История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
Один за другим проходят чередой герои Константина Воробьёва. В них – автобиография целого поколения, автобиография тех, кто ушёл на фронт, вынес плен, сражался в партизанском отряде, а потом в тяжких преодолениях искал своё место в мирной жизни. Пусть не все оказались такими стойкими и бескомпромиссными, как Белоголовый, Антон Кержун, но в этих судьбах раскрылись судьбы тех, кто остался верен себе, кто не подстраивался в поисках удобного местечка. Да, бывали моменты, когда пресс жизни беспощадно давил на человека, склоняя его к компромиссу, но герой К. Воробьёва всегда делал правильный выбор, всегда в нём побеждал человек чести и собственного достоинства.
Вроде бы повести, собранные в сборнике, разрозненны – они о разном и написаны в разное время. Но книга получилась цельная, как будто создана на одном дыхании. Объединяет эти повести позиция героев-рассказчиков (за ними легко угадывается сам автор), одинаково не приемлющих фальшь, ложь, самодовольство, особенно духовное самодовольство, всякую искусственность и позу, надуманную игру в значительность. Честность, бескорыстие, подлинность в проявлении чувств, чистота и благородство помыслов – вот истинные ценности, которым поклоняются герои Константина Воробьёва. И достойны презрения те, кто не может ради собственного благополучия устоять перед соблазном житейских компромиссов.
Повести расположены в хронологическом порядке, действие в них начинается в 1943-м и завершается в 70-х годах.
Война и коллективизация – вот два крупных исторических события, которые формировали душу и характер главных героев К. Воробьёва. И пусть в одном случае героя называют Антон Кержун, в другом – Константин Останков, в третьем – Родион Сыромуков, но все они, столь разные по своим индивидуальным характерам, сливаются как бы в один человеческий образ – образ поколения, когда возникают главные вопросы жизни: отношение к нравственным ценностям русского народа. Писатель с горечью устами Сыромукова из повести «…И всему роду твоему» говорит о своём современнике, перечисляя его отрицательные черты: «Он чересчур торопится заглянуть в любой финал. Скажем, в конец своей дружбы, любви, в конец книги, в конец своего пути. Кроме того, он изрядно и повсеместно обнаглел, требуя и получая от жизни больше, чем ему причитается… У человека должно быть недосягаемое в жизни… потому что убеждённость любого и каждого во вседоступности в конечном итоге сведёт на нет творческое усилие таланта, просвещённость, честь, доблесть, трудолюбие и тому подобные высшие достоинства разума и воли!»
В 1975 году, когда К. Воробьёв работал над повестью «…И всему роду твоему», он откровенно признался, что в книгах современных беллетристов нет мудрости: «Возможно, дело в том, что большинство нынешних писателей представляется мне чересчур резвыми и здоровыми, извините, мужиками, и поэтому чужая человеческая жизнь в их сочинениях похожа не на кардиограмму сердца, а на прямой воронёный штык».
Воспринимать чужую человеческую жизнь как кардиограмму сердца… Только в этом случае писатель создаст нужное для своего народа и времени произведение, откроет тайные глубины человеческой души.
Таким предстаёт и Константин Воробьёв в сборнике «Друг мой Момич».
Повесть, давшая название сборнику, напечатана впервые, хотя написана ещё в 1965 году. С историей создания этой вещи связаны и некоторые личные воспоминания автора этой книги, которому довелось познакомиться с Константином Воробьёвым в тяжёлое для него время. С газетных и журнальных страниц, в выступлениях и докладах постоянно сыпались упрёки по его адресу за его повесть «Убиты под Москвой», опубликованную в «Новом мире» (1963. № 2). Упрекали за искажённое изображение великой битвы под Москвой в ноябрьские дни 1941 года, за отбор «лишь самого плохого, самого трагичного», «за вольное или невольное сгущение красок», за «настроение безысходности, бессмысленности жертв, принесённых на алтарь Отечества, которое навевает произведение»… Эти упреки, конечно, самые безобидные, а ведь говорили и писали слова похлеще: «Да, из неглубокого колодца черпали материал для своих повестей К. Воробьёв и Б. Окуджава. И дно этого колодца покрывал отнюдь не чистый песок. Вот и всплыла у них на поверхность всякого рода слизь да липкая грязь. А всё чистое, мужественное, святое, что характеризовало нашего человека на войне, оказалось погребено под густым слоем этого ила» (Урал. 1963. № 9).
