История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
И даже он терпит крушение. Безжалостный автор сначала показывает его стальное здоровье, а потом как бы вскользь бросает, что Кандауров смертельно болен, и вместо Мексики, куда он собирался на несколько лет в командировку, герой попадает в больницу.
Так вот всё это сегодняшнее, со всеми маленькими и большими удачами и неудачами, отходит в романе на десятый план, как только автор переносит Старика из наших дней в его молодость, когда он участвовал в Гражданской войне… И не столько в боевых действиях, сколько в нравственных конфликтах…
В сегодняшнем мире Старик плохо разбирается, всё кажется ему запутанным, одни хотят получить домик, другие не хотят, ничего не поймёшь. Но полученное письмо от старой знакомой заставило его вновь вернуться к дням его молодости. Автор даёт то картины современности, то картины Гражданской войны. Неужто и в событиях своей молодости герой так же запутается, как и в современном быте своих родственников? Обычно говорили, что старики ни черта не помнят, путают, врут, им верить нельзя… Неужто и он ничего не помнит – так размышляет Старик. И всё казалось, что он честно ищет Истину, но, увы, в самом конце романа мы узнаём, что и он, неподкупный и честнейший человек, оказался, мягко выражаясь, вруном. Уже после смерти Старика молодой аспирант подводит итог его жизни: «Истина в том, что добрейший Павел Евграфович в двадцать первом на вопрос следователя, допускает ли он возможность участия Мигулина в контрреволюционном восстании, ответил искренне: «Допускаю», но, конечно, забыл об этом, ничего удивительного, тогда так думали все или почти все, бывают времена, когда истина и вера сплавляются нерасторжимо, слитком, трудно разобраться, где что, но мы разберёмся» (Трифонов Ю.В. Собр. соч. Т. 3. С. 605—606). И вот в этом – «мы разберёмся» – весь пафос романа…
В произведении очень много действующих лиц. Некоторые из них только упоминаются, иной раз только для того, чтобы вложить в их уста какие-то важные мысли. Так возникают старый каторжанин Шигонцев, Наум Орлик, Грибов, Кирик Насонов… Бесцветные, они запоминаются только несколькими фразами или авторскими характеристиками.
Весь интерес сосредоточен вокруг фигуры Сергея Кирилловича Мигулина. Был ли он контрреволюционером или погиб случайно? Ясно нам одно, что Мигулин «погиб понапрасну», «заговора не было». И об этом чётко говорится в конце романа. И самые умные и глубокие мысли связаны как раз с попытками реабилитировать Мигулина, с попытками разобраться, в чём он был прав, а в чём ошибался, почему Время тогда не давало ему свободы действий. Из Центра поступила директива, подписанная Я. Свердловым. Как и все казаки, Мигулин был против. Он был против расказачивания на Дону, он писал об этом, говорил об этом в Кремле, яростно сражался с политкомиссарами, которые проводили политику расказачивания. Автор передаёт Мигулину факты биографии Миронова, его славный путь из бедняков в образованного и яркого офицера. Он чувствует, что правды нет ни у красных, посылающих директиву о расказачивании, ни у белых. На казацкой земле командует председатель ревкома Бычин. Учитель Слабосердов уговаривает Бычина не слушаться приказа о расказачивании, нельзя заниматься реквизицией повозок, сёдел, конской упряжи: «Всё казацкое богатство, без которого жизни нет… Он вам скорее жену отдаст, чем сёдла и упряжь…» (Там же. С. 465).
Впечатляюще показано появление Шигонцева (Донревком) и Браславского (Гражданупр Южного фронта). Их явно не удовлетворило количество заложников, арестованных Бычиным, это «жалкое, гнилое головотяпство», чуть ли не преступление. Количество расстрелянных выросло в несколько раз. Расказачивание пошло в бешеном темпе. Эта директива – «ошибка, если не хуже! Будем раскаиваться. Но будет поздно», – говорит один из честнейших коммунистов, Александр Даниленко, Шура, как часто называет его рассказчик, Старик… И стоит здесь напомнить слова Шигонцева: оказывается, Браславский сильно пострадал от казаков, во время екатеринославского погрома в 1905 году мать убили, сестёр изнасиловали. «Лучшего мужика на эту должность и придумать нельзя», – с радостью сказал Шигонцев.
И стоит вспомнить один эпизод: Браславский нажал на Бычина и на Шуру Данилова. Шура возражает, ничего не боится, а Бычин струхнул: «Удивительно, такой здоровенный, могучий, с бугристыми кулаками и, чуть на него надавил, этот маленький, с сонными глазками, сейчас же отрекается и выдаёт!» (Там же. С. 470).
Браславский всех врагов революции хочет расстрелять, свести «под корень»: «По этому хутору я пройду Карфагеном». Ему возразили: «Пройти К а р ф а г е н о м нельзя… Можно разрушить, как был разрушен Карфаген…» На это возражение Браславский ещё громче повторил свою фразу. И он успел пройти «Карфагеном» по хутору Михайлинскому. Успел породить ненависть к советской власти в сердцах сотен, тысяч казаков. Браславского расстреляли, но сколько горя принесли подобные ему, которые в своём желании пройти «Карфагеном» по Дону подтолкнули казачество на вооружённое восстание. Старик, вспоминая директивы о расказачивании, горестно вздыхает: «Бог ты мой, и как мало людей ужаснулись и крикнули! Потому что лава слепит глаза…» На многое раскрыло глаза Старика письмо от Аси, бывшей до конца с Мигулиным, которому постоянно присылали «проверяльщиков» один хуже другого.
