области верований, не шедших далее примитивных воззрений крестьянской религии; но хлыстовская легенда и мораль подверглись в городской среде соответствующей обработке и приобрели черты двойственности. Также и практика — обрядовая и организационная сторона — в городских общинах окрашена некоторыми специфическими чертами, отражающими те запросы, с которыми подходил к ним крепостной крестьянин, с одной стороны, и начинающий капиталист, с другой стороны. Эта пестрота и двойственность постоянно будут встречаться нам при анализе идеологии и практики хлыстовщины.
Новое откровение, которого искала хлыстовщина, является вполне твердым лишь в 12 заповедях Данилы, в которых содержатся практические правила элементарной морали, вроде запрещения кражи, блуда, пьянства, и предписания о дружбе, гостеприимстве и молитве. Характерно, что все это типичные требования бюргерской /283/ морали, в особенности запрещение кражи, блуда и пьянства и требование гостеприимства. Барщинному крестьянину, находившемуся на положении раба, они чужды и не нужны, но на их соблюдении строил успех своего накопления оброчный крестьянин в городе. Начинающий капиталист всегда строг в требованиях для других и снисходителен к себе; поэтому он всегда за твердые правила, подкрепляемые угрозами там, где это нужно; и мы видим, что за нарушение заповеди о запрещении воровства хлыстовская мораль грозит самыми страшными карами на том свете. Остальное содержание хлыстовского откровения, касающееся области верований, было текучим и по своим основным чертам было сходным с анимистической крестьянской идеологией; влияние города лишь изредка проскальзывает в отдельных нотках. Текучесть откровения определялась тем способом, посредством которого хлысты его получали. Откровение дается «духом», которому надо верить; «дух» сходит на сектантов во время их радений, открывает им истину и дает блаженство. Однако содержание этой области откровения, несмотря на его текучесть, окрашено некоторыми неизменяемыми тонами, восходящими, очевидно, к самым первым моментам возникновения секты и ставшими чем-то вроде традиционных границ, поставленных хлыстовскому мифотворчеству крестьянским миросозерцанием, в котором анимистическая мифология переплеталась с элементами христианской мифологии, поскольку эта последняя была знакома крестьянству из христианского богослужения. Только откровение о будущем, хлыстовская эсхатология, до известной степени выходит из этих традиционных рамок, раскрывая мечты хлыста о той воле, которая сейчас казалась ему лишь схваченной, но еще не пойманной окончательно птицей.
Хлыстовский миф прежде всего останавливается на характеристике «духа». «Дух» хлыстов — это старое славянское «красное солнышко», которое обогреет их, измученных морозами, «сирот бедных». В других хлыстовских песнях дух изображается или в виде молодца, разгуливающего по саду с гусельками, или сокола ясного, или соловья, поющего в сердце у батюшки. Саваоф и Христос, правда, снабжаются всеми атрибутами божества — и всеведением, и всемогуществом, и милосердием; они окружены ангелами, архангелами, херувимами и серафимами. Но в то же время, изображая величие своих божеств, хлысты не могли отрешиться от представления /284/ о своих земных царях и богах: на седьмом кебе у Саваофа дворец, в нем он «ликует»; в кабинете (!) его «ангелы трепещут, его на престоле они всегда тешут»; Христос— царский сын в смарагдовой короне, полковник полковой; на седьмом небе у него тоже «грады, зелены сады, троны, дворец, золотой престол» и… канцелярия, где ангелы записывают имена сектантов в книгу животную; богородица — царица-матушка, у нее на небе терем и служат ей, как барыне-помещице, девушки, целые полки девические, которые ходят по зеленому саду, рвут яблоки, кладут их на золотое блюдо и подносят их царице-матушке. С другой стороны, богородица отождествляется с «матерью святой землей», насыщающей людей своими дарами.
Рядом с этим бог изображается в песнях и в таком виде, что его не отличишь от простого мужика. Бог сам варит «пиво» для хлыстовских радений, а богородица и дух помогают: Ай, кто пиво варил? Ай, кто затирал? Варил пивушко сам бог, Затирал святой дух, Сама матушка сливала, Вкупе с богом пребывала, Святы ангелы носили, Херувимы разносили, Херувимы разносили, Серафимы подносили.
Это «пиво», нечто вроде божественной сомы [79] индусов, и нарисовало хлыстам изображенный в песне хлыстовский Олимп, сотканный из странной смеси старинных анимистических воззрений, христианской мифологии и привычных представлений холопствующего миросозерцания крестьянства.
79
Сома, амрита — священный опьяняющий напиток из сока растения того же названия. Использовался в Северной Индии во II — середине I тысячелетия до н. э. в качестве ритуального питья и жертвоприношения богам.
Седьмое небо, где в образе доброго барина и доброй барыни живут бог и богородица, — предмет страстных желаний и всех помышлений сектантов. В здешнем мире последователей Данилы Филипповича за соблюдение веры и ее тайны бьют кнутом, жгут огнем; приходится им терпеть, убегать, как делали первые последователи секты, которым в костромских лесах приходилось «листом, кореньем питатися», жить нагими, «зноем опаляться /285/ и хладом омерзати». Но Данила заповедал терпеть: «Кто вытерпит, тот будет верный, получит царство небесное, а на земле духовную радость», — говорится в его 10-й заповеди. Практика хлыстовщины и заключалась в том, чтобы терпеть и отдыхать только на радениях, где человек получал земную радость, предвосхищая небесное блаженство.