История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
…Я встретился с Казакевичем и рассказал ему от слова до слова всё как было. Он был в бешенстве и в досаде – и на других, и на самого себя и, взад и вперёд расхаживая по фадеевскому кабинету, скрипел зубами, охал и матерился, вспоминая редакционную работу над своей «Весной на Одере», как на него жали, как не только заставляли убрать фамилию Жукова, но и саму должность командующего фронтом. «Конечно, – с досадой говорил он, – Сталин правильно почувствовал, совершенно правильно. Половину того, что делает Сизокрылов, делал у меня командующий фронтом, а потом меня просто вынудили всё это передать Сизокрылову. Как я согласился, как поддался? А как было не поддаться – никто бы не напечатал, даже и думать не желали о том, чтобы напечатать до тех пор, пока я этого не переделаю. А как теперь переделывать обратно? Как вставлять командующего фронтом, когда роман уже вышел в журнале, уже вышел двумя изданиями, уже переведён на другие языки, как я могу теперь его исправлять, заменять одного другим?» (Симонов К. Глазами человека моего поколения. М., 1988. С. 198—199).
В 1947 году Сталин задал вопрос Симонову, хорошие ли рассказы М. Зощенко, которые тот готов напечатать в «Новом мире». Получив утвердительный ответ, сказал: «Ну, раз вы, как редактор, считаете, что их надо напечатать, печатайте. А мы, когда напечатаете, почитаем» (Там же. С. 140).
Вот честная позиция руководителя государства: почитаем и выскажем своё отношение к опубликованному материалу.
А Фадеев и Твардовский заняли странную позицию, скорее двурушническую, нежели принципиальную. Отсюда и редактура «Весны на Одере»: только что Жуков был понижен в должности, так решено было выбросить его из романа, где он действительно командовал фронтом.
Такова была общественно-литературная обстановка, писатель был почти начисто лишён свободы слова, при этом чаще всего из-за собственной трусости, не только сам себя редактировал, но и поддавался нажиму редактора, заведующего редакцией, главного редактора, цензора, высших идеологических учреждений. Но ХХ съезд КПСС, принявший Постановление о культе личности И.В. Сталина, вроде бы коренным образом изменил обстановку. Однако цензура продолжала свой гнёт, свои идеологические установления.
С приходом к власти Н.С. Хрущёва мало что изменилось, положение творческих союзов скорее ухудшилось. То, что заявили напостовцы и налитпостовцы в 20-х годах, окрепло, идеологически оформилось в различных партийных установлениях. В.Н. Шевелёв в талантливо написанной книге «Н.С. Хрущёв», цитируя отрицательные и положительные отклики после его отставки в 1964 году и приводя многочисленные факты биографии, пришёл к выводу, что «добро и зло были уравновешены в нем»: «Это был человек больших страстей и великих заблуждений» (Шевелёв В.Н. Н.С. Хрущёв. Ростов н/Д, 1999. С. 2). Считая себя специалистом по сельскому хозяйству, он при Сталине написал статью «О строительстве и благоустройстве в колхозах», в которой прямо говорил, что необходимо сселить мелкие колхозы в крупные и благоустраивать их (Правда. 1951. 4 марта). Были и серьёзные просчеты в формах переустройства укрупнённых колхозов. Сталин был недоволен статьей Хрущёва, и 2 апреля 1951 года ЦК ВКП(б) распространил письмо «О задачах колхозного строительства в связи с укрупнением мелких колхозов». В письме говорилось и об ошибочной статье Н.С. Хрущёва, который тут же признал свои ошибки. «Дорогой товарищ Сталин, – писал Н.С. Хрущёв. – Вы совершенно правильно указали на допущенные мною ошибки…» Сталин простил его, но тут же сказал: «Хрущёв болен манией вечных реорганизаций, и за ним следует внимательно следить» (Там же. С. 78—79). Маленков, пользуясь близостью к Сталину, помог Хрущёву поменять Киев на Москву, принять непосредственное участие в политических интригах после смерти Сталина в борьбе за власть. Маленков был председателем Совета Министров и секретарём ЦК КПСС, обладал той же властью, что и Сталин, но эту власть через год, используя партийную номенклатуру, отобрал у него Н.С. Хрущёв.
На ХХ съезде КПСС коммунисты и весь народ узнали много фактов из истории страны, о репрессиях и о культе личности И.В. Сталина.
На ХХ съезде КПСС Михаил Шолохов, продолжая критическую оценку современной литературы, которую он высказал ещё два года назад на писательском съезде, коснулся и личности Фадеева как генерального секретаря Союза писателей СССР, погубившего себя и как писателя, и как человека: «Фадеев оказался достаточно властолюбивым генсеком и не захотел считаться в работе с принципом коллегиальности. Остальным секретарям работать с ним было невозможно.