Мигулин кричал: «Беда идёт», но голос его не был услышан. Нарочно шлют железного Шигонцева, ведь Мигулин не уступит. Автор приводит стенограмму суда над Мигулиным, который рвался в бой с белыми, а ему не разрешали; приведены все выступления – и Мигулина, и свидетелей, и судей. Остро и драматично написан роман. А дачный посёлок понадобился правительственным службам, в связи с этим и дачные конфликты сами по себе устранились.
О Филиппе Кузьмиче Миронове (1872—1921) – участнике Русско-японской, Первой мировой и Гражданской войн сейчас написано много статей, воспоминаний, монографий. По ложному обвинению был арестован и расстрелян в Бутырской тюрьме.
Последний роман «Время и место» Юрий Трифонов закончил в декабре 1980 года, а столько было ещё планов, но всё это осталось незавершённым.
Юрий Трифонов оставил талантливый след в русской литературе ХХ века.
Трифонов Ю.В. Собр. соч.: В 4 т. М., 1985—1987.
Юрий Павлович Казаков
(8 августа 1927 – 29 ноября 1982)
Биография Юрия Казакова поражает своим разнообразием: родился в семье рабочего, в семнадцать лет пошёл в строительный техникум, но, обладая музыкальными способностями, поступил в консерваторию в 1946 году и закончил её в 1951-м, несколько лет работал в оркестре. Интерес к литературе пробудился рано, он почувствовал, что может что-то и сам написать. В 1953 году поступил в Литературный институт, учился и продолжал писать рассказы.
Ю. Казаков ещё учился в институте, когда начали выходить его рассказы в различных журналах и издательствах: сборники «Арктур – гончий пес» (1957), «Манника» (1958), «На полустанке» (1959), «По дороге» (1961). Рассказы Ю. Казакова сразу выделили его из толпы начинающих писателей. Сначала писали о нём как о продолжателе творчества И. Бунина и А. Чехова, поругивали за несамостоятельность, находили заимствования из творчества К. Паустовского, его преподавателя в Литературном институте. Потом всё чаще узнавали в его рассказах подлинную жизнь, неподдельные характеры, с их нравственной чистотой и благородными устремлениями. Наконец, в издательстве «Советский писатель» вышло переиздание его рассказов массовым тиражом 100 тысяч экземпляров под названием «Голубое и зелёное» (1963) с превосходной аннотацией:
«В эту книгу Юрия Казакова вошли лучшие его рассказы, напечатанные в 1959 и 1961 годах в сборниках «На полустанке», «По дороге» (издательство «Советский писатель»).
В большинстве своих рассказов Ю. Казаков предстаёт перед читателем как поэт родной природы, как писатель, которого волнуют проблемы счастья, смысла жизни, простого трудового подвига. Наряду с рассказами, в которых преобладает светлое начало, которые повествуют о скромных и самоотверженных людях, в книгу вошли и рассказы, бичующие пошлость, лицемерие, ханжество и другие отрицательные явления, оставшиеся в наследство от прошлого». Возможно, эта аннотация дала толчок к признанию творчества Юрия Казакова как одного из лучших русских писателей 50—60-х годов.
С первых рассказов 1954—1956 годов герои Юрия Казакова привлекают своей непосредственностью, простотой, искренностью переживаний. Пусть он и рассказывает о каком-то бытовом пустяке, но его герои тут же оживают, становятся словно реальными личностями, их или любишь, или презираешь, таково истинное влияние талантливого художника. В одном из ранних рассказов Юрий Казаков описывает настроение Яшки, который проснулся, как только «прокричали сонные петухи». Позавтракал: молоко с хлебом – и бросился к риге, где начал копать землю и вытаскивать оттуда червей. Присыпал червей землёй, побежал будить Володьку, с которым договорились вместе идти на рыбалку. Но Володька начал сомневаться, не рано ли собрались. И тут Мишка пришёл в ярость, «вся прелесть утра была уже отравлена» (Казаков Ю. Голубое и зелёное. М., 1963. С. 6). Володька – москвич, уговорил его взять на рыбалку, Мишка согласился, а сейчас готов дать Володьке по шее за то, что тот идёт на рыбалку в ботинках. Так два мальчугана, недовольные друг другом, идут на рыбалку. А потом, потянувшись за удочкой, Володька шлёпнулся в речку и начал тонуть, Мишка хотел побежать за помощью, а потом раздумал, прыгнул в речку и спас Володьку, и оба разрыдались. «Вода в омуте давно успокоилась, – заканчивает этот удивительный рассказ Юрий Казаков, – рыба с Володиной удочки сорвалась, удочка прибилась к берегу. Светило солнце, пылали кусты, обрызганные росой, и только вода в омуте оставалась всё такой же чёрной» (Там же. С. 16). А в рассказе «На полустанке» всё та же простота в описании драматического конфликта между влюблённой когда-то парой: оба угрюмы, он, выполнив норму мастера по штанге, получил приглашение из области, понял, что в области его ждёт удача, а она просто поняла, что он не вернётся: «В лице её, бледном и усталом, не было уже ни надежды, ни желания; оно было холодным, равнодушным. И только в тоскующих тёмных глазах её притаилось что-то болезненно-невысказанное». До отъезда поезда парень всё время твердил, что он вернётся за ней, но на подножке отъезжающего поезда, двинув свой чемодан наверх, крикнул, что он не приедет. Девушка, поняв всю неотвратимость происходящего, «как-то согнулась, опустила голову», а потом, когда нашла свою лошадь, «легла в телеге ничком» (Там же. С. 21).