Так что в выражениях не стеснялись. И всем было ясно – почему. Только что прошли знаменитые встречи Н.С. Хрущёва с деятелями литературы и искусства, на которых всесильный генсек раздавал тумаки и «пышки». А на июньском 1963 года Пленуме ЦК КПСС Д.Ф. Ильичёв прямо сказал: «Для советских людей священна память воинов, отдавших жизнь за свободу отечества. Нельзя вдохновить на подвиг, не уважая подвигов уже совершённых. Однако в некоторых художественных произведениях, посвящённых Великой Отечественной войне, на первый план выступают не подлинные герои войны, а бессмысленно погибающие страдальцы…»
«Бессмысленно погибающие страдальцы» – это кремлёвские курсанты Константина Воробьёва.
Уж после этих слов откликнулись почти все газеты и журналы, уничтожающих слов не жалели. Складывалась такая обстановка, когда становилось просто невмоготу. Правда, в 1963 году в Вильнюсе вышла книга «Не уходи совсем», а в Москве «У кого поселяются аисты», но это положение К. Воробьёва не улучшило. В письме Виктору Астафьеву 22 мая 1964 года К. Воробьёв писал: «Мне что-то сейчас не работается: наверное, втуне, ожидаю хулу и брань разных бровманов… (Г.А. Бровман – литературный критик, резко отозвавшийся о творчестве Воробьёва в печати. – В. П.) Сволочи, вышибают недозволенными приёмами перо из рук, никак не могу привыкнуть к оскорблениям, хоть на мне уже и места нету живого! Казалось бы, ну чего киснуть, я ж на своей земле – родной, пуховой, а вот поди же ты! Это, наверно, оттого, что нету пятачка, аренки, где я мог бы стать в позицию с кулаками…»
И вот как-то в узком коридорчике издательства «Советский писатель», где автор этой книги в то время работал заместителем заведующего редакцией русской прозы, к нему подошла Нина Дмитриевна Костржевская – сердобольная душа – и спросила, читал ли он «Убиты под Москвой» и нельзя ли что-нибудь сделать для автора, которого так повсюду избивают. «Напиши ему письмо и предложи прислать заявку, а лучше всего – рукопись нового романа, говорят, у него есть новый роман или повесть…»
Вскоре пришёл ответ, привожу его полностью:
«Уважаемый Виктор Васильевич!
Спасибо за письмо, за добрые слова, за изъявление дружбы. Этому чувству я знаю цену и умею ценить его.
Я и в самом деле пишу роман. Сюжет его – просто жизнь, просто любовь и преданность русского человека Земле своей, его доблесть, терпение и вера. Роман будет из трёх небольших частей, объёмом весь листов в 20. Начало его – тридцатые годы, конец – шестидесятые нашего, как говорят, столетия. Наверное, что-то будет в нём и о так называемом «культе». Я не боюсь того, что темы этой чуждаются издатели, хотя и не все. Причина их «оторопи» мелка и недостойна серьёзного внимания. И она преходяща. Ведь если говорить правду, то тема «культа» по существу ещё совершенно не тронута. Она лишь печально скомпрометирована и опошлена различного рода скорохватами и конъюнктурщиками – бездарными к тому ж – т. е. теми самыми «мюридами», которые в своё, «культовское», время создавали и охраняли этот «культ» с кинжалами наголо.
Нет, я не собираюсь поражать, устрашать, холодить и леденить. Я хочу по возможности русским языком рассказать о том, на чём стояла, стоит и будет стоять во веки веков Русь моя вопреки всему тому, что пыталось и будет ещё пытаться подточить её, матушку. Роман будет ясен, прост, спокоен, правдив и жизнеутверждающ, поскольку мы с Вами живы, здоровы и боевиты. Кажется, я наговорил полный короб комплиментов ему, роману; но сам я тут ни при чём: я строитель, любящий свою работу и наученный понимать толк в «стройматериале». И если я иногда отступаю от желания «заказчика» приделать «балкончик» к зданию, то это ж на пользу зданию. Дольше стоять будет.