Пятнадцать лет тянулась эта волынка…» Шолохов сожалел, что немалые творческие силы у Фадеева уходили на решение бытовых писательских проблем, которых было множество, так потеряли талантливого писателя, автора «Разгрома» и «Молодой гвардии». «Творческих работников литературы нужно избавить от излишней заседательской суеты, от всего того, что мешает им создавать книги. Мы и так понесли немалый урон от того, что такие крупные художники слова, как Леонов, Тихонов, Федин, потратили уйму драгоценного времени на всяческие заседания, вместо того чтобы на воле изучать жизнь и писать книги. Пора с этим кончать! Читатели ждут от нас книг, а не речей на заседаниях» (ХХ съезд КПСС: Стенографический отчёт. М., 1956. С. 585—586).
Шолохов говорил не столько о Фадееве, сколько о той бюрократической системе деятельности Союза писателей, которая изматывала руководящих писателей, не давала им возможности писать. К сожалению, литературные обыватели этого не заметили.
Не только речь старого друга, но и извращённые слухи об этой речи больно задели члена ЦК КПСС А. Фадеева, даже не избранного на съезд. А размашистый и неблаговидный доклад Н.С. Хрущёва о деятельности Сталина, о котором он знал много хорошего и вредного, к тому же постоянные недомогания, жизнь в лечебницах и санаториях, постоянные болезненные срывы, а главное – трагические раздумья о своей деятельности в 30-х годах окончательно сломили его силы. 13 мая 1956 года Александр Фадеев покончил жизнь самоубийством, застрелился, оставив предсмертное письмо:
«В ЦК КПСС:
«Не вижу возможности дальше жить, т. к. искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии…» (Текст полностью приведён выше. – В. П.)
13/5.56. Ал. Фадеев» (Известия ЦК КПСС. 1990. № 10. С. 147—151. И пять страниц автографа письма А.А. Фадеева для сверки).
В писательском посёлке Переделкино, где покончил с собой А. Фадеев, в ЦДЛ, в Москве и во всех городах России ходило много слухов о содержании письма, чаще всего эти слухи совпадали с его сутью. Современники знали о трагическом состоянии души писателя, но ничего не сделали, чтобы предотвратить трагический конец.
27 июля 1956 года в «Записке Отдела культуры ЦК КПСС «О некоторых вопросах развития современной советской литературы», поступившей поочередно Д.Т. Шепилову, Л.И. Брежневу, М.А. Суслову, А.А. Аристову, П.Н. Поспелову, Н.И. Беляеву, Е.А. Фурцевой, руководители Отдела Б. Рюриков, В. Иванов и И. Черноуцан, отметив некоторые успехи советской литературы, появление таких произведений, как повести В. Тендрякова, С. Антонова, автобиографических книг «Повесть о жизни» К. Паустовского, «Хуторок в степи» В. Катаева, «Берёзовый сок» С. Щипачёва, автобиографической трилогии Ф. Гладкова, резко заговорили о том, что ХХ съезд партии даёт им возможность остро критиковать прежние партийные решения, особенно постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград», вернуть доброе имя М. Зощенко, А. Ахматовой и «Серапионовым братьям». «Все это используется для критики постановлений ЦК КПСС по вопросам идеологии, – говорится в «Записке», – которые объявляются иногда порождением и выражением культа личности. В некоторых выступлениях дело доходит до огульного шельмования всех постановлений и попыток изобразить их препятствием на пути развития советского искусства.
Так, например, выступая на совещании писателей в Москве, О. Берггольц заявила:
«Считаю, что одной из основных причин, которые давят нас и мешают нашему движению вперёд, являются те догматические постановления, которые были приняты в 1946—1948 гг. по вопросам искусства… Неудобный камень, положенный вышеуказанным постановлением и докладом Жданова на русское искусство ХХ века, на его историю, на историю советской литературы, необходимо сдвинуть в ближайшее время и во что бы то ни стало» (17 января 1957 года О. Берггольц вынуждена была написать заявление в ЦК КПСС о том, что со всеми решениями ХХ съезда КПСС она согласна, а выступала лишь потому, что хотела «опротестовать» «наслоения культа личности, те элементы личной вкусовщины, произвольных оценок», «упрощённых взглядов на искусство» и т. п. со стороны Сталина и Жданова…) В последнее время, как реакция на лакировку действительности, сложилось у некоторых писателей и деятелей искусств стремление изображать прежде всего «горькую правду», привлекать внимание к трудности и неустроенности быта, к тяжёлым лишениям и к обидам невинно пострадавших. Подобные тенденции проявились, например, в выпущенном недавно сборнике «Литературная Москва», где ряд авторов рисует прежде всего теневые стороны нашей жизни, прибегая для этого подчас к нарочитым ситуациям (рассказы С. Антонова, стихи Рождественского и Алигер). Показательна в этом отношении и опубликованная в последнем номере «Нового мира» повесть С. Залыгина «Соседи» (Новый мир. 1956. № 7. – В. П.). Некоторые писатели берут под сомнение саму задачу создания положительного героя и мысль о том, что наша литература должна воспитывать народ в духе бодрости и революционного оптимизма. Редактор журнала «Знамя» сообщил, что буквально завален рукописями, в которых наша действительность рисуется черными красками. Отклонение таких произведений вызывает упреки в «консерватизме» и «зажиме критики», в приверженности «старой линии» и т. д.